И осенью хочется жить

18:10 25.09.2018, паромный причал Хинодэ

За полгода супергеройская работа успела стать для Томы рутиной. Квами, талисманы, сверхспособности, бабочки-акумы, люди, обращающиеся монстрами — теперь для него такая же повседневность, как посещение колледжа или поход за покупками. Кто повседневностью для него не стал, так это Гармония. Вечно его раздражающий, пристающий похуже репейной колючки, попросту невыносимый и вместе с тем надёжный, когда дело касается работы. Он галантен и приветлив со всеми, кроме своего напарника, но Томе это даже нравится. Напускная дружелюбность кажется ему маской — такой же, как носит его господин. За показной самоуверенностью кроется что-то большее, чем тяжесть долга. Что-то глубоко личное, и Тома раз за разом ловит себя на том, что хотел бы помочь ему. На том, что стал по-настоящему дорожить им. На том, что Гармония его привлекает. Поначалу Тома себя ненавидел. Считал предателем, недостойным и взгляда своего милорда за одни мысли об этом. Только чем больше проходило времени, тем сильнее менялся его взгляд на ситуацию. — О чём задумался? — спрашивает Гармония, пока они вдвоём идут по мосткам к набережной. Его длинные пальцы скользят по перилам, и Томе — нет, Коту — хочется ощутить их на своей шее. — Всё хотел спросить, как у вас выходит совмещать патрули с личной жизнью. Гармония удивлённо моргает. Спасибо супергеройскому зрению, Кот ловит каждый взмах длинных ресниц. Спустя безумно долгое мгновение губы напротив расплываются в ухмылке. — Это ты так решил узнать, есть ли у меня кто-то? Он почти прижимается к Коту грудью. Его пальцы перепрыгивают с одних перил на другие, заключая в подобие объятий. Слишком близко. Тома бы смутился. Благо сейчас он кто-то другой. — Как знать. Нет смысла отнекиваться. Ему впрямь интересно. Да и растерянное лицо Гармонии — зрелище что ни на есть редкое. Пусть даже ему не ответят, оно того стоило. — Неужели котик захотел моего внимания? — Не вы ли это начали? — парирует он. В эту игру можно играть вдвоём. Видимо, Гармония был не в курсе. Не он один умеет быть сексуальным: Тома присутствовал на многих фотосессиях милорда, пару трюков выучил. Расправить плечи. Скрестить руки на груди. Чуть вздёрнуть подбородок и склонить голову набок. Улыбнуться уголком губ — это его самого всегда с ума сводило. — Что такое, кошка съела ваш язык? — продолжает Кот, видя, что на Гармонию это тоже действует. Нельзя не заметить, как его пожирают глазами. Как темнеют от жадности голубые глаза. Как становится неровным чужое дыхание: может, он и не хотел бы цепляться за каждый жест, каждый вздох, малейшее движение губ, но сейчас кошачье в нём сильнее. То самое низменное и тёмное в нём сильнее, и Кот — нет, Тома — по-настоящему устал с ним бороться. Громкий гудок парохода заставляет его самого поморщиться, а Гармонию — отпрянуть на добрых полшага, но по ощущениям — на другой край Вселенной. От самоуверенного напарника не остаётся и следа. «Превосходный охотник» Гармония неловко растирает шею, будто не знает, куда деть руки, мнётся на месте, и его взгляд вместо прежней похоти наполнен бесконечной печалью. — Ты и правда мне небезразличен, котик, — наконец-то говорит он, однако не смотрит ему в глаза, — но ты заслуживаешь кого-то получше. Я не смогу сделать тебя счастливым. Прости. Гармония выдавливает из себя улыбку и спрыгивает с мостков. Йо-йо цепляется за опорную колонну, до боли знакомый силуэт скользит над водной гладью. Кот же ерошит без того непослушные волосы. Он только что всё испортил, верно?

