last endorphin

Пак Чимин думал, что любит банановое молоко. Он стискивает его пальцами сидя в кабинете, разглядывая зеленую крышку и старался не думать о времени. Чонгук всегда опаздывает. За последний час Чимин четырежды бросал взгляд на дорогие часы, обнимающие запястье. — Просил же не опаздывать…— злобно шипит блондин, недовольно откидываясь на спинку кресла. Другая рука бережно стискивала папку с документами под ребром. В них вся чонгукова жизнь. То, ради чего Чонгук батрачил как проклятый на компанию Паков пять с лишним лет, позабыв о сне. То, ради чего Чимин унижался перед отцом, выпрашивая независимость для Чоновской империи. В одной размашистой подписи томились мечты, которые непременно сбудутся. Если бы Чонгука непонятно где черти не носили. Пак привык к независимости любимого человека. Жил, пытаясь верить в то, что говорил Чонгук. И сколько бы он не говорил, какие бы лживые взгляды не ловил на себе Чимин, какая бы гадкая улыбка не украшала лицо Чон Чонгука. Пак был уверен, что любит его. Всецело любит, хоть и понимает свою роль в чоновской идеальной жизни. Эта роль не была главной и даже второстепенной. Чимин просто был. Без определения и особой важности. Чимин мотылялся рядом, но слепо хотел верить в свою важность, забрать себе все лавры, быть той жизненной необходимостью, в которой бы нуждался Чонгук. Чимин бы мог любить. Он умел. Без остатка и навсегда. Чимин думал что ему нравится всё, что нравится Чонгуку. Поворот крышки. Глоток. Приторная гадость стекает по горлу, словно вязкая субстанция по ржавым трубам, собирая всю копоть. Чимин морщится, разглядывая этикетку. Если бы это был яд, Чимин бы выпил всё до капли, принуждая желудок принимать всю суть избавления. А может быть всё из-за того, что мир вдруг стал черно-белым? Лишенным души, а в чоновом всё пестрит и сияет неоново-красным. Там тепло и временами душно. В чоновом мире вкус бананового молока не дикость, а любимая услада, которую смакуешь и один глоток всего лишь миг, этого яркого вкусового изобилия. Дверь стеклянных покоев чоновской империи подарила Чимину желаемый силуэт, который остановился, взявшись за ручку. Чонгук что-то улыбчиво говорит своей секретарше, а та пятится, заливается краской и услужливо клонится. Чимин сразу смог разглядеть его помятый вид. За идеальным образом прячется непосильная усталость. Она хорошо отпечаталась под глазами в виде едва заметных кругов и едва блёклой улыбкой. Всё это мог видеть только Пак, даже если это хорошо спрятано под блистательным образом бронированного естества. Секретарша стеснительно прикрывает губы ладонью ретируясь, пряча убегающий взгляд в полу. Пак оскорбленно фыркнул в сторону, проехавшись глазами вбок. — Привет, булка. — многозначительно восклицает, едва переступив порог своего кабинета и наигранно торопится, будто делал это всё время. — Прости, что опоздал. Пак раскачивается из стороны в сторону сидя в кресле и разглядывая пресным взглядом Чонгука, скидывающего тяжелое пальто на диванчик подходя к бойлеру, кидая пару вопросительных взоров, лишенных какой-либо вины в сторону сидящего. — Где тебя носило? — с приевшейся разочарованностью отпускает блондин, пытаясь остепенить клокотавшую на дне души злобу только из-за одного такого вида. Помятый. Уставший. Будто не спал неделю. Рубашка небрежно торчала из-под коричневого кардигана одним концом, создавая ощущение что была надета на скорую руку. Стоит и глотает жадно воду, наполняя третий стакан. Пак прекрасно знает ответ, но пытается каждый раз уверить себя, что все его суждения — ничто иное, как плод разыгравшейся фантазии. Каждый раз одно и то же, но сегодня он оскорблен