Шкаф

***

Мой мозг работал всегда против меня: то вспомнит что-нибудь смешное не вовремя, то разбудит меня посреди ночи, накидывая тему, что нам нужно срочно подумать о той фразе, которую я сказанул случайно лет пять назад в споре. И в ситуации с Хасаном мозг решил выебнуться: вместо того чтобы выкинуть к чёртовой маме его облик, он мне, наоборот, чаще и чаще подкидывал картинки со внешностью юноши, а вот те чувства, которые я испытал, узнав всю правду, мой недруг в черепушке специально вытеснил. Я только помню, что злился на Хасана из-за его опрометчивого поступка, но с уходом злости на смену пришли равнодушие и спокойствие. А ещё, где-то в глубине и очень редко, позёвывало чувство стыда за тот секс. Ему было наверняка больно, а я так поступил да ещё и на пожаре прогнал его перед всеми, как обиженный малолетний мальчик, которому девочка не дала. Наверное, это и есть фраза «время лечит». Я не знаю, я не философ. Но теперь я вспоминал о Хасане лишь с улыбкой, с ностальгией; прокручивал нередко наши прогулки, разговоры и его смех. И если уж говорить об обиде, то я обижался только на жизнь и на наше общество. На то, что я не мог спокойно поговорить с Хасаном, может быть, что-то выяснить, взять его за руку и обнять, не волнуясь, что нас спалят и прибьют. Что мы оба горели чувствами друг к другу — и неважно какими, — но не могли показать это. Недосказанность и скрытость — они разрушают не только однополые отношения, но и самих людей. Так и живём: те, кто напялили повязку на глаза и закрыли уши, делая вид, что всё в «сером» цвете и нас не существует; те, кто скрывается и никак не может определиться со своей ролью в жизни, предпочитая выплясывать под гомофобную дудочку, и те, кто активно кричат и защищаются, размахивая радужным флагом. Золотой середины не будет никогда, я это знаю, но почему бы всем миром не завалить ебальники и не верещать, давая друг другу спокойно жить. Мы восстановили дом всеми правдами и неправдами. Я пахал в то лето как проклятый; матушка, надышавшись дымом, долго лежала в больнице, но теперь всё было хорошо. Единственное, я стал ещё более бережней относиться к ней и заменил всю проводку в доме, потому что летом возгорание произошло именно из-за короткого замыкания. Остаток лета я сознательно обходил улицу, где располагался дом Сагировых. Я не трус, но я боюсь, как говорится. Я не хотел опять маяться по Хасану, если вдруг увижу его и у меня вновь что-то кольнёт в груди. С глаз долой — из сердца вон. Да и его я больше не наблюдал нигде: ни в магазинах, ни на дискотеке, ни в кафешке, куда он чаще всего и любил приходить, чтобы поиграть в нарды с местным алкашом-философом. И я отпустил. Да, вот так просто. Не таил на него негативных эмоций, кроме тёплых воспоминаний. Решил, что должно быть так, иначе с тяжёлым грузом в памяти и в душе будет нелегко двигаться вперёд по жизненному пути. Но от приглашения на свадьбу Али я предусмотрительно отказался, ведь там был бы ОН. Да и не было желания смотреть на счастливые рожи, которые при этом яро ненавидят тебя, но зачем-то терпят за накрытым столом. Я также прервал нашу порочную связь с Русом. Не агрессивно, а мягко поговорив с ним, объяснив, что так больше не может продолжаться. Совет Руслану, чтобы он рассказал всю правду жене и не мучил её, я оставил при себе. Продолжал работать на должности тракториста-машиниста и чаще всего, как и бывает в зимний период, пропадал в гаражах. Денчик со своей благоверной укатили в Казань: он по работе, а она по учёбе. Михей мотался по вахтам и всё склонял меня отправиться с ним на Север, но мать я не хотел покидать на такой длительный период, да и в деревне зарабатываю неплохо. Один Руслан продолжил заочно и учиться, и работать, обеспечивая