I want to hold your hand

Бедный мертвый цветок! Когда позабыл ты, что ты цветок? Когда ты, взглянув на себя, решил, что ты бессильный и грязный старый локомотив, призрак локомотива, привиденье и тень некогда всемогущего дикого американского паровоза? Аллен Гинзберг

Сяо просыпается от луча солнца, ударившего в глаза. Глубоко зевает, трет глаза и садится, выпрямляя затекший от неудобного положения позвоночник. Взору предстает незнакомый салон автомобиля, беспорядочно заваленный разного рода вещами и, кроме того, абсолютно пустой. Обернувшись назад, Сяо не обнаруживает никого на водительском сидении, что только добавляет беспокойства. Вэн, в котором он вчера ночью оказался, пуст и совершенно точно стоит на месте. Постепенно восстанавливая в памяти события минувшей ночи, он несколько успокаивается. Всегда приятно знать, что ты в курсе того, что с тобой происходит. Позже накатывает и беспокойство: да, точно, вчера он прыгнул в машину к незнакомой ему компании хиппи, которые, даже если выглядели поразительно дружелюбными, все еще не являются хоршей компанией, которой Сяо мог бы доверить вести себя куда глаза глядят. И все же, он ведь уснул вчера, верно? Кое-как он открывает вэн и выходит наружу. На лицо опускаются теплые солнечные лучи, слабый ветерок приятно ворошит волосы, а под ногами захрустит мелкая озерная галька. Впереди — озеро, отражающее пронзительную голубизну неба. Сухая почва вокруг поросла невысокими деревьями, на одном из которых сушится его, Сяо, одежда, и густым кустарником. Прямо и левее на несколько метров дымит уже затухающий костер, возле которого, снова находясь в неком трансе, сидит одинокая фигура. Сяо узнает Венти со спины: не по размеру большая клетчатая рубашка сидит на худых плечах, короткие темные волосы торчат в разные стороны, ноги прижаты к телу. Он что-то напевает себе под нос, вороша палкой угли в костре. Сяо неспешно подходит. — Доброе утро, — выдает он с зевком, — Почему мы не едем? Венти вздрагивает, тут же оборачиваясь, и одаривает Сяо лучезарной улыбкой. — Доброе. Казухе нужно поспать, он вел всю ночь. Мы в Айдахо, хочешь картошечки? И тут же протягивает Сяо что-то круглое и серебристое, совершенно не напоминающее картофель. Взяв предмет в руки, Сяо осматривает его внимательно. Теплый сверток из фольги, отогнув которую, можно добраться до содержимого. А внутри — молодой ароматный картофель с хрустящей корочкой. Странный метод приготовления тут же мысленно оценивается Сяо как очень эффективный, и без лишних раздумий он кусает горячую еду. Наблюдая за блаженным лицом попутчика, Венти весело фыркает. — Очень вкусно. Где ты этому научился? Сяо подходит и присаживается рядом с Венти на плотный походный коврик. — Да так, уже и не вспомню, — он снова ворошит палкой угли, среди которых запекается новая порция картофелин в фольге, — Но это действительно очень вкусно. И, кроме того, очень полезно для выживания. Гораздо полезнее, чем информация о том, что Япония — это остров. Сяо фыркает. — Наверное. На некоторое время они замолкают. Венти серыми от копоти пальцами выковыривает из лежащей рядом пачки две сигареты, одну из которых отдает Сяо. Они подкуриваются от одной веточки с угольком на конце и их безмолвие уходит медленно вместе с дымом. — Где все? — холос Сяо хриплый, видно за минувшую ночь он успел подпростыть. Венти стряхивает пепел в костер, а затем указывает куда-то вперед. У самого берега на галечном пляже на походном коврике лежит кокон, в котором Сяо, приглядевшись, узнает спальный мешок. — Вон там Казуха отсыпается. Можешь не переживать, он закинулся колесами и теперь спит как убитый. Итэр и Люмин ушли побродить, собрать каких-нибудь трав для чая. А я вот, сторожу здесь вас обоих. Сяо понятливо кивает и затягивается сигаретой. Что-то в Венти изменилось с прошедшей ночи, но Сяо не был достаточно с ним знаком, чтобы сказать что именно. — Здесь очень красиво. Что это за место? — Озеро Уолкотт, — его голос спокоен и тих, взгляд устремлен на водную гладь, — Заповедник Минидока. Здесь поблизости во времена Второй Мировой был концлагерь для американцев японского происхождения. Он вдруг переводит взгляд на Сяо и что-то недоброжелательно поблескивает в его голубых глазах. — Несколько тысяч приезжих и граждан страдали