Искупление вины

На пальцы падает теплый свет уличных фонарей, она плавно водит рукой по воздуху перед собой. Сжимает, разжимает пальцы, играя со светом. В комнате умиротворенно и спокойно. Приятная тишина, изредка слышен накрахмаленный шорох недавно сменившихся простыней. И с улицы легкий шелест самых близких деревьев. Но на грудь, будто пару килограммов положили, что тяжесть придавливает к кровати. Неспокойно. Легкие по ощущениям как у заядлого курильщика, думается, если закашляешь, пепел выходить будет вместе с надрывными хрипами; и сердце болит. Как же она виновата. Лежит, места себе не находит, то ногу согнет, то на бок перевернется; она боится кого-нибудь разбудить, потому что только от ее кровати исходят вздохи и ежесекундная смена положения. — Нет, так не пойдет. — Подрывает корпус с кровати, волосы мажут по лицу с потоком воздуха. Сдалась. Она ступает босыми ногами на пол и очень тихо, но проворно передвигается в сторону двери. Спасибо, что полы не скрипят, но это тоже, наверное, до поры до времени. Осторожно берется за ручку, оборачивается и замирает, даже дыхание задерживает. Девочки по-прежнему спят. Выходит за дверь. Когда та за ней закрывается, выдыхает; становится спокойней снаружи, но все равно надо быть начеку. Чувствует, как сердце за ребрами стучит и даже адреналин какой-то появляется. Азарт. Господи, как же ей этого не хватает. Боясь лишнего шума, она осторожно, не дыша, перебирает ногами и быстро оказывается на третьем этаже. Вот она. Дверь. С небольшими вмятинами от ударов, девочки постарались, видимо. Пальцами проводит по царапинам и ямкам; что дальше? А на этом этапе ее решимость улетучивается вместе с легким сквозняком, ласкающим голые ступни, по полу. Ладони потеют, потирает ими бедра, нервно облизывает губы. В самом деле, что она мнется, раз пришла, будь добра ответить за поступки. Она не ссыкло. Не ссыкло ведь? Брови хмурятся и рука решительно поднимается к двери. Она не ссыкло. Еле слышное постукивание костяшек о дерево нарушает звонкую тишину. Она же не хочет никого разбудить; никого кроме нее. Ответа нет, но она предупредила, если что. Глубокий вдох. Поворачивает ручку и заходит внутрь.

***

— Мишель? Андрющенко сидит у розетки, в которой маленький ночник в виде солнышка. Где она его взяла? В руках у нее какая-то книга, рядом кружка с жидкостью. Сама она одета в темную майку, шорты и носки. Разные. — Почему носки разные? — почему носки Мишель, боже мой. Хочется рукой себе по лбу треснуть, но она держится. — Носки? — от неожиданного вопроса нога дергается; опускает растерянный взгляд вниз и из нее выходит смешок, — ну, потеряла я что-то вторые пары. Неловко чешет затылок и поднимает взгляд. Мишель подмечает — она такая уставшая. Тени под глазами, вид замученный и лицо от ударов припухлое. Внезапно пересыхает во рту. — Слушай, Лиз, — тон голоса мягкий; переминается с ноги на ногу и пальцы заламывает, — мы можем поговорить? Надежда замирает в сердце и колышется от повисшего молчания. Лиза прикусывает губу, глаза на пол переводит. В мягком свете она выглядит особенно по-домашнему, хочется сидеть с ней в объятьях и ни о чем не думать. — Ладно, — вздыхает, книгу кладет страницами вниз, чтоб не потерять, где читала. Мишель не может разглядеть, что написано, но уверена, что точно русская классика. Это же Лиза. Андрющенко же, пока блондинка прищуривалась на книгу, встала и села на кровать. — Может, присядешь? — неришительно начинает; кладет подушку на колени, чтоб было чем занять руки, а Гаджиева отмирает слишком резко; от нервов странно себя ведет, что за напасть такая, у нее никогда такого не было. — Ну… — фразы не тянутся, в комнате становится неловко. Мишель то и дело поправляет свою светлую челку, которая постоянно выпадает и поджимает одну ногу под себя, — я хотела извиниться. — За что извиниться? — спрашивает, будто не понимает и взгляд такой бросает пронизывающий до самых костей. Мол, говори Мишель, я послушаю. — За все, — ей тяжело даются эти слова, чувство, будто она вообще никогда в жизни не извинялась; не выдерживает и прячет лицо в ладонях, так мерзко на душе, — как минимум за то, что оставила все как есть, учитывая твое положение в коллективе. Я поступила очень подло. Прости меня Лиз, пожалуйста. — Я не знала, что тебе моя шутка про ноги будет неприятна, — ногти нервно царапают простынь, — мы же раньше так шутили. Каждая не поднимает взгляда, смотрят куда угодно, только не друг на друга — стыдно. — Это все равно моя вина, я же не говорила тебе об этом, — Мишель мнется и размышляет о чем-то; повисает пауза, но вдруг с некой обидой изо рта вылетает, — но ты могла бы и подумать, что меня это заденет. Мне же постоянно об этом напоминают. Пришла извиниться, блин. Но с другой стороны, где она не права? — Мне кажется, мы обе натворили дел, — карие глаза смотрят вяло, а уголок губ приподнимается в усмешке. — Согласна, — протягивает мизинец, — мир? — Мир. Они скрепляют пальцы, и будто замок щелкает, а цепи невидимые, что сковывали движения, рухнули со звоном на пол. Надо не упустить этот шанс.