семью. — Гус! — Ая? — Я тут слыхал, ты на место зятя нашего председателя метишь? Ну, да. Есть такой грешок. — Хер что от вас утаишь, — рассмеялся ненадолго я, обтирая вымоченным в растворителе кусочком ткани свои руки. — А что тут таить, вся деревня уже в курсе. Молодец! Варюша — хорошая девушка, да и место под солнцем тебе будет как-никак, — слышался старческий голос по всему боксу здорового гаража. — Это я и сам себе смогу заиметь, если потребуется, — возмутился я. Вот так и думал, что все начнут судачить, мол, простой работяга, да специально с такой девахой якшается. А может, я влюбился? Ну или, может, она мне нравится? Я протирал каждый палец от тракторного масла и ловил воспоминания, которые мутными пятнами, но всё же накладывались на память: как я трогал этими самыми пальцами горячее тело иранца, как сжимал его сосок тогда в коридоре, пока в душе не образовалась пропасть, и как потом доводил этой самой рукой до оргазма юношу. Блядь. Это какой-то замкнутый круг. Стоило только мне глубже копать и зарываться в раздумья, так я сразу находил тысячу и одну причину тому, что я живу не своей жизнью. Может, мне стоит к гадалке пойти или к бабке какой-нибудь? Может, у них получится снять порчу с меня, нашептать что-нибудь, каналы какие-нибудь перекрыть, гейский третий глаз, блядь, закрыть, в конце-то концов! Бросив тряпку на бетонный грязный пол, я вышел на свежий воздух, встречая лицом зимний ветер со снегом. Метель с новой силой заметала улицы деревни, нужно было выезжать на прочистку, иначе опять ворчливые старикашки будут звонить в администрацию сельского совета, а те примутся выносить мозг непосредственно мне. Я ж был что-то вроде приближённый теперь к председателю, ага, это вам не хухры-мухры. — Ты погребёшь, иль я? — вновь послышался голос старика позади, который выдохнул противный дым дешёвых сигарет. — Я, всё равно делать пока что нечего. — Тык, а что с двигателем-то? — Вода в масле была… — ответил я слишком уж отрешённо, потому что теперь меня не волновал вышедший из строя двигатель трактора, меня больше волнует моя жизнь. Что я с ней делаю и куда иду? Я ничем не отличаюсь от Руслана. Я так и буду встречать случайных людей на своём пути, с которыми смогу показывать истинное лицо, потом буду обязательно их терять и идти дальше? А что потом? Семья, куча детей, запои, после внуки… и старость? И всю жизнь жить якобы правильно? Ужасное состояние, врагу не пожелаю заблудиться таким вот образом в себе же и не знать, за что хвататься, куда бежать и какой выбрать путь. Немного вернулся в реальность я лишь тогда, когда ездил по улицам родной деревни, ковшом убирая навалившийся снег, стараясь не скапливать кучи в жилых местах, а увозил их подальше. — Вот городские лошары, — чёрный седан безуспешно пытался выбраться из снежного замеса. Ну тоже, додумались, ехать по просёлочной дороге в такую метель. Я усмехнулся и, не заглушая трактора, спрыгнул с подножки, тут же застёгивая чёрный пуховик и идя к застрявшим: — Трос есть? Давайте вытащу, — сквозь порывистый ветер, что больно лепил огромными снежками в лицо, прикрикнул я двум парням, которые безуспешно пытались вытолкнуть транспорт, но он плотно осел в снегу. Машина сразу же заглохла, как только водитель заприметил остановившийся трактор. Два парня уставились на меня, я на них… одна только девушка, которая до этого сидела за рулём, прикрикнула, открывая еле как дверь машины: — Ну, чё встали, вытаскивайте трос с багажника! — потом она с прищуром из-за ветра оглядела меня: — Спасибо вам за помощь, — оголила идеальные белые зубы, а я всего лишь махнул головой и смиренно ждал, пока молодые парни дадут мне в руки смотанный оранжевый трос. Я мастерски быстро прикрепил его и стремительным шагом вернулся