здесь просто от того, что кто-то похожий на них на другом конце планеты решил влезть в большую военную игру. Помогла ли Америка своим гостям и детям, когда им так нужна была помощь? — Он горько вздыхает и качает головой, вслед за которой разлетаются в стороны косички, — Нет. Америка ткнула их в дерьмо, опираясь на расовую принадлежность. Чем тогда Америка лучше Гитлеровской Германии? Глотку сперло незнакомым доселе чувством чужой печали. Своим сердцем Венти отразил горечь и боль тысяч других сердец, а одной емкой фразой спроектировал ее в душу Сяо. Почему он не знал об этом раньше? — Америка ужасна, — Он соглашается, словно загипнотизированный, — И все же мы здесь. Почему? Венти внезапно улыбается, сгоняя напускную серьезность. — Потому что Америка прекрасна, — он затягивается сигаретой в последний раз и скармливает окурок костру, — Потому что она красива и многогранна. Потому что все происходившее и происходящее — память. Потому что мы помним о них и поем. Вот почему. И Сяо отпускает. Некая призрачная миссия детей цветов становится все осязаемее, все реальнее в его глазах. Услышать, запомнить, рассказать. Спеть о чужой боли, моля о ее окончании, передать другим опыт предков. Рассказать об ужасе и страхе, призвать к свету. Послы Мира в бесконечной агонии военного общества, запомнившие, что такое любовь. От осознания хочется заплакать, но Сяо лишь стискивает в пальцах несколько камешков, которые ранее подобрал с земли. А солнце неминуемо поднималось над горизонтом, предвещая смену утренней прохлады дневной жарой. Вот и снова безоблачное небо, но больше Сяо ему не доверяет. Венти выковыривает картошку из костра и оставляет поблизости, тут же ставя на горячие угли котелок с водой. Он обуглившийся и старый, со слоем копоти снаружи, а внутри чистый и блестящий. Он мало отличается от самого Венти, такой же бывалый на вид и такой же эффективный на деле. Сердце Сяо стремительно кольнул интерес. — Откуда ты? — Он наблюдает за лицм Венти и сменой эмоций на нем. Из спокойного он вдруг становится отстраненным. — Отовсюду. Я живу везде и нигде одновременно. Интересно, да? Я кочевник. Бродяга. Как хочешь — так и зови. — А что было до этого? Ну, ты же жил где-то раньше. Венти хмыкает и качает головой. — Об этом не нужно. Это грустная история и совсем не подходит такому прекрасному утру. Сяо медленно пожимает плечами и отводит взгляд. Солнце медленно начинало напекать голову. Они с Венти обмениваются ещё парой отстраненных фраз и съедают по картошке, когда позади зашуршат кусты. Первой из них показывается Люмин. Она переоделась в легкую белую рубашку и разноцветную юбку до колен, все так же, кажется, игнорируя наличие обуви в этом мире. На лице у девушки вселенское спокойствие, в руках — пучки травы. За ней выходит Итэр с охапкой хвороста. — Как вы? Доброе утро, Сяо. Выспался? Девушка опускается на колени на коврик и заглядывает в котелок на костре. Туда отправляется пучок душистого тимьяна, чего-то еще и черного чая из жестяной коробочки, все это время стоявший возле Венти. — А? Да, спасибо. Венти накормил меня картошкой. — Легендарная картошка от Венти. Самое время! Она садится на коврик и скрещивает ноги, помешивая чай в котелке. — И ты тоже ешь, — с этими словами Венти впихивает ей две теплые картофелины, — Совсем схуднула. Тебя такую замуж не возьмут, не то что… Получив от девушки грозный взгляд, он предусмотрительно затыкается. Сяо не может понять, весело ему от этого или напряженно. Итэр приносит из машины четыре кружки как раз к тому моменту, как Люмин с Венти снимут котелок с костра. Их слаженная синхронная работа почти поражает: никто не говорит никому и слова. Просто так складывается ситуация, что котелок, поставленный Венти, закипает как раз к их возвращению, а чай заваривается как раз тогда, когда кружки уже готовы принять его в себя. Чай вкусный и травянистый. Близнецы мягко вкручиваются в диалог и импровизированный завтрак из чая и картофеля внезапно становится куда приятнее, чем десятки и сотни горячих завтраков из домашней еды до этого. Дышится легко и спокойно. Ребята не нагнетают, не расспрашивают и лишь иногда мягко стыдят за неаккуратно брошенные слова. Общество, общение в котором не затрачивает сил, оказывается для Сяо почти находкой.

