poetry

Кадзуха на земле стоит нетвердо — после палубы Алькора и подкидывающих в воздух морских штормов ощущать какую-то неподвижность под ногами не очень-то привычно. В дни, когда не нужно никуда бежать и ни с кем сражаться, а клинок заслуженно покоится в ножнах, умиротворенное бездействие кажется тяжелейшей из пыток. Война окончена. Все его движения теперь наполнены не легкостью, но какой-то дерганной потерянностью, будто граница между землей и небом стирается, унося за собой любые точки опоры, и Каэдахара не может осознать себя в переменившемся вдруг пространстве. Кисть дрожит в его отвыкших от письма пальцах, и комок туши в наказание за затянувшееся раздумье падает вниз, пачкая безупречную белизну бумаги. Кадзуха с ужасом понимает, что не может больше сочинить ни единой строчки. Бывший генерал сопротивления, ворочающийся на футоне в соседней комнате объятой тишиной рыбацкой хижины, никак не помогает настроить мысли на нужный лад, поэтому Каэдахара обреченно выдыхает, гасит неяркую лампаду и, ничего не говоря, проходит мимо Горо, чтобы опуститься на соседний футон. Он знает, что воин Сангономии видит в темноте гораздо лучше него, и не может отделаться от чувства, что за ним наблюдают. — Спи, пожалуйста. Горо не отвечает. Горо вот уже несколько недель не может найти себе места — теперь, когда революция приносит свои плоды в виде тотальной неразберихи и всеобщего нервного возбуждения, он, отправленный на отдых госпожой Сангономией, чувствует себя бесполезным и потерянным. Больше нет надобности в его стратегических талантах или в боевых навыках, и он совершенно не знает, куда себя деть и чем заполнить зарождающееся внутри опустошение. Ему все еще снятся кошмары — об остроносой маске тенгу и фиолетовых искрах над головой, но он не считает нужным обременять Кадзуху своими переживаниями — тому и своих наверняка хватает. Кадзуха… беспокоит его не меньше. И Горо старается — правда, он действительно старается наполнить реальность вокруг Каэдахары хоть толикой нормальности, лишь бы тому было проще устоять на ногах. И Горо ловит его за худые запястья, а потом протягивает ему грубую, в мозолях, ладонь и с беспокойной улыбкой говорит: — Держись, сочинитель! Прорвемся! И Кадзуха хватается за нее, как за спасительную ветвь, и думает, что это было бы чертовски хорошей идеей для стихотворения, если бы происходило не с ними. Но лист бумаги на его столе по-прежнему остаётся невинно чистым. Горо тащит его на остров Наруками — погулять по городу и поесть сладостей, и смотрит на Кадзуху с игривым прищуром, мол, давай-давай, поэт, на кораблях хорошо не кормят, вон, худой какой — а сам невольно любуется лживо-хрупким изяществом старого друга, и может быть даже немного завидует. Здесь, облаченные в мягкие кимоно вместо доспехов, они оба такие незащищенные и такие свободные — Горо хочется растянуть это настолько, насколько это возможно. Ему и самому не совсем понятно, ради чего он это делает — чтобы почувствовать себя полезным или чтобы во взгляде Кадзухи не читалась такая смертельная усталость, впрочем, скорее — все вместе. Он знает, что не заставит Каэдахару остаться — он и не попытается. Поэты свободны, как ветер, а солдатам остается лишь быть твердой почвой под их ногами — чтобы быть рядом, когда не за что будет больше держаться. Исцеление требует больше времени, чем кажется — даже после того, как Кокоми уходит, в доме стоит запах лекарств и соленой воды, и у Горо слезятся глаза, когда он смотрит на свежие бинты на чужой руке. — Скоро заживет, — обнадеживающе улыбается он. Но Кадзуха просто печально качает головой. Кадзуха на него даже не смотрит. — Некоторые раны не предназначены для того, чтобы заживать. Ночь заставляет генерала сжиматься в комок под одеялом — за окном бушует гроза. Он не боится грома, но вспышки на стенах пугают его, а он может только думать о том, что Каэдахаре сейчас куда хуже. Но тот лежит на соседнем футоне неподвижно — точно не спит, но и не пытается заговорить. Очередной раскат грома заставляет с треском распахнуться хлипкое окно — ледяные капли тут же заливают подоконник, пол, Горо чувствует, как волосы на затылке стремительно намокают, а потом слышит, как Кадзуха с усталым вздохом встает, чтобы его закрыть. В доме вновь воцаряется тишина, и поэтому Горо так же отчетливо слышит босые шаги, которые останавливаются у изноловья. А потом его лба касается туго перебинтованная ладонь. Они пересекаются взглядами — поэт и солдат. Бежавший из страны и никогда не покидавший ее. Небо и земля. — Тебе страшно, мой друг? — осторожно спрашивает Кадзуха, приседая рядом. Горо, приподнявшись, молчит, не зная, какой из множества роящихся в голове вариантов ответа выбрать. — Нет, — наконец говорит он. — Но лучше бы было страшно. Или больно. Но не так пусто. — Я знаю, Горо, — печально говорит Кадзуха и мягко, но сильно притягивает его к себе. — Я знаю. Я рад, что нашел тебя здесь, когда вернулся. — Где же мне еще быть, — генерал смыкает руки на чужой спине. — Когда ты вернешься, поэт, кто еще встретит тебя? Буря за окном медленно стихает, уступая место молчаливому ливню, а они так и сидят в темноте, держа друг друга в объятьях, пока ладони Кадзухи ласково гладят Горо по голове. — Я не знаю, что мне теперь делать, — признается Каэдахара. — Я тоже. — Все вокруг такое бессмысленное. — Я знаю. — Мне кажется, я никогда не вернусь домой, — шепчет в чужие волосы. — Мне кажется, я так и остался на этой войне, — в складки кимоно. — Но ты здесь, — возражает Кадзуха. — И что с того? — генерал поднимает на него озадаченный взгляд. — Ничего, — Каэдахара качает головой. — Ничего. Просто я очень этому рад. Под утро, осторожно выпутавшись из чужих объятий, Кадзуха открывает настежь окно и садится за письменный стол, сверля взглядом ослепительно-белый лист. Через несколько дней Алькор покидает порт Рито — нужно вернуться в Ли Юэ, проведать, как дела идут и там. На большой земле жизнь всегда кипит. Горо стоит на причале, задумчиво глядя, как волны легко бьются о покрытые морскими уточками сваи, когда мягкое прикосновение к плечу заставляет его обернуться. — Точно не хочешь остаться? Кадзуха улыбается — слишком грустно и мудро для своих лет — и передает Горо сверток. — Мне есть на кого оставить дом, — он пожимает плечами. — Возьми, мой друг. Конечно, это не военная стратегия, но, надеюсь, тебе придется по душе. Корабль отплывает — и Кадзухе на палубе непривычно тяжело устоять на ногах, но он принимает эту слабость с готовностью и улыбкой. Впереди город камня, а там уж точно есть, на что опереться. Когда Алькор скрывается за горизонтом, Горо разворачивает сверток и пробегается глазами по строчкам, не в силах сдержать улыбку.

Словно небо, сливающееся с водой -

Разве не удивительно, что мы снова встретились?

Морской соленый ветер ласково трелпет его волосы и несет издалека ароматы чужой земли и посвист свежего листа, зажатого в тонких пальцах.