Чайный магазин

      Тихий шелест его шагов, нежность и ласка в приветствии полушёпотом. Сон, запутавшийся в её нерасчёсанных волосах, изящество тонких пальцев, уже пропахших цветочными лепестками. Он стряхивает в бумажный свёрток горстку тепла и туго затягивает нитью.       — Я завернула последнюю щепотку с мечтами в голубой тизан, — тихо говорит она и запутывается в его объятиях, — их совсем не осталось...       — Это ничего, Эйлин, — отвечает он, потрепав её по волосам. — Мы сегодня же их восполним.       Тихо гудит печь, прогреваясь под будущее печенье. Распускается ароматом заваривающийся чай. Они стоят, окунувшись в тепло друг друга. Неуловимо спадает с плеч мягкая шаль морфеевской неги. Близится рассвет. Близится новый день.

***

      Тонущий в тумане нечёткими очертаниями домишко. Бесформенный, размытый, он словно на минутку выглянул фасадом в холодную безлюдную улицу. Выглянул из-за укрытого от человеческого взгляда горизонта, чтобы снова раствориться там без следа. Безветрие и сонное, вязкое бездвижие. Лишь мягкий, точно разбавленный молоком, лился сквозь утренний полумрак желтоватый свет. Свет горящего над его крыльцом фонарика. Манящий, приветливый, он якорем уцепился за эту улицу и не давал домику полностью раствориться в тумане.       Этот крохотный светлячок отозвался приятным, почти забытым чувством в груди мужчины. Чувством, тянущимся своим началом в полустёртое в воспоминаниях детство, чувством таким же размытым, таким же бесформенным, каким виделся ему сейчас старый маленький дом.       Мужчина стоял неподвижно, не поддаваясь приветливости мерно горящего огонька. Это не дом, это он — он! — сейчас был почти исчезнувшим, утонувшим, полустёртым. Изношенным и уставшим, окончательно потерявшим за множеством надетых масок нежного и искреннего себя. Некогда талантливый актёр. Или никогда? Это он был в шаге от уже не пугающей пустоты. Замершей без кислорода, без лиц, без чётких линий. Слишком требовательный к себе, давным-давно запечатавший где-то на задворках души доверчивую мечтательность. Разбуженная маленьким огоньком, проскользнувшим невольно воспоминанием, она боязливо и неуверенно шевельнулась. Он криво улыбнулся. Болезненно и не театрально.       «Если бы только это было возможно», — но скептическая мысль не успела обернуться в нерушимую оболочку слова, не успел его хрипловатый, не разогретый с утра голос прорезать утреннюю тишину. Квадратное оконце вспыхнуло, и шмякнулось на мокрый чёрный асфальт озорное пятно света. Расползлось яркой шаловливой лужей. Свет отхватил от тумана знатный кусок, впустил в улицу левый торец дома, ворвался неожиданным движением, и... огласив застывший воздух мелодичным звоном, открылась дверь. И этот звон дверных колокольчиков задел запылившиеся струны его души. Электрической искрой пробежался под кожей, переполошив детские наивные мысли и надежды. Мурашками на предплечьях выступила отчаянная не то просьба, не то мольба. Лишь бы только не растаял выступивший из тумана домик, не исчез. Это стало чуть не жизненно необходимым.       Когда-то потерянный маленький мальчик, забрёл в чайный магазин. Зазвенел дверной колокольчик. Скрипнула половица. И парень, почти мужчина, взрослый и высокий, приветливо сказал: «Добро пожаловать!»       Пахло чабрецом, лавандой, букетом из запахов трав и пряностей. Терпкая помесь с шлейфом долгого сладковатого послевкусия, которое мальчик берёг, как самое драгоценное, возвращаясь к нему снова и снова, не подпуская к себе разрушающих душу мыслей.       Открывший дверь парень, чуть отошёл в сторону так, чтобы можно было пройти, и, улыбаясь, сказал:       — Том? И снова ты мнёшься в нерешительности. Поднимайся скорее в тепло.       Том вздрогнул. Умиротворяющий голос. Растрёпанные кудрявые волосы. Шаг в сторону, жест, приглашающий его внутрь. Не изменилось ничего. Изменилось всё. Всё внутри Тома. Переломалось, перестроилось, переделалось. От настоящего прошлое отделяла неприступная, непреодолимая стена, выложенная кирпичами времени.       