к себе в кабинку. Двойное блядь за сегодняшний день. Машину удалось вытянуть раза со второго, и та деловито подъехала ко мне. А я не мог вновь выйти на улицу и помочь ребятам снять трос, потому что там был Хасан. Смотрел на меня в немом ступоре своими ослепительными глазами, с капюшоном на голове, в смешной бесформенной куртке до колен с красными щеками и носом. Под тарахтение трактора я вновь залип и с головой окунулся в лето, пока седан не просигналил пару раз и девушка не опустила стекло: — Спасибо вам огромное! Может, номерами обменяемся? — эка нахалка! Я показал ей молчаливо безымянный палец с кольцом, которое подарила мне Варя на Новый год. — Всё, поняла, пардон! — перекрикивала она не только шум взвывающей метели, но и мотор трактора, при этом весело улыбаясь. — У нас сегодня что-то типа деревенской вечеринки намечается, приезжайте с женой, весело будет! — Посмотрим! — так же громко обнадёжил я её. — Улица Шарафутдинова, дом пятнадцать, будем ждать! Машина уехала, а я остался стоять на месте и смотреть на дребезжащий руль. Кто это? Что здесь делает Хасан, какого хрена он припёрся и зачем я продемонстрировал кольцо? Мне показалось, по нагнувшемуся в авто Хасану и по его взгляду, что он мысленно отрубил мне этот палец и сожрал. Ситуация была до смешного и слёзного абсурдна. Внимание, вопрос! Поеду ли я на вечеринку, чтобы вновь бередить себе душу и потом мучаться от этого? Конечно же… да. Я ж долбоёб. Да и кровь внутри закипела так, что я не мог не поддаться искушению и упустить возможности вновь поиздеваться над собой. Позвонив Варе и предупредив, что сегодня мы с ней поедем в гости, я направился для начала в гараж, чтобы оставить там трактор и пересесть в свою «ласточку», а затем уже прибыл домой. Принял как следует душ, очистил от мазута пальцы и вообще привёл себя в порядок, ведь там будет мой иранский мальчик. И я не смею как быдло деревенское предстать перед ним… В доме, куда мы с Варей подъехали к девяти часам, вкусно пахло едой, где-то на фоне ненавязчиво играла музыка, а прямоугольный накрытый стол располагался прямо посередине скромного зала. Руби — так представилась девушка, — что-то с интересом рассказывала Варе, а блондинка, внемля каждому слову, осторожно нарезала свежеиспечённую пиццу большим ножом. — Ну и? Как ты в итоге сдала-то? — спрашивала с реальным любопытством Варя у новой знакомой, и та с радостью махнула рукой: — Ну так вот, слушай дальше… Не сказать, что я чувствовал себя как-то неуютно, но от того, что я особо-то и не ощущал на себе взгляды Хасана, стало как-то печально и одиноко. Как я успел понять из разговоров, они трое — студенческие друзья. Сестра Руби купила этот дом в роли дачи, вот и разрешила погостить ребятам на зимние каникулы. Всё равно ведь дом пустовал, старшей сестре было не жалко. Третьего человека в их кругу звали Денисом. И он мне совсем не понравился, особенно тем, что они с Хасаном сидели на большом и стареньком диване, а я в угловом кресле, ощущая себя одним из близнецов Крэй из фильма «Легенда», который с охуеванием и непониманием смотрел на танцующего Тома Харди. Ревность к тому, кто даже не принадлежал тебе — специфическая. Она заставляет тебя злиться, но при этом напоминает противно, что человек, которого ты ревнуешь, совсем не твой и не был никогда твоим. И всё же вечеринка мне нравилась, правда. Во-первых, из-за малого количества людей, во-вторых, вкусной едой, в-третьих, непалёным алкоголем и интересными разговорами. Было в этих городских что-то эстетичное и далёкое. Потому что вместо привычной водки и самогонки они поставили на стол текилу, вместо привычного ора под гитару они предложили поиграть в настольные игры. Потому что Руби была зажигалкой вечера и потащила мою Варьку