***

— Что? — она разражается хохотом из-за озвученного ранее Лизой, та руками пытается рот ей заткнуть. Разбудит же всех, и будет им нагоняй от Даши. Они лежат на кровати уже какое-то время, а темноволосая рассказывает Мишель какие-то странные факты обо всем на свете. — Если ты сейчас же не заткнешься, я вытолкну тебя за дверь, — хмурится и почти наваливается на девушку телом, а руку все также на губах держит, что на мгновенье становится неуместно жарко. Не время, Лиза. Та улыбается через руку, морщинки у глаз появляются, но внезапно улыбка сменяется хитрым прищуром. Почему?.. — Ай, блин, Мишель, ты, что, только что лизнула меня? — ей смешно становится, но морщится с напускным отвращением и руку вытирает о девушку; Мишель все равно смеется, потому что щекотно, нечего пальцами своими шаловливыми лезть, но голос действительно понижает. Она не хочет, чтобы их отправили по разным комнатам. — Ой, ну подумаешь, лизнула, — искорки в глазах пляшут как чертята, — ты просто не прочувствовала, как я хорошо языком работать умею. Андрющенко закатывает глаза. Мишель себе не изменяет. — Оно и видно, не затыкаешься вообще. — Ну, ты можешь заткнуть меня поцелуем. Бровями играет, ухмыляется, как будто подтрунивает. А у самой внутри ебаный хаус. Пульс учащается, руки себе места не находят, поэтому играется пальцами; и улыбку очень сложно держать — из-за нервов уголки так и норовят опуститься. — Мишель, давай я подушкой тебя придушу, вот тут беспроигрышный вариант. Лиза ложится обратно и смотрит почти с издевкой. Все индиго, ты доигралась. — Это я тебя щас придушу Андрющенко! — в венах бурлит веселье, ну и шило в жопе, Лиза про себя подумала бы. Вскакивает на колени, выхватывает вторую подушку, седлает бедра и шутливо опускает предмет на лицо. — О нет, я не умру на пацанках, — доносится приглушенно из-под препятствия, на что Мишель искренне хихикает сначала, а потом карикатурно, как злодейка, приговаривает «пришел твой час»; Лиза понимает, теперь ее черед демонстрировать свое актерское мастерство — она дергается пару раз и обмякает на простынях, как самый настоящий труп. Дайте ей оскар. Мишель убирает подушку, откидывает ее назад и с мягкой улыбкой смотрит на Лизу. У темноволосой глаза закрыты. — Лиза, отмирай, хей, — умиляется, как котенку; трясет ее за плечи, отчего они на кровати слегка пружинят, у Андрющенко же ноль эмоций. Мишель придвигается ближе, и тут девушка резко открывает глаза и дергается вперед. Сто потов сошло — вот так она описала бы, что почувствовала. Долбанная шутница. — А, испугалась? — глаза довольные, как у кота сытого; руками холодными за бедра Мишель держится. — Лиза, я тебя захуярю, — у нее посттравматический синдром, блять, теперь будет. Она злится, но, в то же время, глаза горят озорством. Опять несчастная подушка идет в дело; Лиза отбивается, как может, и вскоре, побеждает, откидывая орудие несовершенного убийства куда подальше. От улыбок игривых остаются мягко приподнятые уголки губ, и взгляды теплые. Повисает тишина. И внимание сосредотачивается на их положении. Мишель сидит на Лизиных бедрах, руками опирается по обе стороны от ее головы; шорты задрались, ненавистная прядь спадает с лица. Пальцы Андрющенко обжигают; и не только от холода, но и от положения. Близко. Взгляд Лизы скользит к собственным рукам, она несмело поглаживает большими пальцами нежную кожу. Было бы возможно, на ногах оставались бы смазанные следы от трепетных касаний. Светловолосая боится выдохнуть; она следит глазами за действиями подруги и чувствует, как что-то теплое поднимается к груди, щеки краснеют, а желание предательски ютится внизу живота. Их глаза встречаются, карие в карие; и слова боятся проронить, ситуация до