Он не сможет войти. Не здесь, не сейчас. Это глупо. Это нерационально.       Шаг. Другой.       Скрип деревянной половицы. И в унисон ему — скрип зачерствевшей, затвердевшей души Тома. Мягкая, теплая, она застыла, замертвела, подёрнулась корочкой.       — Добро пожаловать, Том, — приветливо говорит парнишка. Почти мальчик. Он чуть ниже Тома. Кучерявые каштановые волосы его неряшливо растрёпаны. Он улыбается так по-детски нежно, так открыто, словно десятки прошедших лет прошли для Тома, но не для него. Насколько же необъятна пропасть, разделившая теперь их? Старый и износившийся. Не мужчина — развалюха. Резкий порыв ветра, и он рассыпется в пыль, потеряв твёрдую оболочку.       Путалась в бинтах жасминового дыма палочка фимиама. Струйкой тянулся к потолку пар от носика закипевшего чайника. По полкам за стойкой были разложены малютки-баночки, полные разноцветных порошков, сухоцветов, измельчённых засушенных фруктов. Два круглых небольших стола по-прежнему стояли по обе стороны от входа. На одном из них посередине красовалась узкая голубая ваза с золотыми колосками пшеницы. На стойке было свежевыпеченное печенье, сладости и бумажные кульки. В них, в этих кульках, хранились самые разнообразные чувства и эмоции. Вернее, в них хранился чай, в смесь которого умелыми пальцами крошились уют, тепло, надежда, несмелая влюбленность и крепкая любовь. Трепет и уверенность. В них была жизнь. Бьющая ключом и размеренная, яркая и плавная. Настоящая. Уж это Том знал наверняка.       Он прятал замёрзшие пальцы в карманы, кутался в обволакивающее тепло, дышал переполненным ароматами воздухом и медленно погружался в выцветшие, высохшие, как пучки трав, подвешенные к потолку, картинки давно минувших лет. Просела, измельчала граница между прошлым и настоящим, затёрлась.       Маленький мальчик, обнимая притихший чёрный комок, мялся на пороге. Глядел куда-то себе под ноги и молчал. Хозяин чайного магазина, замешивая в шоколадные нотки шуй сяня частицу спокойного созерцания и умиротворения, поприветствовал его.       — Проходи, Том. Ты сегодня с другом?       — С друзьями так поступать нельзя, — самому себе сказал мальчик и ещё раз между ушей погладил заснувшего котёнка.       — Что ж, тогда расскажи мне его историю, — сказал хозяин чайного магазина, — а заодно помоги с тем земляничным чаем. Ему не хватает наивности.       Пальцы Тома пахли травами. Он замешивал чай. Он заворачивал в него со всей присущей ему старательностью и вовлечённостью свои чистые детские чувства.       Хозяин магазина иногда поглядывал на него, улыбался и продолжал ловкими движениями превращать липкую неприятную массу в пышное тесто, из которого Том потом формочками выдавит фигурки.       И вот сейчас это прошлое, это исчезнувшее, вычеркнутое здравым смыслом прошлое звало его назад, тянуло его, манило. На дно. В туман. В забытье.       — Послушай, дорогой, я не могу найти нежн... — слышутся шаги со второго этажа, и женский голос. Фраза обрывается. Увидев Тома, девушка замирает. Озадаченно глядит на него, потом на хозяина магазина. Потом снова на Тома.       И Том резко набирает в лёгкие воздух, словно его вытолкнуло из-под толщи воды. Словно он очнулся после долгого сна. Резко, неожиданно он чувствует себя целиком. Себя настоящего, взрослого, всё ещё закутанного в шарф, хотя вокруг очень тепло. Крошится на мелкие кусочки иллюзия прошлого так болезненно приятно, так сладко потянувшая его назад. Остановившаяся стрелка часов снова сдвинулась. Время снова потекло в правильном направлении. Том передёрнул плечами, стряхивая набежавшие мурашки.       — Я пересыпал нежность в банку побольше, она перестала умещаться в прошлой, — отвечатет ей парнишка. Девушка поднимает брови, собирается что-то сказать, покосившись на Тома, но парень опережает её мысль. — Это Том. Это он однажды подарил мне Солнце.       