танцевать, когда алкоголь крепко внедрился в наш организм. Варя сидела подле меня на кресле, а я машинально гладил её обтянутые в капроновые колготки ножки, которые она закинула мне на колени. Она громко смеялась из-за анекдотов Руби, но другие двое… рисковали довести меня до состояния «Халк. Крушить. Ломать», потому что не нравилось мне что-то, как они сидят там на диванчике и чуть ли не зажимаются при всех. Хасан всё же нет-нет, но стал поглядывать в мою сторону из-под спадающей чёлки, которую он опять легонько смахивал пальцами и возвращался к беседе с Денисом, увлечённо и пьяно рассказывающим ему о теории истинного создания Ктулху. Я прекрасно видел, как рука Дениса ложится на колено Хасана или переходит на плечо, талию… и как иранец ластится ответно к нему. — Курить хочу, кто со мной, тот герой! — весело встрепенулась Руби с пола и шустро огляделась по сторонам. Варя встала с места, и я тоже. — Ты курить стал? — надо же, он — говорящий. Я молча кивнул и подал куртку своей… не своей? В общем, накинул на плечи Варе её верхнюю одёжку и сам нацепил пуховик, следуя за Руби на террасу, в которой можно было смело устраивать вытрезвитель. Хасан провожал нас озадаченным взглядом под брошенное слово «забей», своего нового дружка. Сомнений не осталось: у этих двух явно не дружеские отношения. Уж я знаю, ведь Руслан так же смотрел на меня и всячески пытался проявить заботу при всех, словно показывая «этот мужик мой друг и я с ним трахаюсь». Это происходило на каком-то подсознательном уровне, я знаю, но всё же можно было заметить невооружённым взглядом. Я прикурил, облокачиваясь на поперечную балку, пока Руби вновь вовлекала верующую во все слова Варю. Кого я обманывал? Хасан не был никогда моим и пора бы это признать и принять. Курить я стал относительно недавно, вспоминая школьные годы, как бегали с пацанами в кусты сирени на школьной площадке и держали сигареты, как суши и роллы — исключительно палочками веток. Свято верили, что таким образом от нас не будет пахнуть. Наивные. Мама не ругала, когда узнала, она просто купила мне пачку красного «Максим», вымочила сигареты в молоке и высушила; и заставила выкурить всю пачку, пока я не блевал дальше, чем видел. После этого как отрезало, но теперь вновь я вернулся к этой пагубной привычке. Теперь мама уже была не против. На днях она сказала мне такие простые, но тёплые слова: — Кем бы ты ни был, ты всегда будешь моим любимым и единственным сыном. Моей опорой и идеалом мужчины. Я даже захотел признаться ей, воодушевившись, что я люблю людей своего пола и отдаю предпочтение им, нежели девушкам, но передумал. И думаю, тут даже пояснять не нужно, почему я это сделал. Пропуская тот момент, когда Руби и Варя, увлечённые разговорами, зашли обратно в дом, я на автомате достал ещё одну сигарету, смотря на заледеневшие окна с витиеватыми узорами на них. Курить, когда ты пьян, плохая затея в принципе, потому что сносит башню ещё хуже. Я настолько погрузился в свои мысли и воспоминания, что даже не заметил, как подле меня встал иранец и с любопытством рассматривал мой профиль. Я покосился на него, одновременно выдыхая дым. — Ты женился? — кивнул он на мою руку с зажатой сигаретой. — Нет, — ответил спокойно и правдиво я. — Варя подарила, вот и ношу. — А на другой палец не судьба было надеть? — докопался юноша, прошуршав курткой и складывая руки на груди. Я вновь оглядел его настырную и наглую морду, а затем развернулся всем телом, подпирая плечом деревянную стенку. — Тебе-то что? Твой парень не будет против, что ты тут со мной? — Нет, не будет, у нас с ним доверительные отношения. Я наверное в разы загорелся багряным цветом в лице, потому что догадки-догадками, но тут он не отрицал. Денис — его партнёр. Хотелось