намного сильнее, обида осела плотным клеймом на сердце, расшатывая потрепанные нервы блондина. Чонгук шатался по клубам, накидывался в барах, прожигал жизнь и особо даже не прятался, бессовестно снимая очередного одноразового ушлепка, готового постыдно стонать его имя. А потом смыть с себя чужой запах и прискакать к Чимину как ни в чем не бывало. Знал, что Пак примет любым. Всегда принимает и не смеет жаловаться. Но сегодня что-то оборвалось в душе беловолосого молодого человека потому, что когда звонил ему и просил не опаздывать — вложил в просьбу как можно больше глубокого смысла. Который оказался пустым звуком. — Злобный хомячок. — воодушевленно тянет, идя к Паку вразвалочку, на ходу заправляя кусок рубашки в брюки. — Позвал меня чтобы отчитывать? Я же здесь. Чимин втягивает воздух и шумно выдыхая тупит взгляд, и ненавидит себя за приобретенную слабость. Будто болезнь съела все органы и лекарство от нее — человек падающий на стул, жмурящий глаза судя по всему от похмелья и закидывающий голову назад, потирая виски. — Я прождал тебя больше часа. — со всей сдержанностью, которая трещит по швам, стоило вернуть враждебный взгляд к непринужденному виду парня, практически сползшего по стулу. — Ты прекрасно знаешь, что у меня много работы…ты прекрасно знаешь что… — Бля-я-ять… — шипит Чонгук, сильнее жмуря глаза. — Как же башка-то трещит. Пак замер разглядывая парня, состояние и мысли которого крутились только вокруг него самого. Чимин растерянно тупит взгляд, напарываясь им в ненавистную этикетку ненавистного напитка и вдруг отчетливо понял, что Чимин не был для него тем самым напитком. Чимин был упаковкой, которая улетит в мусорное ведро. Чонгук выпивал его до капли, смакуя его эмоции, его помешательство на себе и, похоже уже насытился не скрывая явного похуизма в поведении. Чиминов мир прямо сейчас трещал по швам и раскалывал душу на две части. Он упрямо смотрел как ломается собственный карточный домик из массы нереализованных мечт рядом с бездушным человеком, скулящим напротив от головной боли. — Так чего ты хотел? — Чонгук прерывает монотонное и вялое течение колких мыслей, направив изможденный взгляд прямо на Пака, уронив устало руки. Пальцы сильнее сжали папку, рука которая прижимала ее к боку, вдруг стала невыносимо тяжелой. Словно бетонной. Чимин поднял насупившийся взгляд прямо в наглое лицо, занятое видимо только страданиями от похмелья и вялым интересом к происходящему. И понимание приходит к нему в тот самый момент, когда молодой человек бесцеремонно отрывает бесцветный взгляд от него и ныряет им в телефон, который вытащил из кармана. Несколько уведомлений, наглая пошлая ухмылка следом и вновь яркий и безудержный интерес, нацеленный в маленькое устройство. Пак знает эту эмоцию. Чонгук так победно хмыкает только тогда, когда в очередной раз получает полотна сообщений о незабываемой ночи или фотку очередного члена, которую бессовестно разглядывает сидя с Чимином в офисе, на совместном ужине в ресторане, на общих совещаниях, пряча телефон под столом. Там масса похоти и яркого безудержного желания. Там Чонгука боготворят и обожают, возносят его на самый верх и падают, расцеловывая ноги. Тешат его раздутую самооценку и хвалят большой член, которым он бесцеремонно вдалбливался в очередную задницу, хлюпая густой смазкой с запахом банана. Всё там. В мире Чонгука Чимину нет места уже давно. — Я подожду более удобного момента. — Чимин встает на ноги, заставляя Чонгука вернуть интерес к своей персоне, выныривая расфокусированным взглядом в блондина. — Видимо у тебя есть более важные дела. — Что? — глаза Чонгука приобретают большую степень неясности, он