***

— После такого дождя, как в Орегоне, погреться на солнышке — самое лучшее решение. Люмин блаженно подставляет лицо под падающие лучи, светло улыбаясь. Веснушки на кончике ее носа кажутся теперь особенно яркими. Девушка расслаблена и одухотворена, она запускает ладонь в светлые волосы брата, чья голова лежит на ее коленях. От вида этой умилительной картины становится трепетно в груди. Сяо улыбается. — Кстати, — Венти поворачивается к нему, — А чего ты вообще полез в такую погоду? Тучи давно были на горизонте. Для путешествий лучше выбирать день. Сяо подтягивает ноги к себе. Воспоминания о вчерашнем побеге больно кольнули в груди. — Это… было импульсивным решением. Венти понимающе шмыгает и снова отворачивается, а Сяо становится не по себе. Там, в Орегоне, отец, наверное, уже вовсю его ищет. На своем рабочем столе Сяо оставил записку, в которой слезно умоляет не волноваться и не искать, но, зная своего родителя, на следование его просьбе он не рассчитывает. Перед глазами редкая картина: взволнованный и раздраженный Чжун Ли мечется туда-сюда в поисках своего пропавшего, да еще и психически нездорового сына. Обзванивает немногочисленных друзей и знакомых, может быть даже ходит в полицию. Сяо сглатывает ком в горле. И самое страшное: теперь он точно знает, что не может вернуться. Знает, что за этим последует. Сначала — разочарованный взгляд отца. Далее расспросы, врачи, быть может даже госпитализация, чего парень как огня боится даже здесь. Лица врачей отстраненные, пустые глаза сестер, выдающих таблетки, готовых приковать тебя к кушетке в любую секунду в любое время суток. И «душевнобольные». Безумцы, кричащие вслед, тянущие худые руки, посылающие в сердце страх с другого конца комнаты. И самое тяжелое то, что даже среди них Сяо — лишний. Он не ползет на стены, не хватает сестер за грудь, он даже никогда в жизни не притрагивался к чертовой наркоте. Он — подросток, которому иногда бывает грустно. Но ведь бывает всем, не так ли? Девятнадцать лет жизни он живет с этим за плечами. Уныние огромным зверем сидит за его спиной и дышит в затылок, прижимает к себе временами, да так, что невозможно становится вырваться. Сяо не кричит и не паникует, а следует за ним, оставаясь в конечном итоге на одном месте: за закрытой дверью собственной спальни, упиваясь собственным бездельем и бессилием что-либо с ним сделать. Много раз многие люди твердили ему, что «спасение утопающего — дело рук самого утопающего», но что делать в том случае, если он сам не имеет сил противостоять тяжелой пучине, которая вот-вот сомкнется на его макушке? — Сяо? Ты с нами? «Сяо, ты с нами?» — в голове голос учительницы из младшей школы. «Сяо, будь с нами, пожалуйста» — твердит его первый психотерапевт. «Сяо, прекрати витать в облаках и послушай!» — голоса запели в унисон. Сяо роняет лицо в ладони. Требовательная рука трясет его за плечо. — Эй, Сяо! Ты в норме? Очнись! Перед глазами три взволнованных лица. Сяо плохо настолько, что он не может отличить близнецов друг от друга. Судорожно отмахиваясь от руки Венти, он встает на подрагивающих ногах. «Все нормально, не волнуйтесь» и «Отъебитесь, это не ваше дело» в голосе смешиваются во взрывной коктейль, заканчиваясь в итоге нечленораздельным бульканьем, после которого Сяо нетвердо уходит в машину. Одиночество. Немного побыть в одиночестве и все пройдет. Вспомнить про таблетки в кармашке рюкзака. Проглотить две штуки и закрыть глаза, чтобы ненароком не заплакать, закопав себя таким образом в еще более глубокую яму как в глазах попутчиков, так и в своих