***

0:18 26.09.2018, чердак резиденции Камисато

Уже за полночь, но сна ни в одном глазу. Утром он должен сопровождать милорда на подписании контракта с сетью магазинов одежды, после — деловой обед с инвесторами, в три начинаются съёмки для модного журнала, только вместо того, чтобы набираться сил перед тяжёлым днём, Тома уже который час сидит на стылом балконе в ожидании Гармонии. Этот придурок вечно заявляется, когда его не просят, зато когда нужен, то!.. Вздохнув, Тома прочёсывает волосы рукой. Кто тут и правда придурок, так это он сам. Гармония всегда таким был, приставучим, дурашливым и вечно всё опошляющим. Спрашивается, а сам Тома-то о чём вообще думал? Помимо длинных стройных ног и, нет смысла отрицать, роскошной заднице? Он же ведь никогда!.. И это тоже неправда. Пусть ещё со школы в его жизни был только милорд, Тома соврёт, сказав, что не хотел близости с ним. Не такой, какая у них была. Чего он на самом деле хотел бы, так это без устали милорда целовать. Подхватить его и усадить на стол в студсовете. Вылизать его рот, расстёгивая дрожащими от нетерпения пальцами пуговицы чужой рубашки. Оставить засосы на белоснежной шее, пока руки ласкали бы его ниже. Милорд попросил бы его поторопиться — мало ли кто войдёт в кабинет — и Тома бы не послушал. Опрокинул бы на спину, прямо поверх бумаг, столкнул бы несколько папок на пол, забрасывая невероятные ноги себе на плечи. Тогда милорд бы прикрыл лицо предплечьем, смущённый, а Тома наклонился бы и позвал его по имени. Таких фантазий было не две, не три и даже не десять. Почти два года Тома чувствовал себя озабоченным извращенцем, которого возбуждало всё, что бы ни делал школьный принц Камисато, от растяжки на физкультуре до простого заполнения отчётов. Наблюдать за милордом стало смыслом его жизни, а нести над ним зонт — величайшей наградой. Безнадёжно влюблённый, он делал всё, лишь бы оставаться рядом. Перекроил себя, чтобы соответствовать ожиданиям и быть для него надёжной опорой. Подавил в себе всё дурное, чтобы стать для милорда идеальным. Было непросто, и у него даже получалось — так казалось, по крайней мере. А потом ему вручили это чёртово кольцо, и всё пошло под откос. То, что Тома успешно прятал годами, теперь лезло наружу без спроса. Дряной вспыльчивый характер, неуместные шутки и ещё более неуместный флирт с парнем, которого он даже не знает. Ему стыдно перед Гармонией, перед милордом и ещё больше перед собой, что тоже новость. Уже не вспомнить, когда Тома вообще ставил себя на первое место. Последние пять лет его жизни были посвящены служению Камисато Аято, и такую жизнь он выбрал сам. Нет, он не жалеет об этом, никогда не жалел, но уже не уверен, что готов мириться с этим до конца дней. Теперь не уверен. Ему нужно поговорить с Гармонией. Правда нужно. Попытаться объяснить, что. А что он ему объяснит, если себе не может? «Простите, просто вы очень похожи на человека, в которого я давно влюблён?». Но ведь это неправда. Только если это неправда, то почему Тому к нему так тянет? — Я войду? — слышится за дверью; на пороге стоит Аяка с двумя кружками какао. — Спасибо, миледи, но вам не стоило… — На тебе лица сегодня не было, и я из комнаты слышала, как ты вздыхаешь, — вручив одно какао Томе, она садится на диван, облюбованный Гармонией, и трогательно обхватывает свою кружку обеими руками, — вы поссорились? — Простите, не хотел вас волнов… в смысле «поссорились»? — Брат весь вечер странно себя вёл, да и ты тоже. И ведь не скажешь ей, что причина в напарнике Томы по одной секретной работе, который отшил его ещё до признания. Неужели он так много думал об этом, что проглядел состояние милорда? — Что ж, видимо, не ссорились, — с облегчением выдыхает Аяка, — тогда что случилось? — Наверное, волнуюсь перед завтрашней съёмкой, — находит он оправдание. — Боишься не справиться? Да ну брось: брат доверяет тебе больше, чем себе. Правду тебе говорю. Тома знает. В этом-то и проблема. Правда в том, что доверять Томе не стоит. Особенно сейчас и особенно милорду. — Спасибо, миледи. Вы и ваш какао меня утешили, — с улыбкой врёт Тома. — Рада побыть полезной! — Аяка допивает остатки залпом и выходит за дверь. — Спокойной ночи. Кивнув ей, Тома оставляет свою кружку на столе и возвращается на балкон высматривать знакомый силуэт. Спокойной эта ночь точно не будет.

