365 кошмаров Wednesday Addams

      Она захлёбывалась, давилась ядом, брыкалась, как израненный опоссум, клокоча нечто нечленораздельное. Её запястья, на первый взгляд, были вдоль и поперек изрезаны тонким лезвием канцелярского ножа. Её кожа все еще хранила на себе едва зарубцевавшиеся отметины, которые разверзлись, стоило ей неуверенно повести плечом. Швы распозлись, раны тотчас открылись и начали ужасающе кровоточить, окропляя землю лужей крови — она выросла до невообразимых размеров. Она должна была быть уже мертвой, но вопреки всем законам логики, астрофизики, химии и изотерики, её сердце билось. Гоняло кровь по истерзанным сосудам, наполняя капилляры, вынуждало против воли делать ее рваные вдохи — до умопомрачитетельности жалкие, ничтожные, равно как и она сама. Туловище, перепачканное грязью и навозом, придавленное слабостью, противилось ей, — конечности так и вовсе перестали функционировать. Она поняла это лишь тогда, когда пальцы ног не шелохнулись, будто облитые раскалённым воском, который впоследствии застыл. Или цементом. Чёрт, как это было не важно.       Она не впадала в панику, не рвала на себе волосы — они тоже были куцыми и подпаленными, ноздри защекотало от остро ощутимого запаха дыма. Внутренности вывернуло наизнанку — появилась возможность воочию пронаблюдать за тем, как её легкие через глотку достигли земли: органы выглядели зловеще нормальными, уцелевшими и всё же были не на месте. Грудина значительно просела, ранее, где находились лёгкие, была пустота. Её костлявая, усеянная шрамами и гниющими ранами рука, нащупала дыру, такую же чёрную и бесформенную, как ее обладательница. Без лёгких у нее давно исчерпался лимит на жизнь, но она почему-то ещё жила. Дыра увеличивалась в размерах, задевала кишки, желудок, по ощущениям, раскинула щупальцы к печени, вырвала изнутри нее вздох.       Предсмертная агония не могла длиться вечность — не в ее плачевно-утешительном состоянии, тело содрогалось в конвульсиях, руки парализовало, мозг, по-видимому, начинал отмирать, так как она периодически теряла связь с реальностью, однако веки не смыкались. Она была жива в этом изувеченном облике, навеки-вечные заклейменая позором. Кожа постепенно стала отходить от костей, отслаиваться дюйм за дюймом. Она сползала медленно, как змея, которая каждый сезон обновляет кожу, как сбросившая хвост ящерка.       Она походила на подобие залежалого трупа и источала такие же запахи — гниения, разложения и смерти. Но глупое сердце билось под трансформированными рёбрами даже тогда, когда волосы, подобно перьям из подушки, разлетелись по сторонам, подгоняемые ветрами. Она была трупом. Так почему же она ощущала жизнь внутри себя?       Черви здорово полакомились её останками — они извивались, присасывались к желудочным сокам с такой одурью, будто вечно голодные и смертельно опасные хищники. Маленькие мошки копошились у основании её черепа, лапами прокладывая путь к её пока ещё целому (или не очень) мозгу. Их тонкие усики, подобно бритвенному лезвию кромсали голову, протыкали, кололи и не давали отключиться, отзываясь жгучей, яркой, кровавой болью. Пухлые губы, политые цианидом, словно сладким кленовым сиропом, не слушались, из продырявленного горла вырывались бормотания, фонтанировала кровь. Но сука она оставалась в сознании — глаза чётко улавливали яркие огненные зигзаги, украшавшие небесный простор. Вокруг не было ни души — уверенность в этом крепла, но страх склизкими когтями оцарапывал душу, точнее то, что от нее осталось. Земля под спиной была увита дикой крапивой — она обжигала кости, лопатки и ключицы. Они отломились от нее с такой воздушной лёгкостью, словно упорхнули с дуновением ветра. Но она жила, и это была её личная кара. Она — Уэнсдей Аддамс. Она провалилась в Бездну, повторяя из раза в раз единственный вопрос: «Сколько в тебе обличий, Ксавье Торп?».       Ксавье подпрыгнул на постели, кинувшись вытирать взмокший лоб — пот градом лился по его захудалому лицу, на котором проступили болезненно острые скулы. Зеленые глаза мгновенно потемнели, преобразившись: радужка заполонила собой все пространство, челюсть Торпа не двигалась, а руки ходили ходуном, словно у отъявленного пьяницы. Тщетно он пытался привести себя в порядок после чёртового сна. Да и не знал, отчего вдруг так резко подкинулся. Уэнсдей скрутилась калачиком в кресле, безмятежно вбирая носом запыленные частицы воздуха, Вещь покоился около хозяйки, а Ксавье жадно пил воду — большущими глотками. Но ни разминка, ни вода, ни Уэнсдей не могли испепелить увиденное во сне. Картинка выделялась черно-белой цветовой гаммой и только вспышки огня на небе казались яркими и фосфоресцирующими. Парню больше всего на свете хотелось вопить. Раздирать в хлам свои голосовые связки, пока он не оглохнет, но сон отнял дар речи. Переосмыслить Торп его не мог, разгадать самую суть и потому проматывал картинку перед глазами, как иглу в заевшей пластинке: «Сколько в тебе обличий, Ксавье Торп?», «Сколько в тебе обличий, Ксавье Торп?», «Сколько в тебе обличий, Ксавье Торп?».       