поднимается с места, попутно пряча телефон в карман брюк. — Это шутка такая? Неприятный тон и невидимая веревка отпускает шею, перестает давить и дарит Чимину долю удовлетворения. — Я ехал сюда через весь город... — Прозябая в очередном кабаке и лапая очередного ублюдка? Они уставились друг на друга, поднимающееся напряжение искрило и разрезало воздух плотными волнами. Чимин давно всё знает. Чонгук знает, что знает Чимин и ничего абсолютно с этим не делает. Чонгук неправдоподобно выпускает смешок, будто Чимин сказал глупость. Обходит стол, создавая препятствие делающему шаг беловолосому молодому человеку. — Ну что ты говоришь? — смягчающий тон и боязливый блеск в глазах. Тот от которого плавится кожа. Пак лишь обиженно сжимает губы, хочет бросить сухое "отойди", а получается только потупить обиженный взгляд, чтобы Чон не увидел какой властью обладает, как одним только виноватым видом может заставить сердце сжаться и нести волну колючих мурашек по поверхности кожи. Чонгук ступает навстречу, а у Чимина будто ноги отказывают. Немеют и трясутся от резкого и мягкого тембра и он не в силах сопротивляться этому виду, этой власти над собой. Погибая в лапах ненавистного подчинения собственного сердца. Сжимается, хочет отвернуться. Пальцы обхватывают предплечья, алкогольный шлейф окутывает следом,заставляя морщиться, всё еще недовольно смотря в сторону. — Всего лишь посидел в баре. — очередное лживое оправдание в которое так рьяно хочет верить подчиненный разум. — Пропустил пару стаканчиков, а ты уже сцену закатываешь. Мягкость голоса ломает Чимину ребра, точно так же как ладони, неспешно ведущие вверх по предплечьям, касаясь маленьких плеч, обтянутых вязанным жилетом. — Не веришь мне? — тихо произносит, растягивая улыбку, которая принуждает обратить взор на себя. Пак не верит. Давно не верит. Но эти пленительные губы, этот невыносимый и желанный трепет, эта мягкость выкручивают в Паке всю выдержку, выдергивая с корнем всю решимость, на которую ушло пять лет собственных страданий. — Спроси у Юнги, он подтвердит, что отвёз меня домой. Чонгук еще непринужденно улыбается, осторожно обхватывая лицо ладонями, поглаживая щеки большими пальцами. Его глаза принимают оттенки давно забытой искренности, которая была когда они познакомились. И это делает невыносимо больно, настолько, что несчастная папка опускается на стол, к которому слегка прижат молодой человек. — Он соврёт. — бубнит Чимин, вызывая легкий смех своим надутым видом. — Всегда тебя покрывает. Чонгук вглядывается в обиженное лицо, прильнув к мягким губам, попутно выдыхая трепетное "иди сюда". И Пак шел, слепо шел, спотыкаясь о собственные глупые надежды и игнорируя множественные порезы собственного сердца, раз за разом вкладывал его в руку Чонгука надеясь, что тот не станет наносить увечья в этот раз. Пак думал над всем этим вглядываясь в стол, на который уткнулся ладонями. Думал о том, как хорошо человеку, бесцеремонно долбящего его тело в серых стенах бездушного кабинета. Чимин корчится от боли, пытаясь игнорировать горящее давление внутри себя, принимая злобные и тугие рывки. Он слышит как шумно пыхтит Чонгук, чувствует как стягивает пальцами бока, комкая рубашку и вязанный жилет. Как похоть тихо отталкивается от стен и как собственный гул связок удовлетворяет хозяина положения, делая толчки более грубыми и резкими. — Вот так малыш...