собственных. Мысли роятся кучей, ноги немеют, но не тошнит. Сяо проваливается в дебри панического тяжелого небытия. Спустя какое-то время заходит Венти и интересуется, не нужна ли Сяо помощь. Кажется, он оказывается послан нахуй, потому что хмыкает и, что-то забрав из салона, вновь спешит на выход. Сяо залипает на его ноги в коротких шортах и не сразу распознает, что он еще говорит. — Дверь оставлю открытой, тут духота. Если что — зови. И спрыгивает обратно на улицу. Он добр, не лезет с вопросами и с бесполезной помощью. Очень захотелось схватить его за руку, непременно подружиться и остаться вместе на всю жизнь. А потом снова захотелось сдохнуть.

***

Мягкое воздействие психотропных погрузило в легкую дремоту, которая нарушается так же быстро, как и пришла. И, признаться, по пробуждению Сяо чувствует себя намного лучше. Отступила головная боль, расслабились мышцы, дышать стало легче. Не двигаясь с места, он слушает окружающую обстановку. Тишину разрезает негромкая мелодия и напев. — Сказать давно хотел я, — поет мягкий голос под гитару. — Прошу меня понять, — подпевают вместе с ним два других голоса. Сяо поднимается и выглядывает наружу. Венти, сидя на камне у самого берега, играет на гитаре. Его глаза прикрыты, на лице легкая улыбка. Пальцы гуляют по грифу, будто живут своей жизнью. Близнецы рядом с ним в вальсовой позе тихо покачиваются под музыку. — Пойми, давно хотел я, — Венти открывает глаза и встречается взглядом с Сяо, — Тебя за руку взять... — Тебя за руку взять! — Вторят ему брат и сестра. Темп игры ускоряется и Сяо выходит на улицу. Состояние все еще немножко мажет, но, по крайней мере, все сущее уже не кажется ему адской пыткой. А глаза Венти, его руки и голос, его гитара и улыбка на секунду кажутся спасительной шлюпкой. Удастся ли до нее допрыгнуть? Парень подходит к музыканту, останавливаясь возле него. Несколько виновато кладет руку на плечо. Молю, прошу, скажи мне Как парнем твоим стать? Еще, прошу, позволь мне Тебя за руку взять, Хочу за руку взять, Тебя за руку взять! — Как ты? — Венти интересуется, пока играет проигрыш, глядя на то, как Итэр закручивает Люмин в танце, — Видок не очень. — Нормально. Правда. Не стоит спрашивать, все равно не отвечу. Он вздыхает и Венти усмехается, понимающе качая головой. С новым куплетом он вновь начинает петь и Сяо закрывает глаза. В мире не остается ничего, кроме его потрясающего голоса, песни и тихого смеха близнецов на фоне. Лишь стоит прикоснуться То счастье не забыть, От чувств слова все рвутся, Мою любовь не скрыть, Не скрыть, не скрыть! Простая Битловская мелодия расцветает новыми красками и звучит совершенным сюрпризом в живом исполнении, очень отличаясь от того, как авторы играют ее в записи на пластинке. Солнце и тихая природа заповедника воздействуют на песню особым образом, забрасывая куда-то прямо в глубину души. Сяо этот эффект определенно заинтересовывает, вызывая желание провести такой эксперимент с другими группами. Заставят ли Роллинги растаять на камнях, будто выброшенная на берег медуза? Но до них так и не доходит. Между песнями в их маленькую музыкальную сессию вклинивается Казуха, сонно почесывая затылок. Он медленно подходит и опускается на землю рядом с валуном, на который уселся Венти, виском прислоняясь к его белому бедру. Тот, в свою очередь, доиграв песню, запускает пятерню в его выжженные солнцем волосы. Жест естественный и незамысловатый, но от него в груди снова становится трепетно. Такие дарят возлюбленным или, гораздо реже, тем, кого истинно считают своей семьей. Кажется, в