Окольные пути

На первом курсе у Лоры горели глаза: когда ей предложили поучаствовать в организации студенческой стенгазеты, она с радостью согласилась, решив, что это отличная практика для начинающего карьеру журналиста. Ко второму курсу она стала уважаемым членом кружка, а к третьему и вовсе возглавила его, поскольку ее подруга выпустилась из университета. Лора была на седьмом небе от счастья. Она готовилась стать репортёром в эпицентре событий; работа предполагала все, что она любит — риск, путешествия и пользу обществу. Люди имеют право знать, что происходит в горячих точках, и Лора будет той, кто сообщает достоверную информацию, без приукрас или, напротив, преуменьшений. Лора считала, что профессия журналиста предполагает следование окольным путям; держись достаточно близко к объекту своих наблюдений, чтобы анализировать, но сохраняй дистанцию, чтобы он не уличил тебя в притворстве. Лора нашла свою «жертву» быстрее однокурсников. Михаэль Кайзер обучался вместе с ней в Мюнхенском университете, правда, на экономическом факультете. Он сразу заинтересовал Лору: скандально известный футболист, молодой гений и расист, с которым она может столкнуться в коридоре и публично обвинить его во всех грехах человечества. Но Лора действовала исподтишка: сначала она написала несколько сухих, ничем непримечательных заметок, в которых раскрыла расписание Михаэля, его успеваемость и ещё несколько общеизвестных фактов. Затем она стала смелее: следила за ним при удобном случае, делала поспешные выводы — не всегда истинные — и выносила их на всеобщее обозрение. Михаэль игнорировал ее косвенные (она никогда не предъявляла ему претензии прямо!) нападки, но, когда она потеряла голову от хмеля вседозволенности и неприкосновенности, Михаэль якобы случайно столкнулся с ней в коридоре во время обеда и высмеял при всех. Такой униженной Лора не чувствовала себя никогда. Она даже опоздала на пару по истории телевидения, пока приводила себя в порядок в туалете. Михаэля, в общем-то, можно было понять, но с какой надменностью и пренебрежением он держался, словно она — грязь под ногтями. К тому же, подруга, Брук, заново рисуя Лоре стрелки, иронично заметила: «То есть тебе можно разносить про него грязные сплетни, а ему поставить тебя на место — нет? Почему ты думаешь, что он должен проявить к тебе снисхождение и понимание? Он должен сделать скидку на то, что ты женщина? Ох уж эти угнетатели, Лора! Не щадят наших чувств». «Так, — ответила Лора, уперев руки в бока, — и ты туда же. У меня часто встаёт вопрос: на чьей ты стороне?» «Ответ всегда тот же, — не без самодовольства заметила Брук. — Я на стороне здравого смысла. А ты пренебрегла им». «Все равно он мудак, — категорично заявила Лора. Она отказывалась идти на компромиссы. — Закрыли тему». «Ты всегда так делаешь, когда понимаешь, что не права, — отступаешь». «Разве ты не должна одобрить эту стратегию? Это лучше, чем бороться до конца, когда ты уже проиграл». «Ну, ничего, — тайный блеск в черных глазах Брук угнетал Лору — он никогда не предвещал ничего хорошего, — помиритесь ещё». Как Брук представляла их примирение после сегодняшней сцены — Лора не представляла. На следующий день унижение, через которое прошла Лора, все ещё было свежо в памяти, но уже не отдавалось тем болезненным смущением, с которым она встречала любопытные взгляды студентов. Заводная Брук была на удивление спокойной и инцидент даже не упоминала, хотя вчера ее невозможно было заткнуть. Гадая, чем вызвана такая перемена, Лора спустилась на первый этаж, в кладовую, в которой, по словам Брук, она оставила свой телефон, пока перебирала дипломные работы прошлогодних выпускников на практике. Студенты — пашущие лошади, бесплатные работники, которых ни во что не ставят. Но такие, как Михаэль Кайзер, были исключением из правил. Богатство и власть в определенных кругах делали его желанным гостем на званых ужинах. Некоторые преподаватели хотели с ним дружить и даже не скрывали этого. Они готовы были поставить ему зачёт за небольшую услугу в будущем, но, к чести Михаэля, он отказывался от таких предложений. Если бы он промышлял подобным, Лора бы вскрыла это; все скандалы, в которые ввязывался Михаэль, были достоянием общественности. Если он грешил, то об этом знали все. Он действовал своевольно, сумасбродно, и никогда ни о чем не жалел. Некоторые находили это извращённой честностью перед собой и взором Бога. Но Лора видела только голимую, неприкрытую показуху. «Смотрите! Вот, каков он, я! Не боюсь вашего осуждения и провоцирую вас на яркие эмоции. Я делаю то, чего вы себе позволить не можете. Глотайте желчь, плюйтесь ею. Мне все равно. Я купаюсь в вашем презрении как убийцы купаются в крови своих жертв». Лора давно составила психологический портрет Михаэля: истероид с наклонностями нарцисса. Вызов и желание подраться