— с дикостью в низком голосе произносится за спиной. — Вот так.. Чимин не чувствует трепета, только лишь каменную плоть, врывающуюся в него остервенело и, с каждым таким движением, когда чужие бедра долбятся в тело, перекраивая его, ломая все возможные механизмы, Чимин понимает, что их общая сладкая идиллия превратилась в мелкие постыдные сношения наскоро. Чимин дергается, чувствует пальцы, что сжимают бока сильнее, требовательнее и, даже думает, что после них останутся невидимые ожоги. Они опаляют кожу когда хватают подбородок, они причиняют невыносимые муки, когда слегка впиваются в молочную шею, вытравив из нее нервный спазм, похожий на стон. И они давят, заставляя задрать голову, выровняться на трясущихся руках и подставляться под бешеный ритм своего мучителя. Чонгуку нравится подчинение и беспомощность. Он берет где хочет, и как хочет, и Пак обязательно будет убиваться зная, что вновь стал жалким, позволяя пользоваться собой. Сердце бешено рвется в глотке от жесткого ритма, Чимин жмурится, вспоминая когда последний раз это было не похоже на грязный одноразовый трах. Толчок, и бедра больно упираются в столешницу. Когда? Толчок, и стол едва скрипнул под тяжестью вбивающихся тел. Когда он был с тобой нежен последний раз? Толчок, и ухо слышит неразборчивый запыхавшийся мат, а пальцы сильнее стискивают мягкую кожу шеи. Когда он говорил последний раз, что любит тебя? Чонгук шипит, вгрызается в шею смачным и дерзким поцелуем, толкает парня на стол, принуждая разложиться на ровной глади и послушно сотрясаться от злобного ритма. Он когда-нибудь вообще говорил? — Боже да...— судорожно стонет Чон, с поддельной лаской и тонами животного вожделения. Пак хмурится, лежа щекой на столе, смотря на очертания папки которая вот-вот упадет со скачущего стола. — Малыш, я щас...я щас... Судорожное пыхтение превратилось в напряженный нервный шепот. Чонгук растворяется в пике подкатившего оргазма, прекращая грубую долбежку распластанного тела. Чимин сжимает губы, слушая глухие удовлетворенные стоны и какое-то время не шевелится, ощущая пульсацию члена в себе, затем резкую отстраненность и совсем неприятный холод между ягодиц. Одобрительные хлопки по заднице, сухой и лишенный каких-либо оттенков поцелуй во влажный висок. Чимин лежит и слушает как Чон натягивает шелестящую ткань на ноги, как звенит его пряжка. Остается лишь подтянуть трясущиеся пальцы к спущенным штанам и подтянуть их на талию, изнывая от противного чувства стыда. Чимин поднимается на руках смотря в стол, а внутри свет тлеет и гаснет словно лучик какой-то незримой надежды. Чонгук всё еще тяжело дышит, поправляет одежду, отвернувшись, а Чимин с долей тоски переводит взгляд на него. Ему так хочется как раньше. Обниматься после секса, говорить о ерунде и наблюдать его улыбку, которой он согревался. Чонгук говорил что ему нравятся красивые волосы Чимина, а Чимин просто тонул в трепете, удовлетворенно прикрыв глаза. — Чонгуки...— Чимин смотрит как брюнет мельтешит по кабинету, хватая пальто, пару раз обернувшись вскользь. — Так, сладкая булка, мне пора. — Чонгук всё еще приводящий в порядок ремень на брюках, подскакивает к блондину, чмокнув того в щеку, тут же ретируясь в сторону выхода. Торопится. Всегда убегает, словно эта связь вынужденная. Чимину лишь остается смотреть как уходит волнующий душу человек, и как эта душа неизбежно тянется к нему, и рвется на сотни мелких частей от чужого равнодушия. — Чон..