что-то съязвить, что-то такое, что больно бы ударило по Хасану и застряло в самом сердце. Такое, что хер потом вытащишь с помощью походов к психологу. — Славно, — коротко ответил я, стряхивая пепел в железную консервную банку. — И как долго вы встречаетесь? Равнодушие — вот настоящее ужасное оружие человечества. Хасан напрягся лицом, возможно, ожидал сцену ревности с моей стороны. Хрен дождёшься. — С сентября, считай — четыре месяца, — столь же спокойно ответил мне иранец. — Круто. Поздравляю, — с горем пополам растянул я губы в улыбке. — Варя красивая… — Очень. И в сексе меня всё устраивает. И зачем ему эта информация? Для чего я подчеркнул именно этот аспект наших отношений? Не мог сказать, что Варя вкусно готовит? Красиво поёт и шарит в бухгалтерии, к примеру… — Денис тоже хорош. Всё, не могу больше это слушать и говорить, что за игра в «Кто кому сделает больнее»? — Я рад за тебя, правда, искренне. Если ты счастлив, то пусть так и будет. А теперь нам пора домой, — я смял сигарету в жестяной баночке и сделал пару шагов, чтобы дотянуться до ручки на двери и зайти в дом за Варей. Нам и правда нужно было уходить, пока не началась какая-нибудь пьяная вакханалия. — Какой же ты… — начал гневно Хасан, взлохмачивая себе волосы одной рукой. —… трус. Я опустил руку, которой до этого тянулся к двери, замер на пару секунд, а затем развернулся, чтобы встретиться взглядом с пьяненьким иранцем. — Что ты подразумеваешь под словом «трус»? Что я не зажимаюсь направо и налево хуй пойми с кем? Лишь бы показать свою… что? Крутость? Независимость? Или что? — Нет! — выкрикнул юноша, метнувшись пару раз из угла в угол. — Я про нас с тобой. Про то, как летом ты оттолкнул меня! — Я оттолкнул?! — кажется, пьяной разборке на фоне эмоций — быть. — Да, ты! Ненавижу, когда меня упрекают за то, чего я не делал… поэтому обеими руками я схватился за ворот куртки Хасана и грозно толкнул его в стену. — Завали, иначе врежу. — Да ты только и можешь, что кулаками махать, — испуганно выпалил иранец, но без страха смотря мне при этом в глаза, — бежишь вечно куда-то от себя. Даже признаваться не хочешь, что любишь меня, и что я так же люблю тебя в ответ. Будто у тебя всё только в одностороннем порядке, словно чего-то ещё не дано. Любить кого-то своего пола — это же так мерзко, не так ли? Зато врать всем вокруг, той же Варе — не мерзко и не стыдно. Поэтому ты — трус. Самый настоящий, который не может сам себе сказать: «Да, я гей. И пошёл ты на хуй, внутренний гомофоб». Мой кулак сформировался слишком быстро и направился в лицо иранца. — Да бей, мне всё равно. Хуже ты уже не сделаешь! — гаркнул юноша, и кулак врезался в деревянную стену, совсем рядом от его лица. А в след за ударом я прильнул губами к Хасану, бешено целуя его, мимолётно покусывая и вновь хватаясь второй рукой за ворот его чёрной куртки. Кто-то мог выйти, кто-то мог заметить, но имело ли это важное значение сейчас? Сейчас, когда иранец горячо дышал мне в губы и мелко дрожащими пальцами касался моего лица. Сейчас, когда после долгих месяцев неведения я наконец вновь видел его, стоял рядом, страстно целовал и мог опять наслаждаться мягкими губами юноши. Ничего не важно… Меня впервые, за двадцать один год, распирало от чувств настолько, что болела голова и дрожали мышцы по всему телу. Впервые я так зависел от кого-то, кто мог довести до нервного срыва, но потом, почесав за ушком, как преданного пса — успокоить. Впервые я наконец-то готов (опять!) сделать иной шаг в своей жизни. И когда мы вернулись в дом, вдоволь насладившись губами друг друга, я сказал громко, прерывая смех Руби и Вари: — Варя. Нам нужно расстаться, потому что я вру тебе. Вру себе. Так больше не может продолжаться, потому что я — гей.

***