с мнением большинства угадывалось в каждом его действии. Если бы у Лоры была возможность договориться с Михаэлем о взаимовыгодном сотрудничестве, она бы отказалась, настолько он ей был противен. Помяни черта — вот и хвост. Лора включила свет в кладовой; он резанул ей по сетчатке, и она вошла внутрь, поджав губы в тонкую полоску. — Что ты здесь делаешь? — осведомилась она у Михаэля, который рылся в коробках; он заметил ее, но не почтил даже взглядом. — Лерэр Гюнтер попросил найти папку с тестами, — не найдя то, что искал, Михаэль разочарованно вздохнул и выпрямился, подмигнул ей. — Напишешь об этом в газете? Сенсация! Михаэль Кайзер подозрительно поздно копошится в кладовой. Может, он не тот за кого себя выдает? — Ты смеёшься, но это тебя не оправдывает. Ты не мог зайти сюда раньше? — Запамятовал. — Это хорошая отмазка для преступления. — В чем ты меня подозреваешь, Лора? — В первую очередь во лжи. А дальше буду смотреть по ситуации. Лора взглянула на него со снисхождением матери. Не похоже, что он преследовал злой умысел, но все не то, чем кажется. Он был первоклассным лжецом. Михаэль неловко поскреб в затылке, а потом, сообразив что-то, хитро прищурился. — А ты сама что здесь забыла? Лора гордо приосанилась, словно вместо позвоночника ей вживили протез. — Я не обязана перед тобой отчитываться. — Ну, я тоже. Но я ответил. Ответить не значит отчитаться. Сочтя его слова благоразумными, Лора, всем своим видом демонстрируя удручённость, пояснила: — Подруга попросила принести ей телефон. Михаэль скептически вздёрнул бровь. — Ты уверена, что он здесь? Я все перерыл и ничего не нашел. Лора испуганно распахнула глаза; сердце в ней стучало как ненормальное. Здесь что-то было не чисто. О нет. Она резко обернулась, но тяжёлая металлическая дверь закрылась прямо перед ее носом. Она провела рукой по длине волос несколько раз, успокаивая дыхание, и, подёргав дверную ручку несколько раз, крикнула: — Выпустите меня! Выпустите! На той стороне послышались смешки. — Сначала помирись с Кайзером, а потом я подумаю. — Брук! — Лора истерически взвизгнула. Сердце у нее заныло с такой силой, словно ей вогнали нож в спину. Это самое мерзкое предательство в ее жизни. — Что это значит? Объяснись! — Ты поступила некрасиво, — ответил другой, мужской голос, — неэтично. Неправильно. И должна осознать это. И извиниться. Лора вонзила взгляд, полный праведного гнева, в Михаэля. Он демонстративно поднял руки над головой и попятился, будто боялся того, что она может с ним сделать. — Это ты все подстроил! Ты и твои прихвостни! — А ты о себе высокого мнения. В этом мы похожи, не думаешь? — Причем здесь мое самомнение? Михаэль опустил руки, расслабил плечи и взглянул на нее как на неразумного ребенка. — Ты правда думаешь, что мне заняться больше нечем, кроме как проводить с тобой ночь в каморке? — Ночь? — Лора побелела до цвета молока, обдумывая его слова. — Думаешь, мы проведём здесь столько времени? — Если ты не извинишься, полагаю, что да, — Михаэль невинно пожал плечами. — Мне твои извинения к чертовой матери не сдались. Это всего лишь факт. — Скорее шантаж. — Ты мне не нужна и не интересна, Лора. Лучше бы меня заперли с молоденькой учительницей, чем с тобой. Лора проигнорировала его и продолжила гнуть свою линию, все ещё пораженная тем, как подло с ней обошлась подруга, которой она доверяла: — Извинения должны идти от чистого сердца, а не из-за принуждения. Такие извинения не стоят и фунта. — Скажи это моим — как ты там выразилась? — прихвостням. — То есть, ты утверждаешь, что не виновен? — Я ничего не знал об этом. Повторюсь: я рад, что у тебя высокая самооценка, но огорчу тем, что мир вокруг тебя не вертится. — Ладно, — Лора вынула из кармана телефон, — пора заканчивать с этим цирком. Я напишу в чат с одногруппниками — кто-то из них все ещё должен быть здесь или неподалеку. Они нас освободят и… Вот проклятие… — Разрядился? — У тебя тоже? — Да. Лора нервно пригладила волосы и села на низкую пыльную скамейку, чихнув несколько раз в сгиб локтя. Затем потупила пустой взгляд в пол. На глазах навернулись слезы злости, обиды и обречённости. — Они не могли продумать даже это. — Вообще-то могли. — И как же? — Много ты сегодня фотографировала? — Естественно, — Лора выглядела так, будто ей нанесли непростительное оскорбление. — Я же репортёр. Интересный материал есть везде. Даже если он не публикуется. Для себя. Фотография и видео — полезная привычка, чтобы развивать наблюдательность. — Ну, вот, — Михаэль театрально развел руками, — плата за наблюдательность. — Это бессмыслица какая-то. — А по-моему все логично. Достаточно сказать: «Прости, Михаэль, мне очень жаль, я была неправа и больше так не буду» — и мы свободны. — Тебе же не нужны мои извинения. — Не нужны, — Михаэль невозмутимо опустился рядом на скамейку, их руки соприкоснулись, и