невозможности смущающая. Каждый вдох, каждое движение, каждый удар сердца пускает разряд электричества по всему телу. Мишель отмирает словно во сне, и греховно двигает своими бедрами. Весь пыл и тепло с дрожью в руках останавливается между ног. Блять. Девушка под ней выдыхает тяжело и прикрывает глаза. Как же приятно. Становится жарко, комната будто окутана дурманом. Лиза знает, где находится центр удовольствия в головном мозге, но сейчас ее главный центр удовольствия сосредоточен в другом месте. Она хватается покрепче за бедра Мишель и, о боже, прижимает к себе. Глаза вновь прикрываются, зубы стискиваются, а Мишель делает еле слышный короткий вдох; это не стон, но, как же чертовски горячо это было. Настолько горячо, что обе девушки подрываются друг к другу, и за секунду, безмолвно спрашивают, «можно?»; и не видя сопротивления — только глаза за пеленой желания — сокращают расстояние. Они начинают сминать губы, жаться ближе; между ними витает напряжение, и отнюдь, не неприятное. Движения рваные, трутся, елозят, хочется быть ближе там. Лиза пошире бедра раздвигает в томлении, на автомате. Губы одни покусанные, другие мягкие и пухлые. И от возбуждения невозможно насытиться поцелуями; им все мало, поэтому в дело вступают языки, которые с придыханием соединяются, переплетаются, горячие и влажные, наполняют комнату характерными звуками. — Можно? — Мишель быстро шепотом произносит, когда отрывается от губ и руками своими зависает над грудью Лизы. Та не в силах ответить несколько раз кивает; и не может подавить блаженный вдох, когда руки Мишель очень мягко сжимают ее грудь. Твою мать, на что она подписалась. У Лизы брови изгибаются от нахлынувшего вновь неконтролируемого желания, рот приоткрывается и вся она рдеет от сладкого наслаждения. От такого вида Мишель в дрожь бросает и у самой, по ощущениям, будто соски твердеют. Она не может сдержаться и снимает футболку. Под которой ничего. — Блять. — Лиза бегает глазами по обнаженной груди и облизывает губы. Мишель выглядит как мечта перевозбужденных подростков. Растрепанные волосы, розовые щеки, мягкая грудь, вздымающаяся при каждом выдохе и вдохе; и лисий взгляд, полный похоти. Сука, она почти кончила только от этого. — Нравится то, что ты видишь? — громко дышит и бросает немного раздраженно, потому что некомфортно становится от разглядываний, но в то же время смущенно; прядь за ухо заправляет. — Мишель ты такая красивая, — говорит искренне и смотрит прямо в глаза, и от непривычки слышать настолько честный комплимент, хочется убежать; но она только поджимает губы и отводит взгляд. — Эй, посмотри на меня. Лиза не хочет, чтобы девушка чувствовала себя не в своей тарелке. Она берет ее за лицо, нежно поглаживает и произносит мягко, но так, чтобы в голову себе вбила. — Прекрасней тебя никого не видела. И все. Вот так просто Мишель сдается, улыбается и к руке как кошка ластится; а затем поцелуй оставляет трепетный, не такой как раньше; этот медленный, она как бы пытается передать все то тепло, что чувствует. Она почти ложится на Лизу, а ее грудь легкой тяжестью прижимается к другой. И соски возбужденные трутся о ткань, посылая новые волны в самый низ. — Может, снимешь майку? — А, да, конечно. Темноволосая приподнимается, а Мишель ей помогает, подцепляет ткань за концы и снимает через голову, на Лизе тоже топик отсутствует. Вполне логично, она может спать собиралась, после книги, а тут такое. Она такая невероятная, даже дыхание спирает. Небольшая грудь с розовыми сосками, проглядывается пресс, наработанный упорными тренировками и взгляд немного потерянный, но однозначно доверчивый. Гаджиева спускается легкими поцелуями от подбородка, по линии челюсти, прикусывает, следом зализывает; шею