***

15:44 26.09.2018, съёмочная площадка в ТЦ «Люмин Юракучо»

Признавать не хочется, но, возможно, недавняя тревожность Аяки не была беспочвенной. Восхитительный Камисато Аято сегодня попросту невыносим. Точнее, это Тому самого сегодня вынесут, если так продолжится и дальше, причём скорее всего вперёд ногами. Нет, милорд и до этого был довольно надоедливым, если быть совсем честным, однако сегодня он перешёл все худо-бедно выстроенные между ними условности. Утром он завалился к нему в душ и предложил потереть спинку, перед отъездом приказал сменить деловой костюм на футболку и джинсы, во время подписания договора милорда не устроила минеральная вода и он отправил Тому на соседнюю станцию за банкой чая из автомата, а на обеде раскапризничался как маленький ребёнок, не желая есть шпинат в салате (разумеется, тот тут же перекочевал в тарелку Томы; милорд и бровью не повёл, в отличие от инвесторов). — Мне очень жаль, — извинялся он шёпотом перед важными дяденьками, пока милорд уплетал парфе, напрочь забыв о приличиях. — Ничего. Наверное, у всех гениев есть… особенности, — всё же подобрал слово один из ассистентов, сочувственно похлопав Тому по плечу. Не отстал милорд и в лимузине — забрался на сиденье с ногами и прилёг на колени Томы как на подушку. Вот и что прикажете ему делать?! Нет, идеи-то у него были, одна хуже другой. Например, провести ладонью по шёлковым волосам. Погладить костяшкой пальца щёку. Пойти дальше и очертить линию пульса на белоснежной коже, а если не встретит сопротивления и тут — скользнуть под рубашку. Тома ведь всерьёз хотел согласиться, тогда, в душе. Хотел укусить подставленную шею, которую милорд неосторожно запрокинул, пока допивал свой чай, и хотел слизать с его губ остатки сливок за обедом. Он с ума сходит. В самом деле сходит, раз так зацикливается на этом вместо того, чтобы работать. — Где шмотки для Камисато?! — в который раз возмущается за сегодня фотограф, и Томе очень стыдно. — Простите, одну минуту! Вешалка с образами для милорда оказывается в другой части площадки, а коробки с обувью у эскалатора — Тома не помнит, как вообще относил всё это. Ему бы с мыслями собраться, но куда там, когда милорд пьёт свой бабл-ти возле прожекторов в одном коротком халатике. Да о чём он вообще думает?! А если папарацци? Уже забыл, как ему доставалось от репортёров, когда тот только стал главой модного дома?! Он хоть представляет, скольких сил Томе стоит держать себя в руках? Вдох и выдох. Сегодня просто неудачный день. Такое бывает. Пока милорд занят переодеванием, Тому осеняет. Ну конечно, неудача! Он столько времени провёл с талисманом неудачи на пальце — неудивительно, что… — Эй! Не вали всё на меня! — возмущается Плагг, — кошмар, и почему нам с Сахарочком всегда так достаётся… — «Сахарочком»? — Тикки, мёд моего сердца. Квами Гармонии, — вот теперь Тома понимает, — самая очаровательная божья коровка на всём белом свете! Спорить он не собирается, но у него появляется новая теория. Что если Тома не виноват? Что это не его тянет к Гармонии, а Плагга к Тикки? Они же созидание и разрушение, инь и ян, ну и дальше по списку. Это всё объясняет. Вообще всё. И дурацкое влечение к напарнику, и даже уничтожение Томы как личности. Супергеройство привело к тому, что он больше себе не принадлежит — иначе не вёлся бы на провокации милорда и не наблюдал бесстыдно за тем, как тот натягивает на свой зад узкие рваные джинсы, по обыкновению белые. — Нравится? — спрашивает он с улыбкой, и Тома делает вид, что очень занят перестановкой коробок. Боже, ему ведь не шестнадцать давно. Какого чёрта?! — Нет, нет