Лора отодвинулась к краю. — Но мне нужно домой. И если я выберусь только при условии, что ты извинишься, то я прошу тебя это сделать. Не ради меня, но ради себя. У тебя же есть там кот или типа того. Себя не жалеешь — его пожалей. — Откуда ты знаешь, что у меня есть кот? — Надёжные источники. Раскрывая информацию о других, ты рискуешь обратить внимание на себя. И не все взгляды будут доброжелательными, Лора. Будь осторожнее. Ты не в безопасности. — Это угроза? — Это дружеский совет. Угрожает тот, кто хочет навредить. Я не желаю тебе зла. А если и желаю, то в недостаточных дозах, чтобы можно было угрожать. — И зло какого рода ты мне желаешь? — Ну, например невзаимную или несчастную влюбленность. — По-моему, это довольно жестоко. — Это может многому тебя научить. — Но мои жизненные уроки — не твоего ума дело. — Не моего. И все же я обеспокоен будущем моей страны. А ты, как и все публичные люди, — будущее. — Разве обычные люди на обычных работах — не будущее? — Они винтики в системе, ты это прекрасно знаешь. Им внушают, что это не так, что их голос важен… но это иллюзия, тщательно замаскированная под демократию. — Если мы продолжим тему патриотизма, то неизбежно скатимся в национализм. Михаэль обратил на нее взгляд, полный лукавства Иуды. Лоре стало некомфортно: она заерзала и сжалась под вниманием, которым он ее одарил — его взгляд никогда не был столь пристальным; насмешка жалила осиными укусами. — Ты говоришь это, потому что подозреваешь меня в расизме? Тема, поднятая им, заставила ее позабыть о настороженности и вспыхнуть подобно спичке. Лора воинственно вскинула подбородок. — Это не беспочвенное подозрение. Когда ты давал интервью о своей поездке в Японию, чтобы поучаствовать в проекте «Блю лок», ты не слишком лестно высказывался о японцах. — По-твоему, одно нелицеприятное высказывание о японцах делает меня расистом? Кажется, я сказал, что они не настолько приветливые, насколько о них принято считать. — Ты назвал их ебаными аккуратистами и отребьями постмодернизма! — Это было в рамках шутки, Лора. Если ты переслушаешь интервью, а не будешь вырывать фразы из контекста, то ты поймёшь, что это было к месту. — Прикрываясь шуткой, можно оправдать что угодно! Факт остаётся фактом — тебе следовало следить за языком. — Мне не нужно прикрытие, даже если это шутка. Моя совесть чиста, но ты решила оклеветать меня, просто услышав слова, из которых можно раздуть громкий заголовок. Странно, что ты с такими взглядами, зная, что я патриот, не записала меня в фашисты. — В современном мире нет ничего проще, чем прослыть фашистиком. Я не спешу с такими серьёзными заявлениями. — В современном мире любого человека с лёгкостью можно обвинить в трёх вещах: сексизме, расизме и глупости. — Ну, расизм и сексизм — это фишки двадцать первого века, а вот глупость вечна и неискоренима. — Но ты, тем не менее, считаешь меня расистом. Что-то личное в этом есть? — Я люблю страну Восходящего солнца, а ты… — Знаешь, на чем я ее вертел? Внутри у Лоры все ноет от бешенства, скулы сводит от раздираемой изнутри ярости; к горлу подкатывает комок, и она не сразу понимает, что это не рвота, а неистовое желание ударить его. — Михаэль! — вместо удара вскрикивает она и частично вкладывает в это свои чувства. — Да что не так? — Вот поэтому я тебя терпеть не могу. — Потому что я вертел Японию на… — Потому что ты ведешь себя как умственно отсталый! Зачем тебе образование экономиста? — Очевидно, чтобы не быть умственно отсталым. — У тебя это не очень получается. — Главное — не результат, а старания. — Кому ты заливаешь? На футбольном поле ты вырываешь победу зубами. В любой игре результат важнее удовольствия в процессе. Михаэль самодовольно присвистнул и откинул голову, взирая на потуги Лоры тягаться с ним на равных с умилением родителя над своим чадом. Его высокомерие было таким искренним, таким неподдельным, что Лора почувствовала себя неуютно, как в школе, когда ее вызывали к доске и ругали на чем свет стоит, потому что она не выучила параграф. — Японцы так не считают. Их культура «ценить каждое мгновение до смерти» вызывает уважение. — Ты же их на хуе вертел! — Лора возмущенно всплеснула руками. В приступе ярости она не могла ни знать, ни догадаться, как расширились ее зрачки. — Какая тебе разница, как они считают? — Глупо не признавать правду, даже если ее произносит человек, который тебе не нравится. — На меня, поди, намекаешь? Думаешь, мне нужно к тебе прислушаться? — Намеки — это не моя стратегия. Но тебе действительно следует научиться слушать кого-то кроме себя. — Если произойдет второй мировой потоп — тогда и только тогда я признаю твою правоту. — Как скажешь, пуговка. — Не зови меня так. — Почему нет, если у тебя расстегнулась пуговица? — Лора посмотрела на рубашку и прикрылась руками, сведя брови к переносице. — Не настолько, чтобы