— Чимин подловил его своей тоскливой интонацией у самого выхода, вынудив черноволосого обернуться. — Сегодня приедешь? — Конечно. Последнее, что видит Пак, это — яркую улыбку и подмигивающий жест. Последнее, что он слышит, это — приевшуюся ложь. Приторную и вязкую, которая осела внутри тяжелым бременем. Пак Чимин стоял в эту ночь во дворике своего пентхауса, держа в пальцах сигарету и бокал с красным вином. На его плечах плед, а душу разъедала непреодолимая тоска. Смотрел в обжигающее пламя внутри большой бочки, а на глазах выступали прозрачные бусинки, готовые обдать бархатные щеки своим жалящим теплом. В душе холод и мрак, оставленный одним человеком. Только пламя мерцает в глазах подобно озорным искоркам, делясь своим привлекательным жаром. Оно так пленило. Будто языки огня обнимали воздух, освещая его своими искрами. Пак делает неспешный глоток дорогого вина и ставит бокал на столик, стоящий рядом. Затяжка сигаретой и на душе не так зябко и мокро, органы прекращают пульсировать и отдаваться глухим воем в ребрах. Рука стягивает со столика папку с листами, Пак опускает глаза на листы, вынуждая скопившуюся скорбь прыснуть на гладкую бумагу, пачкая размашистую подпись отца горечью. Она впиталась сразу в бумагу, соль разъела чернила. Один взгляд в ночную тишину. Глаза устремляются в небо. Где-то далеко просыпается солнце и готовится ворваться в новый день. Где-то далеко Чонгук сидит в своей иномарке и искажается в вымученных эмоциях, остервенело надавливая на затылок парня, грубо вытрахивая чужой рот, удовлетворенно и злобно слушая как давятся его членом. — Глубже бери.. — рычит юноша, стискивая чужие волосы, подмахивая бедрами навстречу, другой рукой вцепившись в руль. — Давай, еще, глубже...— тот лишь давится, захлебывается, а Чонгук прикусывает губу, жмурится , закидывая голову назад, кайфуя от того как жарко и тесно в чужой глотке. Нужной, скользкой, такой что крышу сносит и пальцы немеют. Чимин неспешно вставляет сигарету между губ, щурится от дыма, что заполняет легкие и неспешно бросает лист в горящее пекло, наблюдая как сгорает судьба Чонгука. Второй лист летит туда же, а третий комкается в пальцах, превращаясь в бумажное месиво. Четвертый Пак несдержанно срывает, будто важную ценность рвет в клочья, реликвию, от которой зависит чья-то жизнь. Он позволяет себе рыдать, швырнув папку в огонь, прикладывая рукав к лицу. Ржать в голос, срываясь на дикий плач, смотря как огонь сжирает и плавит подпись. Как съедает,забирая чужую жизнь, отдавая её Пак Чимину навечно. Навсегда. Чимин валится на стул для барбекю, зарывается лицом в ладони и душа его разлетается на мелкие осколки. Парит вместе с улетучивающимися в светлеющее небо искорками жара. Огонь трещит насытившись жертвой, удовлетворенно пляшет, обдавая одинокого юношу теплым светом. Чонгук неспешно подтягивает штаны слегка выгнувшись, найдя опору в сидении, переводя сытый взгляд на парня, смотрящего в лобовое стекло. — Нам нужно прекратить. — уставший голос Тэхёна нарушает уютную атмосферу из сорванного дыхания. — Что? — хмуро изрекает брюнет разглядывая блондина, усевшись ровно. Тот не смотрит на спросившего. Будто решение дается ему по-настоящему тяжело. — Пора заканчивать. — Тэхён переводит ледяной взгляд на мужчину, а на дне радужек сияет непоколебимая решимость. — Меня не устраивает, что ты приезжаешь, мы ебёмся как животные, а потом ты уезжаешь и я чувствую себя использованным куском мяса. — О чем ты говоришь? — страх пляшет в глазах, скидывая вожделенную дымку, придавая лицу шокированный вид. — Я не хочу этого. — Тэхён расправляет рубашку на груди, опуская глаза в пустоту, в которую проваливается. — Мне нужно закончить универ, на работе косо смотрят, когда ты заявляешься и я устал. — Тэхён помедлил, будто слова подбирал, игнорируя немой шок сбоку. — Я совершенно о тебе ничего не знаю, ты не впускаешь меня в свой мир... Монолог Тэхёна оканчивается в тот момент, когда трясущиеся пальцы хватают его лицо, заставляя обратить на себя внимание. Он замолкает видя напряжение, видя как угнетается взгляд напротив, как мучается его облик от собственных слов. Чонгук нервно дышит глядя в глаза своему наркотику, судорожно исходится волной неясности, утопая в подкатившейся панике. — Ты...