неспешно осыпает поцелуями и у Лизы такой ураган в груди, она не думала, что настолько чувствительна. Губы мажут по ключице, спускаются вниз; одна рука нежно сжимает грудь, большим пальцем проводит по соску и губами наконец спускается к другой груди. Целует, язык высовывает и обводит сосок. Лижет, и наконец, вбирает в рот. И тут, Андрющенко даже выгибается, но держится стойко, только вздохи горячие выходят из груди. Мишель понимает, медлить больше нет смысла. Она спускается поцелуями ниже уже заметно быстрее, больше страсти в это вкладывает. И останавливается в опасной зоне на линии шорт; взгляд поднимает, спрашивающий разрешения. Кивок. Нет пути назад. Стягивает с той шорты вместе с нижним бельем, руки у самой подрагивают от острого возбуждения; она бросает их на пол, на что Лиза морщится. Нет, ну не будет же она сейчас ее вещи складывать, ей богу. Лиза закусывает губу и закрывает глаза. Нежные руки хватают за ноги и раздвигают их в стороны, от чего ее разряд бьет в самую- — Посмотри на меня, — мягко, но уверенно; она открывает глаза и видит невозможную картину — довольное похотливое лицо прямо между ее ног, — ты будешь смотреть на меня, пока я тебе отлизываю. Она замерла. Лизу убили. Ебаная жажда и зуд сосредоточились у нее между складок и лисий взгляд властно пригвоздил к себе. Целует внутреннюю сторону бедра, ниже; левее, переходит к самому главному и, Божеебаныйтыблятьврот Горячий язык проходится по всей длине, выбивая гребаный хриплый стон; настолько блядский, что светлая макушка поднимается и ухмыляется так распущенно, ведь Лиза пиздецки мокрая там; Ее надолго не хватит. В воздухе искрит, звуки пошлые, мокрые; вздохи вырываются рваные. Мишель сжимает ее грудь, крутит между пальцами соски, при этом, усердно работая ртом. Лиза просто в ахуе, если быть прямо-таки откровенной. Ей жарко, ей горячо, она чувствует волнами нарастающее возбуждение, в голове тепло и уши покалывают от разных ощущений. Она беспокойно метается по постели, сжимает длинными пальцами белые простыни. — Блять, Мишель, я сейчас- — Возьми меня за волосы, — шепот в полубреду прерывается, девушка хватает Лизину руку и приставляет к своей голове, — тяни, не стесняйся. И это было последней каплей. Дыхание учащается, по всему телу проходит теплая волна, а в груди расцветает что-то безумно приятное, что перекрывает кислород. Она сжимает мягкие волосы и когда теплый язык Мишель начинает в нее толкаться, она не выдерживает. Стон, вперемешку со вздохами, вырывается, она больше не может держать глаза открытыми, чувствует внизу сокращения. Светловолосая бросает свой исступленный взгляд исподлобья, и все также продолжает толкаться языком, а бедра, что извиваются, пытается крепко держать на месте. От зрелища у нее самой в трусах липко и мокро, хочется просто пару раз сжать ноги и кончить вслед за Лизой, но всему свое время. Лиза обмякает на кровати и прикрывает глаза рукой. Походу, это лучший секс в ее жизни. — Как ты малыш? — Мишель облизывает губы и поднимается выше, в шею утыкается и любовно плечо пальцами поглаживает. Пускай придет в себя. — Блять, — на выдохе; отдышатся все никак не может, тело все мокрое и уже холодным становится, — я в ахуе. — Приму за комплимент, — хихикает счастливо, и что-то даже мыслей нет, что их могут запалить. — Да, да, это комплимент, — и между ними нет ни грамма неловкости — конечно, учитывая, что сейчас тут происходило; Лиза руку от лица отнимает, смотрит на неудовлетворенную и до ужаса возбужденную Гаджиеву, и ухмыляется так пошло, что Мишель даже пугает эта резкая смена ролей, — Мишель, слушай, ты на лице когда-нибудь сидела? Мишель от такой откровенности даже давится воздухом. — Господи. У них вся ночь впереди.