Kein

Двери кабинета начальника шестого отдела были плотно закрыты и заперты на ключ. Это могло вызвать вопросы, с учетом того, что сейчас была середина рабочего дня. По большому счету, рисков была масса. Конечно, любой, кто был знаком с Вальтером Шелленбергом знал, что этот человек не побоится пойти на опасный шаг, и только штандартенфюрер Штирлиц имел представление о том, как далеко могла зайти эта жажда риска. "Человеку вольномыслящему, живя в такой обстановке, непременно захочется подразнить судьбу" – снисходительно рассуждал он. – Ну же, трусите вы, что ли? Даже не пытайтесь, все равно не поверю. – Вальтер уже не изображал серьезность. Он томно растягивал картавое немецкое "р", а игривость тона выдавала уверенность в том, что все будет так, как он захочет. "Не хватает ему острых ощущений, – ворчливо прибавил про себя Штирлиц, – а я уже и вспомнить не могу, когда в последний раз испытывал какие-нибудь ощущения кроме острых". Рука, перебиравшая его волосы скользнула ниже и надавила на шею, заставляя его опереться на стол, где сидел Шелленберг. Глядя на его едва заметную, но весьма красноречивую ухмылку, Штирлиц в очередной раз подивился, как это у него получалось – ведь были же у штандартенфюрера все основания и права отказать в подобного рода отношениях. Тогда почему не отказал? Себя Штирлиц убеждал в том, что такая связь может пригодиться в деле, но при этом прекрасно понимал, что Шелленберг четко разделяет личную жизнь и работу, так что ни крупицы ценной информации ему не перепадет. – Макс, – голос раздававшийся у самого уха возвращал к реальности, стоило Штирлицу на пару мгновений задуматься. В этом был весь Шелленберг – физическая близость была ему едва ли важнее, чем безоговорочное внимание штандартенфюрера, сосредоточенное исключительно на нем. В первую очередь он не подкармливал свое самолюбие, скорее, желал увидеть Штирлица полностью подконтрольным. Этот его каприз был настолько очевидным, что казался Штирлицу даже забавным, и он с радостью подыгрывал. Рука легла на чужое колено. Штирлиц начинал понимать почему Шелленберг предпочитает элегантные костюмы партийной форме, ткань была изумительна на ощупь. Небрежно огладить бедро, затем с силой сжать. Закушенная губа Вальтера свидетельствовала о том, что он все делает правильно. Шелленберг притянул его еще ближе к себе, слегка прихватил зубами кожу на шее подчиненного, затем впопыхах поцеловал место укуса. Кадык Штирлица судорожно дрогнул под его языком. Нет... Это было опасно, слишком опасно! Если их заметят, то наверняка разжалуют, а там – поминай как звали. Хотя, после такого поминать вряд ли будут. А если узнают в Москве... – Боже, какой вы сегодня напряженный, – Вальтер отстранился, заглядывая в его глаза. На дне этих глаз все время теплилась какая-то неизгладимая тоска и тревога, которые почти никто не мог разгадать. – Или вы не доверяете своему шефу? – Доверять можно только себе. – Неторопливо парировал Штирлиц. – Как банально, – пальцы, одну за другой, расстегивали форменные пуговицы, – недоверие рождается непониманием, если вам что-то неясно – могу объяснить. – Фыркнул он. В объяснениях Штирлиц не нуждался, а потому, вместо ответа увлек Вальтера в поцелуй. А ведь и правда, с кем во всем Берлине он достиг большего взаимопонимания? Пожалуй, без долгих разговоров, порою циничных шуток, вечеров с хорошим коньяком и американскими сигаретами он бы озлобился, потерял самого себя. Особенно, конечно стресс помогали снять продолжения их вечеров на двоих, когда они могли спокойно и со вкусом наслаждаться друг другом. Судя по всему, сейчас ему действительно оставалось только довериться. Отпустить волнение и по-настоящему забыть о навязчивом желании прислушаться или оглянуться на дверь оказалось проще, стоило переключить внимание на жадного до него Шелленберга. Тот сегодня был особенно нетерпеливым и напористым. Он вдруг оставил в покое наполовину расстегнутый ряд пуговиц и стал искать что-то в кармане своего пиджака. Раздался негромкий шорох, и Вальтер выудил бумажную упаковку с презервативом. Спешит, видимо, и сам прекрасно понимает, какому риску они оба подвергаются. Только в отличие от Штирлица, в его глазах искрился азарт. Таким Шелленбергом – расстрепанным, дерзким, с хитрой улыбкой, – нельзя было не увлечься в ту же минуту, позабыв даже о постоянной угрозе. В спешке были стянуты, пожалуй, самые качественные и дорогие брюки во всем гестапо, отсутствие их, впрочем, никого не расстраивало. Штирлиц отметил про себя – совершенно непроизвольно – какая у Шелленберга была нежная и матовая кожа. Как и всегда, Штирлиц был внимателен и осторожен. Мало кто вообще мог похвастаться такой заботливой деликатностью по отношению к идеалогическому врагу. – Чего вы со мной возитесь? – Тяжело дыша, спросил Вальтер. Дважды просить было не нужно. Когда их отношения явно переросли служебные, Штирлиц был не особо удивлен, что его шефу были более чем по вкусу любые