— тихо шепчет Чон, бегая глазами по лицу которое сжимает ладонями, едва встряхивает, будто привести в чувство хочет. — Ты мой мир... — Чон...— Ким пытается стянуть с себя чужие ладони, которые плавят лицо своим жаром, опускает глаза в район тяжело вздымающейся груди. — Подожди немного. — отчаянно шепчет мужчина, игнорируя попытки разорвать телесную связь. — Совсем чуть-чуть. Тебе не нужно будет заканчивать этот блядский универ, ничего не нужно будет. — Чонгук.. — Тэхён всё-таки стягивает чужие прикосновения, устало прикрыв глаза мотает головой, а в Чонгуке будто бомбы рвутся на части и всё, что от него может остаться это — кровавые сгустки и ошметки, которые останутся на запотевших стеклах. — Вот смотри. — Чон судорожно копошится в бардачке, небрежно дернув на себя, не боясь задеть худые колени. Выуживает звенящее железо, трясущимися пальцами протягивая Киму. Тэхён смотрит на ключи в свете уличного фонаря, выпустив тихий смешок. — Что это? — парень переводит добродушный взгляд на Чона. — Ключи от твоего сердца? Чон смотрит на Тэхёна с вселенской теплотой. Одаривая его такой же улыбкой. Чонгук понимает, что утонул в парне за каких-то три месяца. С головой ушел, добиваясь того день за днем. И совершенно не жалея о том, что таскался как собака за ним по пятам, помешавшись. Будто свихнулся и не жалел об этом. — Я квартиру купил, ты можешь переехать туда. — Чон улыбается шире, замечая критические изменения в лице блондина. — Тебе больше не нужно стеснять своего друга и я буду спокоен, что он не лезет к тебе в трусы по ночам. Обоюдный смешок украсил лица обоих людей. Чонгук прикладывает ладонь к шее, зарывается носом в ключицу, прикрывая глаза. Разряды тока пускает по молочной коже, втягивает поглубже запах, который стал родным, полностью выбивая чужой. Пак будто пах так же как и сам Чонгук. Будто не было запала, разнообразия. В запахе Тэхёна крылся простой уют и манящая сладость. Будто того обмазали каким-то сладким нектаром и Чонгук готов слизывать его, наполняться им и вдыхать до критической ломоты легких. — Чон...— тихо произносит парень, умиротворенно выговаривая имя, чувствуя как пальцы зарываются в волосы. Чонгук лишь обнимает. Сильнее жмется, будто потерять боится. Будто больно от одной такой мысли. — Я люблю тебя....— низко, почти с болью в дрожащем голосе шепчет Чонгук в худую ключицу. Удовлетворение, с которым Ким успокаивает в душе бурю. Она прокрадывается вслед за длинными пальцами, обнимающими его за широкие плечи. Ведущими неспешно вдоль спины. Чонгук никогда не говорил прежде таких простых слов. Они казались такими недосягаемыми пустой душе. В которую нагло залез парень, обнимающий своими худыми руками. Он раскрывает глаза, мягко укладываясь на плечо, думая о том, как не выпускал это тело из объятий вчера. О том, как заявился на порог, вусмерть пьяный, просящий сонного и недовольного Хосока разбудить Тэхёна. Не менее сонный Тэхён, показался ему самым невообразимым творением этого прогнившего мира. Самым ярким и важным элементом в мрачных красках бетонных джунглей. Растрепанные волосы, спадающая с одного плеча растянутая майка с каким-то ярким принтом и удивленный, заспанный взгляд с немым вопросом в наивных глазах. Юнги действительно вчера вёз пьяного Чона домой. Пьяного Чона, бессовестно мучившего рот Ким Тэхёна на заднем сидении. Чонгук в эту ночь решил, что хочет видеть это каждый божий день, умирая от приступов счастья. Чимин, утирающий красный нос рукавом, решил, что никогда не даст Чонгуку быть счастливым.