мне захотелось посмотреть. — Пошляк! Лора хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег и перед этим выпотрошенная другими, более суровыми морскими хищниками-садистами; Михаэль тоже был садистом, хирургом, препарирующим мозги своих пациентов. — Скажи, что не думала о сексе со мной — и я тебе не поверю. В конце концов, здесь же нужно развлекаться. Если предположить, что мы заперты на всю ночь. Без связи. — Ну, мы можем почитать дипломные работы. Так, ради общего развития. А потом — спать. Если уж на то пошло. Хотя ночи здесь хотелось бы избежать. — Ты не отрицаешь, что хочешь меня. — Ну, я же не слепая! Конечно, я думала о тебе… кхм… Смущённая жаром, ударившим и в голову, и в щеки, Лора отвернулась. Она не хотела, чтобы Михаэль видел ее пунцовое лицо — это доставило бы удовольствие его тщеславию. Он знал о своей привлекательности и умело пользовался ею в своих целях. И почему он уродился таким хорошеньким? Футболистам не нужно смазливое личико! — Произнеси это. Каким ты представляла меня в эротических фантазиях? Только скажи — и я воплощу их в реальность. Каждую. Лора покачала головой. Михаэль был ненадёжным, и она уверена в том, что он точил на нее зуб, даже если внешне проявлял радушие и здоровый романтический интерес. В ее памяти все ещё жила обида на вчерашний выпад. Она такого не ожидала. Раньше она верила в то, что он безобидный, но, когда он наказал ее за границы, которые она переступила, Лора поняла, что Михаэль Кайзер никому не позволит играть с собой. — Если я отдамся тебе сейчас, потом ты назовёшь меня шлюхой. — Не назову. Так бы сделала ты. Я храню личную жизнь в секрете от прессы. — Позвони мне, когда сможешь дать гарантии. Спойлер: никогда. — Твой скептицизм был бы очаровательным, не будь он таким наигранным. — Думаешь, я притворяюсь? — Настоящий циник — редчайшее явление современности. А раз уж мы заговорили о мироустройстве, то я смею заметить, что современный мир играет в нигилистов. Ты, естественно, тоже. Это мода. — Следовать моде — это не всегда плохо. — Но если слишком увлечься, то она уничтожит твою индивидуальность, ведь мода меняется быстрее, чем ты можешь за ней угнаться. Это не более, чем социальный конструкт, чтобы управлять людьми. Женщины и мужчины, тратящие половину зарплаты на средства ухода за собой вместо покупки недвижимости. Женщины и мужчины, добровольно обогащающие индустрию красоты, которая с каждым годом ожесточает стандарты. Понимаешь, о чем я? — Но ведь ты такой же. В Лоре расцвело желание прикоснуться к румянам на его щеках, но она вовремя одернула руку — с учётом недавней темы, которую они затронули, он бы воспринял ее действия неверно. Она не приглашала его в свое тело. Лишь хотела подчеркнуть свои слова. — Я не отрицаю, что я тоже поклоняюсь Богу красоты. Но у меня, по крайней мере, есть на это средства и недвижимость. У кого-то нет и этого. — У большинства нет и этого, — поправила Лора, взгрустнув. Лоре в Михаэле все ненавистно, но в особенности — его правота. — А ты не боишься, что если не будешь стремиться к совершенству, то уйдёшь в тень? — Я всегда буду в моде, — его самоуверенности позавидовали бы политики. — Почему? Интерес Лоры был чистосердечным; она хотела понять, в чем источник философии Михаэля. Если так подумать, он был независимым, самодостаточным мыслителем; когда на него нападали журналисты (в том числе и она) и разводили вокруг него интрижки, которые он не совершал, он сохранял истинно буддийскую невозмутимость. В чем его секрет? — Потому что я не боюсь порицания. Однажды я понял, что меня будут осуждать всегда. Так не лучше ли делать то, что нравится, чем то, что не нравится, лишь бы всем угодить, если итог все равно один? — Какие-то пессимистичные настроения. — Увы, я вижу в людях худшее. — Во мне тоже? Михаэль задумался, прежде чем ответить. А когда заговорил, голос его звучал сипло, словно ему приходилось проталкивать слова в глотке: — С тобой другая история, потому что ты с самого начала показала свою худшую сторону. Я сталкивался с людьми гораздо более злыми — по-настоящему злыми — чем ты. И ты кажешься мне на их фоне… мелочью. Я вижу в тебе хорошее, потому что оно есть, несмотря на твою раздражающую назойливость и любопытство. У тебя чуткое зрение, Лора, но ты направляешь его не туда, куда следует, и не на тех, кого следует. Лора приняла его слова с мужеством и стойкостью. Глаза ее увлажнились, но она не пролила ни слезинки; выражение лица Михаэля жалостливо смягчилось; если бы Лора расчувствовалась при нем, он бы утешил ее. Она корила себя за интерес, вспыхнувший на подкорке сознания: каково это — плакать на груди Михаэля Кайзера? — Звучит так, будто ты хочешь переманить меня на свою сторону, — ее голос был хриплым от подступающих к горлу рыданий. — Не существует своих и чужих, следовательно, не существует