И, услышав своё имя, большой чёрный кот, вытянувшийся в приятной кошачьей дрёме на стойке, мурлыкнул и приоткрыл один глаз.       — Ну здравствуй, Солнце! — невольно сорвалось с губ Тома, когда он увидел кота. Кота, связавшего собой воедино нереальное и реальное, настоящее и прошлое, воспоминание и действительность.       Кот перевернулся на лапки. Выгнул, потянувшись, спину и, спрыгнув на пол, запутался у Тома в ногах, по-хозяйски урча. Том поднял его на руки, погладил между ушей.       — Эйлин, — представилась девушка, — много слышала о вас.       — Томас, — зачем-то сказал Том и улыбнулся. — Приятно познакомиться.       — Не расскажешь историю, Том? — предложил хозяин магазина. — Их здесь не хватает.       Разве мог он отказаться? Отказаться от приглашения, которого ждал несколько десятилетий.       Кому из них на самом деле история нужна была больше — парнишке или Тому?       А рассказывал он хорошо. Маленьким, он делал это не так умело, сбивался, путался в мыслях, злился или обиженно сопел, когда эмоции брали над словами верх. Сейчас же, талантливый и умелый, он рассказывал свою жизнь так, как будто репетировал целый месяц. Он погружался в события, в диалоги, говоря разными голосами, и плавился в уюте, опустившемся на чайный магазин.       Эйлин, слушая мужчину, нарезала кубиками сухофрукты и иной раз отправляла прилипший к пальцам кусочек себе в рот.       Том бережно заворачивал мечты в кулёк, парнишка протирал столы, Эйлин подсыпала корм Солнцу, когда дверные колокольчики прозвенели и в магазин, стягивая с пальцев варежки, вошла девушка и тихо поздоровалась.       — Я хотела имбирного печенья и... наверное, из чая — чего-нибудь фруктового.       — Хм... зелёный чай с персиком, абрикосом и цитрусовыми? Как вам звучит? — парнишка, уперев локти в кассовую стойку, опустил подбородок на руки. Эйлин, развернув бумажный пакет, собрала имбирного печенья.       — Звучит как то, что мне нужно, — согласилась девушка и кивнула, когда Эйлин уточнила, достаточно ли она положила печенья.       — Немного душевного спокойствия и уверенности, — пробормотал себе под нос парень, собирая девушке её чай.       Рабочий день начался. И время в который раз соскользнуло с крючка Тома, рванувшись вперёд, утягивая за собой в круговорот жизни.       Когда он уходил, парень протянул ему небольшой кулёк только что собранного чая.       — Это подарок. На память. Пусть тонкий, кисловатый вкус сегодняшнего утра побудет с тобой ещё какое-то время.       — Что здесь? — Том взял кулёк и, поднеся к лицу, потянул носом воздух. Знакомая вишнёвая горчинка.       — Конечно я тебе не скажу, — хитро улыбнулся парнишка, — ты ведь знаешь, что никакого смысла в этом не будет, стоит только разболтать человеку, что завернуто в его чай. С чудесами надо осторожно — они невероятно пугливые.       — Тогда... до свидания? И спасибо, — Том в последний раз пробежался пальцами по меху Солнца, и тот мурлыкнул.       — Возвращайся, Том. Мои двери для тебя всегда открыты, — стих звук колокольчика. Растаяли за дверью шаги.       — Он вернётся? — Эйлин взяла хозяина чайного магазина за руку, разглядывая его аккуратные пальцы.       — Обязательно, если это будет нужно, — ответил он и погладил большим пальцем тыльную сторону её ладони.

***

      Прозрачный вечер, шумная городская жизнь. Люди, лица, движение. Свет фонарей, цвета и полная звуков улица.       Мужчина уверенно шагал вперёд, спрятав в карманы руки. Сдача спектакля прошла блестяще, далее — премьера, и спектакль будет добавлен в репертуар театра. Том улыбался себе, думал о не самой большой, но довольно сложной и трогательной роли. И вдруг показалось ему, что улица шире, чем была с утра. Он на мгновение замер и огляделся.       Никакого чайного магазина здесь не было. Пространство между двумя прилавками пустовало. Том улыбнулся — у него в сумке лежал небольшой свёрток вишнёвого чая — и зашагал дальше, зацепив переферийным зрением мелькнувшую чёрную тень. Тень Солнца.