отношениях этих четверых семейных чувств больше, чем Сяо видел за всю свою жизнь. Он умиляется, а еще немного завидует. — Как тебе спалось? — тихо спрашивает Венти. — Нормально, — Казуха заспанно горбится и трет нос, — Очень крепко. Выспался. Венти одобрительно кивает, перебирая светлые пряди, а близнецы потихоньку подтягиваются к ним. — С добрым утром, Казуха, — Люмин здоровается за их обоих, а Итэр оставляет прикосновение на его плече, — Ты рано сегодня. Мы только собирались готовить обед. Она закладывает руки за спину и немного покачивается на месте. К ступням прилип песок и мелкие камушки — наверное, она бродила по воде, пока Сяо был в машине. — Мы сварим макароны и отложим тебе немного, хорошо? Я нашла сегодня банку кукурузы под сидением. Казуха, не открывая глаз, говорит «Угу» и «Спасибо», тянет руку вперед, чтобы мягко поймать Люмин за маленькую ладошку. Она задерживается в его пальцах на некоторое время, а затем ускользает с тихим выдохом Девушки поверх легкой улыбки. Сяо подмечает эту интересную деталь: для каждого из них, кажется, было важно обменяться с проснувшимся прикосновениями. Будто бы ребята по очереди отдали ему по крупице энергии, скопившейся в них за день. Быть может поэтому Венти, проходя мимо него к машине, слегка касается его плеча кончиками пальцев? Обернувшись, Сяо ловит короткий взгляд голубых глаз и теплую улыбку, означающую не иначе как «Надеюсь, тебе действительно стало лучше». Грудь стискивает неизвестное доселе чувство спокойствия и, впервые за девятнадцать лет, от ощущения покинутости не остается и следа. Сяо переводит взгляд на воду и не двигается с места, боясь спугнуть приятное наваждение.

***

— Я с тобой сгласен, Сяо. В конечном итоге Ферлингетти привдит нас к мысли о том, что все мы неминуемо тонем в материализме, — Казуха ставит свою тарелку на колени, неотрывно глядя на собеседника, — И все же, детальность его образов не может не говорить о его любви к яркости этого мира. Голос парня прямо противоположен голосу Венти. Он вдумчив и спокоен, говорит на различные темы, на все имея собственный философский взгляд. Во время готовки еды он успел поболтать с Сяо на многие темы, такие как концептуальное течение в искусстве, значение антиискусства в культуре США и нонкомформизм. Сяо слушал и восторгался. Появление в круге общения людей со схожими интересами всегда оставляло за собой приятное впечатление, но легкость его высказываний и серьезность каждого оставленного отдельно слова заставляли шестеренки в мозгу крутиться, а этот момент Сяо ценил в людях больше всего. Кроме того, Казуха заметно отличался от остальной части тусовки. Он, в отличие от остальных, вырос в строгих традициях японского воспитания. Его самостоятельная жизнь, как и жизнь в Америке, случилась для него чрезмерно скоро, оставив отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Сяо показалось, что Каэдэхара (фамилию он узнал позднее от него же) живет словно упавший с клена осенний лист. Ветер несет его в любом из направлений, а тот просто следует легчайшим порывам, на ходу любуясь окружающими его пейзажами. Во всем он старается отыскать собственную истину, ни на чье мнение не опираясь и никого не слушая. Кроме того, он вегетарианец, поэтому в его тарелке макароны с бобами, когда как у всех — с тушенкой. Сяо оценивает это как мужественное и, бесспорно, очень сильное решение, потому что он, чуть прикинув, пришел к мысли, что силы воли на отказ от мяса ему бы не хватило. — Не думаю, что это любовь. Это просто внимательность. Можно упускать из текстов