Снегопад в Париже

***

      Рождество — это праздник, полный чудес. Время исполняющихся желаний и витающей в воздухе магии.       А для Теодоры Эйвери — или, правильнее будет сказать, Одри Флеминг? — это был лишь еще один день в календаре. Не больше, не меньше. Потому что она давно уже поняла, что чудеса в жизни не случаются, желания почти никогда не исполняются, а магия в мире если и существует, то явно не для того, чтобы нести людям свет и добро. Разве что только отравлять их существование. День ото дня, год от года, от столетия к столетию.       Сложно представить, но ведь еще каких-то лет сто с небольшим назад она предпочитала думать иначе. Ждала Сочельник с нетерпением, грезила о встречах с друзьями и выбирала подарки близким. А сейчас…       Сейчас она шагала по улицам Парижа, фонари, витрины и дороги которого были заботливо украшены к Рождеству. Но Теодора словно не замечала всей этой атмосферы. Она машинально, но так неискренне улыбалась веселящимся прохожим, даже не пытаясь всматриваться в окружающую ее предновогоднюю сказку.       Погода стояла весьма прохладная, что было редкостью для этих мест. Теодора даже подняла воротник кремового мехового пальто, чтобы не замерзнуть. Повезло коллегам, которые остались дома, в окружении семьи. Но что поделать. Она сама вызвалась опросить отмечающих праздник парижан на рождественской ярмарке. Это должно было не только спасти коллег от работы в такой день, но и помочь ей самой вырваться из оков ее небольшой квартирки, в которой она могла разве что закрыться с бутылкой не самого хорошего вина.       Забавно. Она оказалась здесь, во Франции, чтобы в очередной раз кардинально поменять свою жизнь. Устроиться на престижную работу (с ее опытом составить продающее резюме не составляло труда), найти интересное хобби (она давно обещала себе научиться плести из бисера) и завязать новые полезные, а главное, интересные знакомства. Но вместо этого она чувствовала, что с годами стала все меньше заботиться о себе и все больше отталкивать людей. Так все контакты с обществом в конечном итоге свелись к разовым интервью, а любые попытки окружающих познакомиться с ней неизбежно заканчивались сбивчивыми извинениями и неловким бегством.       Потому что она, как никто, уяснила — каждое знакомство чревато продолжением общения. А оно неумолимо приводило к очередному тягостному расставанию и новой волне тоски в и без того разбитом сердце.       Тогда чего еще она хотела от этого места? Увидеть Париж и умереть? Звучит слишком заманчиво, но в ее случае, к сожалению, невыполнимо.       Затерявшись в своих мыслях, она и не заметила, как рядом с ней поравнялся некто, одетый в красную мантию, отороченную белоснежным мехом.       — С Рождеством, мадемуазель, — поздравил он низким голосом.       Теодора не удосужилась ответить изображавшему Санту актеру, который по известной только ему причине решил выделить из толпы именно ее. Не обращая на него внимания, она невозмутимо продолжила путь — универсальный способ показать, что реакции ему от нее не добиться.       Только кто же знал, что этого ему окажется недостаточно.       — Мадемуазель, вы даже не поздравите с праздником меня? — неожиданно задал вопрос он, так некстати увязавшись за ней.       — А я должна?       — Говорят, таков обычай.       — Мне казалось, Санту не поздравляют, — коротко откликнулась она, ставя новую точку в их абсурдном диалоге.       — Так вы не отсюда, — неожиданно пришел к выводу он.       — Что?       Теодора остановилась. Как он это понял? Чем именно она могла себя выдать? Акцентом? Или чем-то другим?.. Рука непроизвольно потянулась к кулону на шее.       — Здесь меня зовут иначе.        Теодора облегченно выдохнула. Конечно.       — Пэр-Ноэль, — исправилась она, разгадав подсказку. Где бы они ни очутилась, она всегда мыслила прежде всего как американка. — Впрочем, моего ответа это не меняет.       Теодора развернулась и направилась дальше, но, на ее беду, здешний брат святого Николая последовал за ней.       — А вдруг у меня припрятан для вас подарок?       — Это вряд ли.       — Или для кого-то из ваших друзей? — не унимался он.       — Не думаю.       Если он не отстанет от нее сию же минуту, то она призовет на помощь кого-то из жандармов.       — А может, у вас самой есть сокровенное желание?       — Только чтобы вы оставили меня в покое.       Ложь. Есть еще одно. Самое сокровенное из всех. Хотя бы раз, на призрачную долю секунды, увидеть глубокие черные глаза и хотя бы намек на неповторимую дерзкую ухмылку Джона Робертса.       — Что ж, я готов это исполнить. Но только при одном условии.       — Вы не в том положении, чтобы ставить…       — Посмотрите на меня.       Теодора едва не закатила глаза, но все же подчинилась просьбе и, резко развернувшись, впервые взглянула на настырного незнакомца.       И сердце замерло на миг.       Из-под алой шапки на нее насмешливо смотрели черные, как уголь, глаза. Такие, какие могли встретиться лишь у одного человека во всем этом мире.       Точнее, не человека. Но это не имело значения.        Не произнося ни слова и не имея возможности взять нахлынувшие чувства под контроль, она бросилась к нему на шею и обняла так крепко и порывисто, как, вероятно не обнимала никого и никогда. Он легко оторвал ее от земли и прижал к себе. Слезы подступили к глазам Теодоры, но искренняя и светлая улыбка на ее лице не дала им пролиться.       Теодора взялась за кончик его искусственной бороды и медленно потянула вниз, будто боясь, что за ней окажется вовсе не Джон Робертс. Или что все это окажется лишь сном, а ей неминуемо придется проснуться.       Но это был он. И все это было реальностью.       — Соскучились по моему лицу, мисс Эйвери? — спросил он уже своим, самым приятным голосом на свете, лишний раз подтвердив, что он не мираж и не плод ее воображения.       — Я соскучилась по тебе, — наконец смогла произнести она и провела ладонью по его румяной от мороза щеке.       Он широко улыбнулся, неожиданно исполнив ее желание.       — Я тоже по тебе скучал, Теодора.       — Как ты… Что ты… — Вопросы путались, как и мысли и эмоции.       — Неважно. Главное, что теперь я с тобой. И, если позволишь, уже навсегда.       На этих словах на щеку Теодоры упала хрупкая снежинка. Затем еще одна. И ещё. Вскоре уже сотни, даже тысячи снежинок закружились вокруг них, предвещая облачить город в пушистое белое покрывало — редкое явление даже для середины зимы в Париже.       Тем временем Джон и Теодора смотрели друг на друга, не в силах оторваться. В какой-то момент она наклонила голову к нему, отчего их лбы соприкоснулись, дав им дополнительную возможность почувствовать тепло каждого.       — Знаешь, во Франции есть поверье, — заговорил Джон тихо, прижав ее к себе ближе, словно боясь отпустить хоть на мгновение. — Если на Рождество идет снег, то год будет счастливым.       Теодора то ли всхлипнула, то ли издала короткий смешок — даже сама она не знала правды.       — В этом я не сомневаюсь, — произнесла она так же тихо. — Ведь я уже встретила тебя.       И Рождество вдруг вновь стало для нее самым волшебным праздником из всех возможных.