сторон. Только интересы. — Но ты хочешь, чтобы я посмотрела на тебя по-другому? — Я тебя хочу. Вот и все. — Это потому, что ты видишь во мне хорошее? — Не только, — его ответ был исчерпывающим, поэтому Лора не стала уточнять. Она нарыла в сумке плеер, наушники и, закрыв глаза, стала слушать музыку. Успокаивающая мелодия унесла ее в мир грёз, заставив забыть о том, что она находится в кладовке с малоприятным человеком посреди ночи. Если бы она прогуляла последнюю пару, которая закончилась в восемь вечера, то, вероятно, не попала бы в такую ситуацию. Ах, как Брук ее подставила! Горьким было разочарование. Лора считала ее своей подругой. «Может, проблема не в ней, а во мне? Может, мне следовало быть мягче к Михаэлю? Но мои высказывания его не задевали, поэтому я позволила себе лишнее… Пожалуй, это был перебор. Он во многом прав, как бы мне ни тяжело это признавать». Все было хорошо, пока Михаэль не выдернул один ее наушник из уха. Она распахнула глаза, но вместо того, чтобы вернуть наушник, в нервном ожидании посмотрела на его губы: что он скажет о ее музыкальном вкусе? — Пусть это и стереотип, но я думал, что джаз слушают только старики. Он передал ей наушник, а Лора изъявила желание его уязвить: — А я уж думала, ты достаточно умен, чтобы не мыслить шаблонами. — Мыслить шаблонами — нормально, потому что это условие выживание в современном информационном мире. Все мы предубеждены насчёт чего-то. Или насчёт кого-то. Михаэль многозначительно поиграл бровями. Лора выключила музыку, убрала плеер и сказала: — В большинстве современных песен поется о сексе, а джаз никогда не изменяет себе. Поэтому я слушаю джаз. — Звучало как оправдание, но Лора не могла остановиться: обстановка развязывала язык даже самым молчаливым, самым замкнутым собеседникам. — Традиционность в искусстве привлекает меня. Если не джаз, то что слушаешь ты? — Альтернативный рок. В нем поется о победах и поражениях. Это самое важное для меня. Лора хмыкнула, точно знала ответ заранее, хотя это было не так. — Ну да, для тебя жизнь — это победы и поражения. — Это упрек? — Нет. Просто… помимо этого есть и любовь. Победа это или поражение? — В таких вопросах очень опасно обобщать. Если сделаешь это, непременно ошибёшься. Все зависит от типа любви. И людей, как всегда. — И контекста. Любовь может придать силы и отнять их. — Кто-то живёт без любви вовсе. — И это очень жестоко — заставить человека жить без любви! Это хорошо, что я тебя ненавижу; значит, я умею любить. — Какая странная логика. — Мы задавлены информацией. Если у нас есть время ненавидеть других людей, значит найдется и время любить. — Не думаешь, что ненависть отбирает все силы? — Ненависть способна быть мощным мотиватором. — Не для тебя. Тебя она сжирает. — Откуда ты знаешь? — Достаточно пораскинуть мозгами, чтобы понять. Ты очевидна, Лора. — Я поверхностна — это ты хочешь сказать?! — Твоя профессия к этому распологает. — Ублюдок! Михаэль расхохотался, схватившись за покрасневшую щеку, когда Лора в порыве ярости ударила его. Но в его смехе блеснул металл. Лора вздрогнула. Смачный шлепок до сих пор звенел у нее в ушах; она надеялась, что ей хватит выдержки, но заносчивость Михаэля сводила ее с ума. — «Михаэль Кайзер убежден, что все журналисты — глупые, малодушные твари!» Хороший получится заголовок. — Прекрати! Нас связывают не только заголовки. — М-м-м, как интересно, а что же ещё? — Желание, — выплюнула она почти с отвращением, хотя, к своему стыду, не могла признать, что в других обстоятельствах она бы поддалась низменному греху. — Ты не спешишь его удовлетворить. — Потому что я… кое-чего боюсь. — Все мы боимся, и у всех это «кое-что» разное. Это не стыдно, если ты об этом. — Но я не об этом. Это связано с тобой. Я боюсь, что ты… прав. Во многом. Но это неприятная правда. Если я ее признаю, я… не буду прежней. А это страшно — терять себя. — Тебе не стоит бояться моей правоты, — кивнул Михаэль со знанием дела и приблизился к ее лицу: в груди что-то зарокотало, заскреблись о сердечную мышцу когти вожделения — у Лоры сперло дыхание, и она не спешила отодвинуться, как прежде. — Я могу быть твоей путеводной звездой. — Мне нравятся твои глаза, — так вкрадчиво, будто шаги, растворяющиеся в тишине. Признание, что вызвала магия момента. Лора не могла поверить, что произнесла это вслух. — А мне нравится, когда меня не заебывают навязчивые журналистки. Почему я, Лора? Почему из всех людей, которых ты могла бы сделать звёздами светских хроник, ты выбрала меня? Неужели я, по-твоему, настолько вульгарно себя веду? — Ты так старательно изображал равнодушие. Значит, тебе не все равно? — Мне интересно, чем я заслужил такое внимание. — Я не знаю. — Возможно, я тебе нравлюсь, и ты хочешь привлечь мое внимание? Михаэль был настолько близко, что его дыхание опаляло щёку; когда Лора смотрела на него, в