О нежностях и печали.

      Ваня сильнее кутается в свою тонкую ветровку: натягивает рукава на ледяные ладони, спадающий каждое мгновение, капюшон не перестаёт возвращать на место, и себя из прошлого ругает за то, что так и не разобрался со сломанным замком. Но с другой стороны и понимает себя, он и подумать не мог, что бросит так обожаемую Москву и буквально за сутки примет решение и вещи нужные сложит для переезда. В Москве осталась мама. И это единственное что беспокоит парня последние пару суток. Даже сильные порывы ветра, раскрывающие хлипкую куртку, не могут остановить поток мыслей о дорогом человеке. Набатом бьётся, перекрывая все физические неудобства: «Ваня, уезжайте!» И Ваня уехал…       Катя стоит чуть поодаль. Волны лижут языками ей тканевые кроссовки, скорее всего они уже мокрые насквозь, но девушка не двигается с места. Её волосы развеваются, путаясь по всей длине. Пара кофт и тёплые спортивки не согревают, руки и лицо краснеют от ледяных порывов, но уходить не хочется. Природа сейчас идеально описывает Катино состояние. Она почти теряет сознание, падая на колени перед морем, и громко кричит, начиная плакать.       Кажется, они оба сломаны.       Ваня садится рядом со своей девушкой на мокрый песок. Слёзы безмолвно катятся по его ещё больше заострившемуся лицу. За несколько суток он так и не смог нормально поесть, только перекусы под неловкие, уставшие разговоры с Катей. Утыкается в сложенные на колени руки и старается не всхлипывать и не дрожать. От холода ли это состояние?       Кузнецова не может успокоиться с десяток минут. Всё кричит, не переставая, пока голос окончательно не срывается на хрип. Девушка обессиленно падает на спину, тяжело дыша. Когда Ваня переводит на неё взгляд, она может только коснуться его лица своей мокрой и грязной от влажного песка ладонью. Бессмертных щурится в невесомом удовольствии, прикусывая нижнюю губу. И так чертовски наплевать на всю брезгливость, когда в душах пожар, а в голове звенящая пустота.       Вместе снова плачут.       После оглушительного крика вновь возвращаются посторонние звуки. Крики чаек, шум мощной стихии и оглушающий вакуум в сердцах и мыслях.       Солёный запах так же неожиданно оказывается в носу, лёгких, на языке, лижет их израненные внутренности, принося жжение с послевкусием ласкового покоя. — Надо вернуться в отель, Катюш… — Шепчет, прижимая чужую узкую ладонь своею к скуле, чтобы нормализовать пульс и дыхание. — Завтра рано вставать. — Очередной перелёт приближается, кажется, со скоростью света. Ни Ваня, ни Катя никогда столько времени не проводили в самолётах, поездах, машинах. Куда они едут? От чего бегут? К чему? Столько вопросов, но ответа ни одного.       В молчании добредают до своего номера. По очереди принимают душ, в надежде, что в следующий раз его можно будет принять не через несколько суток. Говорить так и не осмеливаются. Слова будто застревают поперёк горла, такие не нужные и ничего не значащие. Зачем излагать мысли вслух, если всё и без того остро чувствуется?       Под тёплым, плотным одеялом слегка отпускают тревога, обида, страх… Под тёплым, плотным одеялом, кажется, что весь мир остановился и успокоился. Под тёплым, плотным одеялом не хочется плакать или кричать, наоборот — накрыться им по самую макушку и наслаждаться мнимым, но необходимым комфортом, безмятежностью. — Я хочу, чтобы тебе приснилось всё самое желанное и успокаивающее… — Тихо желает Ваня в темноте, нарушаемой лишь тусклым светом ночника. Раньше он желал ей на ночь увидеть море. Кто же знал, что в своих желаниях нужно быть осторожным и более конкретным? — Я хочу, чтобы тебе приснилась наша тихая, уютная спальня и… мы в ней, чтобы как раньше… — Дальше Катя не продолжает, боится потонуть в воспоминаниях, прошлом, бесконечной печали о жизни, которую они обязательно смогут вернуть.       Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут? Смогут?