и нет! — очередной раз взрывается фотограф через пять минут после съёмки. Так руками размахивает, что едва не роняет камеру, — Камисато, сходи проветрись, Тома, ко мне. Милорд тут же покидает свет прожекторов, а Тома не понимает, в чём ещё виноват. Фотограф ему знаком. Не первый раз вместе работают; человек он неплохой, в общем-то, но, как, видимо, и правда все гении, с особенностями. Для работы ему нужна атмосфера, вайб и ещё куча эфемерных понятий, создать которые не под силу ни одному ассистенту. Сам Тома удостаивался оценки «сойдёт», а это, если верить остальным, самые добрые слова, которые от него слышали. — Тома, — начинает он, приобнимая его за плечо, — что у вас двоих случилось? — Простите? — Я про тебя и твоего господина, или как ты его там называешь. Мне плевать, что у вас двоих за отношения, но они не должны мешать работе. — …я всё ещё вас не понимаю. — Ты не видишь, как он сегодня выглядит?! Так же, как и всегда. Великолепно. Милорд самый красивый, ослепительный и обаятельный. Чтобы игнорировать это, надо быть Томой, но игнорировать не равно не замечать. Он с милорда глаз не сводит. — Не видишь, — вздыхает фотограф, явно разочарованный. — Иди и поговори с ним. Не знаю, о чём. Мне на площадке модель нужна, а не мёртвая рыба. Понял? Это милорд «мёртвая рыба»?! Да как он посмел! За несколько секунд ярость Томы сменяется тревогой. Неужели он и правда чем-то милорда обидел? Не заметил чего-то очевидного, и теперь из-за него у милорда проблемы с работой? Хорош ассистент, как же. Глубоко вдохнув, Тома шагает за одну из белых ширм, расставленных по холлу в качестве гримёрных. Теперь, когда ему сказали, он наконец-то видит. И фальшивую широкую улыбку, и как мелко подрагивают пальцы, и взгляд — жуткий, пустой, абсолютно безжизненный. Не привычное голубое небо, а тихое море, в самом деле мёртвое. А Тома и не заметил. Пялился на накладной пирсинг и острые ключицы в вырезе футболки, как озабоченный. Так ты его любишь, да? — …я расстроил вас чем-то? — спрашивает Тома сразу же, на что Аято качает головой. — Ты не можешь меня расстроить, — всё ещё улыбается он. Хотелось бы верить, только это не ответ. Не причина, по крайней мере. О причинах милорд никогда не говорит, и Томе уже надоело. Очередная вспышка гнева гаснет воспоминанием. Хрупким, почти забытым. Как и сам Камисато Аято тогда, в выпускной год школы. Совсем исхудалый, едва живой, среди белых палатных ширм и сам в белом, прямо как сейчас. Тома тогда едва ли не ночевал в больнице, а потом ему пришлось милорда оставить почти на год. Тогда милорд выглядел так же. Тогда он ещё не мог говорить, а Тома понятия не имел, что ему сказать. Время идёт, а ничего не меняется. — Тома. — Да? Милорд берёт руки Томы в свои — боже, какой же он холодный — поджимает губы, и до него наконец-то доходит. Это никакая не обида и даже не разочарование. Он в ужасе. — Я всё ещё твой милорд? Тома моргает. Из-за этого?.. Прежде, чем ответить, он прижимает милорда к себе. Гладит по волосам — только лишь для утешения. Взволнованный, почти хрипит безоговорочное: — Конечно. Всегда им будете. Я же говорил, что так просто вы от меня не отделаетесь. Может, ему только кажется, что милорд всхлипывает. В любом случае, отстраняется от него он явно повеселевшим. Взгляд голубых глаз всё ещё полон печали, но хотя бы обрёл знакомый блеск — пока достаточно и этого. Воспрявший духом, великолепный Камисато Аято возвращается на площадку, а Тома остаётся в тени, как всегда делал. Что бы там Гармония о себе ни думал, Тома совсем другой. Ведь он намерен сделать того, кого любит, счастливым.