грубости. Привыкнуть к этому оказалось сложнее, чем он думал, невольно тянуло обращаться с Вальтером бережливее, чем тот требовал. Хоть Шелленберг и закатывал глаза в ответ на его мягкие прикосновения, Штирлиц знал, что в глубине души ему это нравится. Но сейчас он решил не упрямиться, сделал так, как просил шеф и отпустил контроль. Черт возьми, как бригадефюрер до этого додумался и откуда мог знать, что это будет так хорошо? Опасения только заостряли ощущения. Вдобавок ко всему прибавлялось непередаваемое чувство странного превосходства – они всех одурачили, чувство на первый взгляд нелепое. Но разве это не отдельный вид удовольствия: иметь тайну – и чем страшнее и постыднее, тем лучше. – Блять!.. На короткий миг все вокруг остановилось. Штирлиц ещё никогда не был так близок к провалу и к оргазму одновременно. На русском?.. Он сказал это по-русски?! Провал. Верилось с трудом, но сердце тем временем пропустило удар. "Так, главное спокойно, – хладнокровный голос в голове заставил его взять себя в руки, – запаникуешь – ещё сильнее закопаешься". Шелленберг выглядел так, словно ничего не произошло: приоткрытый рот судорожно ловил воздух, лицо раскраснелось, но глаза... На секунду в них сверкнуло что-то вроде снисходительной насмешки, а затем они обратились к потолку. Нужно было срочно что-то предпринимать. Сделать вид, что это просто был бессвязный выкрик в порыве страсти? Сомнительно, конечно... Но в данном положении у него было немного способов отвлечь внимание. Недолго думая, Штирлиц вошел во всю длину. Вальтер вздрогнул и прижал к губам тыльную сторону ладони, не давая громкому стону вырваться наружу. "Ничего-ничего, – думал Штирлиц, горло которого пересыхало от осознания, что если он провалился, то этот секс будет для него последним, – если и заметил, сейчас забудет" – мысль довольно самонадеянная, но не лишённая смысла, Шелленберг едва держался на дрожащих руках, чтобы не упасть на стол спиной, Вальтер глядел на него взволнованно, изо всех сил стараясь не сорваться на крик, он выскуливал что-то неразборчивое. – Да... Вот так... – Послышалось среди сдавленного бормотания. Услышав это, Штирлиц почувствовал, что долго он так не продержится. Слишком много неожиданностей приносил его любовник. До этого дня Штирлиц думал, что разучился терять голову во время секса двадцать, максимум, пятнадцать лет назад. От безысходности он зажмурился: для чего Шелленберг был таким податливым, желанным и требовательным? *** Начало рабочего дня товарища Молотова было критически загруженным. То по одним, то по другим вопросам прибегали секретари, проверенные и прочие мелкие служащие. Во всей этой суете он заметил молодую девушку, пытавшуюся было зайти в его кабинет, но едва она видела посетителей, и ее лицо скрывалось в дверном проеме. Наконец, ей удалось застать Молотова одного. – Заходите-заходите! – Пригласил он, опасаясь, что она снова убежит. Это была стенографистка Людмила Ковалева, переведенная в их отдел совсем недавно. – Товарищ Молотов! – От волнения ее голос был выше, чем обычно, она то и дело поправляла выбившиеся из косы пряди волос. – В последней радиограмме из Берлина... Полученные данные... – Ковалева была непривычна в официальному бюрократическому стилю речи, а сейчас и вовсе путалась в словах. – Вам нужно самим это услышать. Я полагаю, это срочно. – Если бы это было срочно, – Молотов тяжело вздохнул, не хватало еще бегать по каждой мелочи, – вы бы не мялись полдня в дверях. – Ваша задача, товарищ Ковалева, записывать и переводить все, что к вам поступает, а что из этого важно и срочно решат выше. – Ситуация из ряда вон, – она твердо посмотрела ему в глаза, но вдруг покраснела и отвернулась, – вы сами убедитесь. Как бы она ни запиналась от волнения, по всему, она была намерена идти до конца. В итоге Молотов сдался и пошел за ней. Просто так бы его все равно дергать не стали, да и толковая была девчонка эта Ковалева. К тому же радиограмма из Берлина... Эта их недавняя операция по установке прослушивающей аппаратуры в самом логове врага была сродни чуду. Немецкий уборщик даже не догадывался, что положив какую-то коробочку в кабинете бригадефюрера СС, он сослужил огромную службу коммунистическому разведывательному аппарату. Ковалева отмотала пленку, запустила запись и протянула Молотову лист с переводом. Из динамиков послышалась немецкая речь. Брови Молотова невольно сдвинулись к переносице, когда он увидел, что непосредственное участие в диалоге "из ряда вон" принимал Юстас. Запись они прослушали в полном молчании. Один раз только он поднял голову от листа – когда Юстас выругался по-русски. Когда отрывок, выбранный Ковалевой закончился, она обратила покрасневшие до ушей лицо к Молотову с немым вопросом, похоже, бедняжке хотелось провалиться сквозь землю. Тот только вздохнул. "Нечего сказать, – думал он, – хорошие у Исаева методы разведки. А мне об этом, позвольте узнать, как товарищу Сталину докладывать?"