ее памяти всплывал момент пощёчины, и в ней просыпалось досадливое сожаление. Михаэль очень красивый, а она опорочила его насилием. Чтобы избавиться от стыда, она пошла в нападение: — Фу! Не лезь ко мне. Этого не будет. — Минуту назад ты, кажется, не была против. — Это было минуту назад. Я столько переосмыслила за это время. Это сойдет за ответ? — Скорее за отмазу. — Ну, как знаешь. Я хочу попробовать выбраться отсюда, — Лора кивнула на узкое окно. — Это всего лишь первый этаж. Михаэль критически оценил размер окна и заключил: — Ты не пролезешь. — Пролезу, если ты мне поможешь. Лора вскочила с места и, встав на небезопасную табуретку, потянулась к окну, открыла его и выглянула на улицу. Темно, снег хлопьями ложится на землю. Скоро рождество, а ее заперли здесь с этим засранцем. Михаэль подоспел вовремя — задумавшись, она чуть не упала, но он придержал ее за талию. — И что я должен делать? — его голос сочился ядовитой насмешкой, но Лора ответила с нарочитой непринужденностью: — Вытолкни меня наружу. — Я не стану участвовать в твоём убийстве — и не проси. — Ты можешь быть серьезен? — Я серьёзен как никогда. Лора попыталась выбраться — она просунула голову, но дальше, в столь неустойчивой позиции на табурете, ей было двигаться страшно, потому что окно располагалось высоко. — Чего встал? — рыкнула она на Михаэля — он выглядел встревоженным. — Я не буду тебя трогать. Ты скажешь, что я тебя домогаюсь, да ещё заяву на меня накатаешь впридачу. — Ха! Слабак, — она попыталась его спровоцировать, но он не клюнул на дешёвую уловку: — Мне лишние неприятности не нужны. — Я накатаю на тебя заяву в любом случае. Просто потому что ты мне не нравишься. Лора слезла с табурета — Михаэль порвался ей помочь, но она злым взглядом отринула все его попытки. Отойдя, она оценила масштаб окна и обрадовалась, что не пролезла дальше, иначе бы неизбежно застряла. Потом вернула внимание Михаэлю. — Спасибо за помощь. — Спасибо, что умножила все мои усилия на ноль. — И всё-таки я не понимаю, — сдавшись, Лора вернулась на прежнее место; Михаэль топтался на полу, наворачивая круги вокруг своей оси, — почему ты пошел на экономиста? Ответ, который ты мне дал, не ответ вовсе. — Я не пойму: ты имеешь что-то против экономики? — Но ведь это скучно! — Скучное — самое интересное! — движения вокруг своей оси ускорились; Михаэль загорелся энтузиазмом и яро зажестикулировал, как итальянец, словно ждал этого вопроса: — Знаешь, что делают с людьми, у которых большой капитал? — Пытаются развести. — Именно. Чтобы не попасться в ловушку, нужно изучать фундамент, на котором построен современный мир — экономику, финансовую грамотность, маркетинг и психологию. Все, чтобы обезопасить себя. — Но я не думала, что ты боишься. — Я боюсь быть обманутым. Михаэль резко остановился и посмотрел на Лору честно, без вездесущей улыбки. Она поняла, что первая, кому он признается в этой своей слабости: вера в людей. Так наивно. Лора не сразу нашлась с ответом. Она бы пощадила его чувства, если бы могла, но он не щадил ее, и она отплатила той же монетой: — Но это неизбежно. — По крайней мере, я стараюсь отгородиться от этого. — Я не думала, что ты чего-то боишься. — Страхи есть у всех. Они делают нас людьми, а не сумасбродными скотами или величавыми богами. — Многие бы не отказались быть богами. — На небе хуже, чем здесь. Люди этого не понимают. Лучше быть людьми. Но я не верю в идолов. И тебе не советую. Горькая насмешка — то ли над собой, то ли над миром — возобладала над Михаэлем и расстроила Лору своей безысходностью. Роль шута требует смелости, чтобы замечать правду и говорить правду под видом шутки. Лора поняла это, глядя на Михаэля. На секунду — десятую долю! — она ощутила благодарность к Брук за то, что заперла ее с Михаэлем, ведь если бы этого ни случилось, Лора бы никогда не узнала цену его душе. — Мир требует от нас точку зрения по любому вопросу, — сказала Лора, думая, что у нее нет мнения насчёт людей и богов. Ее переживания были слишком озабочены земными проблемами, Михаэль же мыслил надмирно, пусть и не был лишён рационализма. — Это нарушение прав человека. Я никому ничего не обязан высказывать. — В медиа пространстве ты ведёшь себя по-другому. — В медиа пространстве каждый преображается — тебе тоже придется. Люди не прощают идолам человечность. Идолы должны быть идеальными. Если люди увидят наши слабости, они нас возненавидят. — Ты… боишься этого? — Ненависти? Вовсе нет. Мне не нужно признание. Оно живет в чужих умах. А мнение людей переменчиво, как ветер. Пытаться удержать его бессмысленно. — Но им можно управлять. — Мне жаль времени и усилий, потраченных на такую вещь, как репутация: она строится годами и рушится в один миг. Краешек души коснулось сомнение. — Я не знаю, что сказать. — Тебе и не нужно что-то говорить. Я и так тебя обожаю, Лора, — Михаэль