много деталей, но он этого просто не делает, потому что… — Сяо задумывается, отхлебывая из кружки сладкий чай, — …не знаю. Не хочет халтурить? Вся компания полулежа разместилась вокруг костровища. Солнце разжарелось с новой силой и лишь тень хлипенького деревца не давала им изнывать от духоты. Венти нашел где-то в машине старенькие солнцезащитные очки с большими поцарапанными стеклами в круглой оправе и теперь выглядел как смешная инопланетная стрекоза. Он тихо переговаривался с близнецами о чем-то своем, регулярно прислушиваясь к диалогу Казухи с Сяо. — Очень часто мы, того не замечая, приглядываетмся именно к небезразличным нам вещам. Мы говорим о них и пишем, ругаемся, осуждаем… если не так, то как ты вообще видишь любовь? К жизни и вообще. Казуха щурит на Сяо раскосые глаза, а тот впадает в глубокую задумчивость, поднимая взгляд к небу. Разговор ребят рядом, кажется, подходит к концу на тихом согласии Венти и Итэра с каким-то высказыванием Люмин. — Сутра Подсолнуха, — отвечает после недолгих раздумий, возвращая взор к собеседнику. Тот хмыкает, слегка качнув головой. — Воистину. Прекрасные стихи. Ненадолго вокруг вспыхивает тишина. — Ну так и что за подсолнухи? — Вопрошая, в диалог вклинивается Венти, поправляя очки на носу, и перекатывается к ним, чуть ли не забираясь Сяо на колени — Сидите тут с умными лицами, обсуждаете. Просветите, будьте любезны. И шмыгает носом, отодвигая в сторону свою пустую тарелку. Казуха улыбается, а Сяо зачем-то встает, чуть сдвигая парня в сторону. — Сейчас, подожди минутку. И отступает к машине, мысленно благодаря богов за то, что они подкинули Венти эти чертовы очки. Его взгляд внезапно, да еще и в такой непозволительной близости, точно заставил бы легкие Сяо выскочить наружу от недостатка кислорода. Такой неожиданный побег сопровождается четырьмя парами удивленных глаз. Он морщится, забираясь в нагретый солнцем вэн, и откапывает свой рюкзак. Из бокового кармана извлекается маленькая книжка, пахнущая дешевыми чернилами и «непотребствами». С ней он возвращается к костровищу. Казуха, взглянув на книжку в его руках, одобрительно вскидывает брови. — Переносная библиотека? — Что-то вроде. Сяо садится обратно на свое место и Венти все же укладывает голову на его колено, выжидающе складывая руки на животе. Сяо прочищает горло, пряча взгляд за книгой. — Аллен Гинзберг. «Сутра подсолнуха». Я бродил по берегу грязной консервной свалки и уселся в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик»… Поэзия Гинзберга витиевата и сложна. Как явление он отрицал присутствие в жизни ритма и рифмы, слагая текст из одной лишь концепции. Его восторженная тонкая песня строится на образности человеческого бытия, из маленьких ошметков эпитетов и названий. Он славит человека, славит мысль и чье-то внутреннее огромное «Я». Практически не делая в тексте пауз, Сяо читает строфу за строфой, в перерыве глотая чай. Читать такое количество текста вслух ему случается нечасто, но получается на удивление ровно, даже голос почти не дрожит. Гимн потерянного и покалеченного человека. Гимн обреченного на бесконечную борьбу бедняги, который не хочет и не будет сдаваться. Гимн счастья и радости, праздного веселья жизни, и «все мы душою прекрасные золотые подсолнухи». Все это высится над их головами, голосом Сяо уходя вверх и смерчем уносится в необъятную даль огромной вселенной. Дочитав, он опускает книгу и теряется: в процессе слушания Венти стянул очки. В уголках его аквамариновых глаз что-то ярко заблестело, но он тут же вытирает их грязным рукавом, словно