Тяжести двадцатого века

8 сентября. 8 сентября для Шуры тоже не простой день. Он лежит на кровати закутавшись в одеяло и тупя взгляд в стену. А тело как будто обволакивает холод и тьма. Обои меняются на бетонные стены. И, главное, что в этот день рядом нет Его. Он сам Его оттолкнул. И это ещё больше погружает в воспоминания. Холод. Голод. Шура еле набрал в лёгкие воздух и замер, тихо запев. "Замороженными пальцами в отсутствии горячей воды... Заторможенными мыслями в отсутствии, конечно, тебя.." Он сжал губы. Вдох. "Когда мне больно было и плохо ты не спасал меня, герой..." Он ненавидит то, что с ним происходит. Ненавидит свою слабость. И в данный момент больше всего в жизни хочет увидеть яркие голубые глаза и пшеничные волосы. Длинные или короткие. Не важно. Главное, его. Холодно. На улице ещё не так холодно, но тело Думского сковывает дикий мороз, будто добиравшийся до костей и норовящий забраться в душу. Страшно. Всё тело дрожит. Кажется, будто он слышит тихие тики метронома. В этот день звук метронома он особенно ненавидел. Шура закрыл уши. Если он услышит громкий звук, или не дай бог взрыв у него разорвётся сердце. Внутри появилось страшное чувство. Голод. Он этого не вынесет. Он встал с кровати и побежал к холодильнику. Открыв, он с облегчением улыбнулся. Безумно. Широко. Гречка. Покрытая плесенью забытая гречка. Он аккуратно убирает белый мох, отделяя от него каждую гречинку. Пока следов плесени не оказалось больше в кастрюле. И скривив нос от отвращения он зачерпнул холодную испорченную гречку и запихнул в рот, став жевать. Она отвратительна. Очень хотелось выплюнуть, но он просто не мог. Просто не мог выбросить еду. Раздался тихий скулёж и из глаз брызнули слёзы. Он пихает в себя отвратительную гречку, не имея возможности остановиться и плачет навзрыд. Он понимает, насколько ему будет плохо. Понимает, насколько он сейчас беспомощен. Но просто не может по другому. Восьмое сентября. Осенним вечером, в квартире на Невском Проспекте один наркоман давился испорченной гречкой.