в два шага преодолел расстояние между ними и склонился к Лоре, обхватил овал ее лица ладонями с той же бережливостью, с которой переставляют фарфоровую посуду. — Когда ты в замешательстве, ты похожа на хомяка. — Руки убрал. Не ты ли недавно дрожал от ужаса, что я пожалуюсь на домогательства? — Ну, ты сказала, что сделаешь это в любом случае, так почему бы и не сделать так, чтобы твое заявление не было ложью?.. Михаэль не планировал этого, но один миг решил все: ресницы Лоры затрепыхали, ее губы маняще приоткрылись, и Михаэль сел перед ней на колени, поцеловал ее в шею, в руку, и она простонала, не спеша отстраниться. — А чего это мы стонем? — Это вырвалось непроизвольно. Возбуждено мое тело, а не мозг. — Ну-ну. Михаэль потянул ее за волосы, и Лора подалась ему навстречу, завороженная — его губы накрыли ее. Все произошло как во сне. Но сон разрушился, когда Лора пришла в себя. Она сбросила его руки со своих колен и, толкнув его на пол, села сверху. «Оседлала как юнца», — ухмыльнулся Михаэль, но он не мог не признать, что ему нравилось. Он бы попросил добавки, если бы было можно. — То, что ты сделал — это неправильно. Ее слова звучали смешно, потому что робко, но она отвечала на его поцелуй. Осуждая его, она осуждала и себя. — То, что ты сидишь на моих бёдрах — это тоже неправильно, но ты не спешишь слезать. Или это другое? — Другое. Оттого, что я сижу на твоих бедрах, никто не умирает. — Я протестую. Моя последняя нервная клетка еле дышит от такой головокружительной близости с симпатичной девушкой. — Нервные клетки не дышат. — Мои — исключение из правил. — Я смотрю, ты везде — исключение из правил. — Это плохо? — Это делает тебя несчастным. И одиноким. Пусть ты это скрываешь. От себя даже. — Кто бы мог подумать, что ты способна на проницательные замечания. — Моя профессия к этому тоже располагает, знаешь ли, — она вернула ему шпильку, и он оценил ее по достоинству: его рука огладила ее бедро, но она не воспротивилась этому, лишь сердито нахмурилась. — Что я тебе говорила? — Что нас связывает желание. — А после? — Я уже ничего не помню, когда ты так близко. — Прекрати прикрываться моей близостью и ответь нормально. — Боюсь, я не прикрываюсь, как ты выразилась. Михаэль недвусмысленно кивнул на ее бедра. Она привстала — и от неожиданности у нее сперло дыхание. Прохлада ладоней к плавящимся от жара щекам чуть привела ее мысли в порядок. Она отошла, стараясь не касаться бугорка, выпирающего из штанов. — О Господи! — Ты что, никогда стояк не видела? Он тебя не съест. Хотя после того, что ты тут устроила, я уже ни в чем не уверен. — Нет, просто… — Нет — в смысле не видела? — Михаэль! — Ты такая странная, Лора. Ведёшь себя так развязно, а потом удивляешься мужскому возбуждению. — Я-я… Не думала, что дойдет до такого. — Ну конечно. Лора ощутила отчаянную потребность перевести тему, даже если это выглядело несуразно. Она обернулась к нему, все ещё пылающая, и он проглотил желание насильно усадить ее к себе на колени. — Ты говорил про бога красоты, но что насчёт Бога христианского. Есть он или нет? — Вот мы и дошли до Бога. Не знаю. Не хочу врать тебе. Лора не обратила внимание на последнее предложение-признание, но она по достоинству оценила, что Михаэль не заявил категоричное «да» или «нет». Обычно люди, которым она задавала этот вопрос, строили из себя экспертов и уходили в дебри, а когда она их нетерпеливо переспрашивала «Так есть или нет?», они хмурились и отвечали, что все не так просто, и вообще… После такого Лора прекращала диалог. — Я рада. Сегодня ты, пусть и не при самых лучших обстоятельствах, показал мне, насколько важна честность. Она подкупает. Теперь я понимаю всех твоих недоброжелателей и поклонников одновременно. У них больше общего, чем им кажется. — Разве ты не мой недоброжелатель? — Теперь — нет. — Отрадно слышать. Но ты и не моя поклонница. — Я где-то посередине, — Лора просияла. — Я журналист. И если бы я когда-нибудь пригласила тебя на интервью, я бы спросила: «Мы сумма всех наших поступков или сумма худших из них?» Сейчас я знаю, что ответ — это вторая часть вопроса, и я даже немного разочарована. — Если жизнь что-то дарит, то только за тем, чтобы отнять, писал Шопенгауэр, и, видать, был прав. — Мир банкрот. — Ты имела иллюзии насчёт меня, и недосказанность питала твой интерес. Сейчас между нами нет декораций, и тебя расстраивает их отсутствие, ведь ты так к ним привыкла. Бедняжка. Наверное, есть в Михаэле какая-то злая сила; иначе откуда у него такая власть над ней? Лора легла вместе с ним на грязный пол — все равно ей нечего терять — и пролепетала, не до конца веря, что ее губы шевелятся, чтобы произнести два этих заветных слова: — Прости меня. На то, что было так важно для нее, Михаэль отреагировал с ленивым пренебрежением. — Когда прощать нечего, прощать легко. — Ты… не