спрятав назад некое драгоценное сокровище, которое может достаться только ему одному. Притихшие близнецы тоже подтянулись к источнику голоса, лежа теперь где-то рядом в задумчивости. — Ух… — Венти выдыхает через нос, садясь напротив Сяо, — У тебя очень красивый голос. Ты читаешь так, как будто он пишет про тебя. Сяо кусает щеку и слегка склоняет голову. — Он пишет про себя и каждого из нас в отдельности. Поэтому его искусство революционно. Никто и никогда не делал этого так, как он. — Каждый может найти себя в обрывках его искалеченной души, — кивая, соглашается Казуха. Венти кажется тронутым, а Сяо мягко улыбается. Когда открываешь для себя Гинсберга, по меньшей мере, переворачивается сознание. Он парализует тело и вгрызается в мозг, заставляя вдуматься в каждое слово. В спокойствии и задумчивости Венти кажется Сяо еще красивее. Он сидит, обхватив руками розовые колени, и взгляд голубых глаз бездвижно устремлен в сухую землю. Длинные густые ресницы едва заметно подрагивают, а пальцы ног то и дело умилительно поджимаются. Сяо хочется осторожно прижать к себе хрупкое тело и закаменеть, словно статуя, оставшись в одном положении до скончания веков. Осознавая это, он прикрывает глаза, чтобы не создавать себе соблазнов. — Пообещай мне не забывать, что ты — подсолнух, — Как-то очень грустно шепчет Итэр на ухо сестре, но все слышат это в повисшей тишине, — а я ощещаю тебе. Люмин вздрагивает, переводя взгляд на близнеца. Осторожно сжимает в ладошке его руку. — Обещаю.

***

Помыв посуду и убрав за собой мусор, они вновь засобирались в дорогу. Последним пунктом их пребывания на стоянке в штате Айдахо стало внезапное объявление Венти о том, что им всем нужно прямо сейчас пойти и окунуться. «Еще полдня трястись в этой духовке, — сказал он, кивая на вэн, — Нужно сейчас пойти и освежиться. И вообще, я с позавчера не мылся.» Идея в целом была принята с одобрением, но очень быстро приняла оборот, которого Сяо не ожидал. — Вода обалденная. Ну точно парное молоко. За спиной слышится восторженный голос Итэра и одобрительные смешки ребят, пока Сяо вытаскивает из рюкзака свое полотенце. Словно издеваясь оно застряло среди вещей, никак не поддаваясь на попытки хозяина извлечь его наружу. Справившись наконец, он оборачивается, тут же замирая в оцепенении. На мелком берегу по щиколотку в воде стоят его попутчики, о чем-то весело переговариваясь, словно ничего не происходит. Конечно, в мировом масштабе ничего не происходит на самом деле: группа хиппи просто собралась искупаться в озере, будучи изнуренными жарой и долгой дорогой, но в сознании Сяо мир словно бы резко делится на до и после. Все они, не исключая Люмин, стоят там абсолютно точно на все сто двадцать пять процентов голые. Нет ни купальных костюмов, ни каких-то защитных футболок, ни даже белья. Все как на ладони. — Бля, да вы издеваетесь… — шокированно выдает Сяо, сгоняя с себя ступор, и не находит ничего лучше, кроме как ретироваться обратно в машину. Какое-то время снаружи не слышно ни звука. Оглушающая тишина, которая длится ровно до того момента, пока первый из компании не взорвется смехом. Затем четыре голоса засмеются в унисон, а Сяо от чего-то вспыхнет со стыда, сидя в машине и спрятав голову в собственных коленях. Сложнее всего оказывается отогнать слишком яркую мысль о том, что взгляд его совсем не приковала аккуратная небольшая грудь Люмин, изгиб ее талии и округлые бедра. Зато ровная линия спины и подтянутые ягодицы Венти отпечатались словно фотокарточка, раздражающе мозолящая глаза где-то на фоне сознания.