злишься на меня? — За что? Ты делала свою работу. Думала, что это работа, называла это работой. — Ох, это очень важное уточнение. Я же знаю, что сделала тебе неприятно, нечего строить из себя буддийского монаха. «Прости, Михаэль, мне очень жаль, я была неправа и больше так не буду». Так лучше? — Теперь твои извинения приняты. — Интересно, и как они узнают, что я извинилась? Между прочим, совершенно искренне. — Думаю, их план состоял в том, чтобы запереть нас на всю ночь и выпустить на волю только утром. — Вне зависимости от того, принесла я извинения или нет? — Именно так. — Ух. Чтобы победить зло, нужно играть по его правилам. — И с каким злом ты борешься? Если ты не можешь его четко обозначить, значит оно живёт только в твоём уме. — Литература с тобой поспорит. Зачастую она не конкретизирует, а лишь намекает. — Литература, как и любое другое искусство — лишь сладкая подделка жизни. — Оскорбляя меня, ты ничего не добьешься. — Я не оскорблял тебя, если только ты не ассоциируешь себя с литературой. — Необязательно ассоциировать себя с чем-то, чтобы обидеться. Никому не будет приятно, если его хобби назовут «подделкой». — Даже если это правда? — Высказывание, доведённое до абсурда, становится абсурдом, — Лора усмехнулась, подумав, что любимая цитата ее учителя по истории ещё со школьных лет всё-таки пригодилась. — Прости. Я зол на тебя, поэтому говорю лишнее. Михаэль повернулся к ней боком, и Лора сделала так же. — Ничего страшного. Мне нравится, что у тебя есть такие стыдные недостатки. — Почему стыдные? — Потому что ты не тот, за кого себя выдаешь. Раньше я видела тебя совсем другим человеком. — Потому что ты меня не знала. — Но узнала теперь. Так ведь? — По крайней мере, добралась до истины, а всякая истина однозначна. — «Не двузначно ли это ложь?» — Старый добрый Ницше. — Я бы не назвала его добрым и старым тоже не очень, но вечным — безусловно. — Неужели ты согласна с ним? — А ты цитируешь тех, с кем не согласен? — Почему нет? — Провокатор. — Иногда провоцировать полезно. Это всегда выводит людей на настоящие эмоции. — Ты подозреваешь меня во лжи? — Как и ты меня — долгое время. — Я уже извинилась за это. — Извинения не исправляют прошлое. — Я была бы благодарна тебе, если бы ты по крайней мере об этом не упоминал. Не в моем присутствии. — Как скажешь. — Ты уже украсил ёлку? — Я не праздную рождество. — Почему?! Михаэль состроил жалобную моську. — Меня не приглашают. — Тебя?! Да быть не может! Ты желанный гость за многими столами — я уверена в этом. — Меня не приглашают те, от кого я хочу получить приглашение. — А-а-а… Ну, знаешь, я вот тоже хочу отпраздновать рождество с Ангелой Меркель, но она что-то как-то не спешит меня позвать. — Я могу это устроить. — Ты шутишь? — Нет. Если ты хочешь. У меня есть связи. Но, боюсь, тебе придется преодолеть ко мне отвращение. — Ты мне не отвратителен. Больше нет. — Рад это слышать. — Что ты загадаешь на рождество? — Я не настолько суеверен. — Окно открыто, а ты все равно душнишь. Не стыдно? — Хорошо, что ты об этом напомнила, — Михаэль рывком поднялся с пола и закрыл окно — ему не потребовался табурет. — Не продует? — Не могу этого знать. Но спасибо за заботу. Михаэль вернулся к Лоре, поднял ее на руки и уложил на скамейку, а сам пристроился на полу, обнимая ее колени. — Я бы пожелал счастья близким. Себе — побед или поражений, которые чему-то меня научат. И щепотку смачного мужского траха, если ты о пикантном. Лора прищурилась, но в глазах ее зажглись весёлые, недоверчивые огоньки. — Ты же не любишь гейское порно. — Если мне заплатят — полюблю. — Ах ты меркантильная овца! — От журналистки слышу. Все вы продажные. — Кто из нас не меркантильная овца в век процветающего капитализма? Михаэль задумчиво взглянул на нее своими томными глазами из-под полуприкрытых век. Тонко очерченные ноздри нервно вздрагивали, алые губы трепетали от какого-то тайного волнения. Он молчал достаточно долго, чтобы Лора могла заподозрить его в дрёме, но он вздрогнул, будто стряхнул мираж сна, и прошептал с неожиданной убежденностью: — Мы выйдем из этой каморки другими людьми. Коварное очарование его слов поселилось в ее душе. — Ты берешь на себя большую ответственность, говоря за нас двоих. Но я вынуждена с тобой согласиться. Правда, мне казалось, все, что ты делал — это насмехался надо мной. Разве нет? — Я не всегда говорю то, что думаю и то, что чувствую. Не переоценивай мою честность. — Мне кажется, я оцениваю тебя по достоинству. — Ты позволишь мне поцеловать тебя? — Я удивлена твоей галантностью; вернее, тем, что она у тебя вообще есть. Как говорится: «Просите прощение, но никогда — разрешение». Делай со мной все, что хочешь, Михаэль. Я твоя. Но Михаэль не сделал ничего из того, о чем она могла бы пожалеть. Ей вовсе не обязательно знать, что их нахождение здесь — не прихоть Брук.