Он опрометчиво кинулся на улицу, где царила глубокая ночь. Дверь с громким лязгом поддалась и разбудила и Вещь, и Уэнсдей. Кислород очищал рассудок, клиньями вбивался под корку, отрезвлял путаные мысли. Ксавье дрожал, сам того не замечая. Аддамс, как и несколькими днями раньше, выглянула из-за металлической конструкции босоногая и недовольно-сонная. Хотя скорее, она была заинтригована и растроенна одновременно. На ее тонких плечах лежал плед, что притащила Энид, голова была покрыта его противоположным краем. Ксавье сошел с ума окончательно, обернувшись: девушка была такая миниатюрно-хрупкая, как хрусталь, и везде эта кровь, жженые мотки волос, раздробленные кости, раны...не ввязались с ее почти ангельским образом. У парня защемило сердце. Аддамс сократила расстояние между собой и художником, хорошенько прошлась по его лицу парой пощечин и воззрилась теперь уж совсем подавленно. — Что случилось? — Спросила она сиплым ото сна голосом. Манипуляция с применением силы потерпела поражение. — Ничего. — Ксавье, — её пальцы стиснули рёбра парня так плотно, что он готов был поклясться, что они хрустнули. Она налегла на него почти всем своим незначительным весом. — что. случилось. я. тебя. спрашиваю. Но Торп оставил девушку без ответов и на первый, и на третий, и на седьмой разы, вытаращившись на нее своими большими глазами, как на девятое чудо света. А после подхватил на руки, как бывало, и кольцом прижал к своей груди, чтобы их сердца отбивали один ритм. Аддамс морщилась, ругалась, пинала его сверкающими пятками куда-то в подреберье, нагоняла бесполезной жути, а он глуповато насмехался над попытками девушки выкарабкаться из ловушки его рук. Торп плюхнулся в кресло — обивка оказалась приятной на ощупь, однако не такой, как ее льдистая белоснежная кожа. — Ксавье Торп, я тебе немедленно организую поминки, пышные и с почестями, если ты меня не выпустишь. — Угрозы не действовали.       Ксавье улыбался во все тридцать два зуба, гнул свою линию, смакуя беспомощность Аддамс, которая располагалась на его коленях, и это происшествие показалось Уэнсдей из ряда вон выходящим. За последующие полчаса Торп не проронил ни звука, вместо этого пялился по дурацки так, нахально в открытую, точно не опасался опалы Уэнсдей Аддамс. В академии от нее и ее замашек шарахались поголовно все, а он сидел и рассматривал природную белизну кожи и чернеющие в полумраке глаза. То ли умом тронулся, то ли играл с ней, Аддамс не сообразила, уснувши на груди Ксавье под тихий шелест его поглаживаний по шее и спине. Было в этом жесте что-то убаюкивающее, откровенно интимное, так, если бы Уэнсдей об этом осмелилась подумать в другой раз, немедленно бы вздернула себя на импровизированной виселице, но сейчас ластиться в руках Ксавье Торпа она себе позволила. Они уснули практически одновременно до самого рассвета, сны больше не напоминали о себе жуткими кошмарами и ледянящими душу сценами жертвоприношения.       Проснулся художник от того, что тяжесть, давившая на грудь, испарилась. Руки сквозь сон попытались словить тело Уэнсдей, однако сотрясли собой воздух. Вещь притащил со стола эластичный бинт, пузырёк, наполненный спиртовым раствором, и кусок ваты. Ксавье спросонья вопросительно уставился на придатка-друга, который юрко то появлялся, то исчезал из-под ножки кресла. Спина затекла и напоминала о себе болезненными спазмами в пояснице, но зато мысли о проклятом сне улетучились, уступая место в душе Торпа долгожданному спокойствию. Разумеется, до первого, как правило, спонтанного воспоминания. — Что там у тебя? — поинтересовался Ксавье без должного внимания — сознание по-прежнему оплетала паутина сна. — Вещь? Обрубок выглянул стесненно из-под шкатулки Уэнсдей, чересчур нервно постукивая фалангами пальцев. Ксавье недоуменно рассматривал его — что Вещь, что Аддамс вели себя странно, это не укрывалось от долгого взгляда Торпа. И если Вещь хотя бы находился с учеником Невермора в одной плоскости, то девушка ускользнула незамеченной: к горлу подступила тошнота. Невольно мысли художника завертелись вокруг ночного кошмара — скальп Уэнсдей Аддамс на сырой земле наложил отпечаток в сознании парня. — Где Уэнсдей? Вещь начал резво носиться из одного края стола в другой, прятаться, воображать, как самый настоящий домашний питомец — Ксавье нахмурился еще больше в шаге от того, чтобы не выломать суставы неугомонного придатка. — Вещь. — он подполз, подобно бездомной ощетинившейся собаке, к Торпу, демонстрируя синюшный след, который тянулся через всю руку целиком. Только спустя еще пять минут парень понял, что конечность был напуган до чёртиков, измывался над Ксавье он не специально, маскируя следы многочисленных побоев в высшей степени мастерства кремами для рук и тональным кремом. Парень вгляделся в исполосованные порезы на огрубевшей коже и с тяжелым вздохом принялся обрабатывать все увечья Вещи. Сначала в ход пошел раствор из спирта, затем крохотная часть ваты и бинт. Придаток не сопротивлялся помощи — откровенно выбившийся из сил и до безобразия поникший. Он раскинул пальцы на столе, вздрагивал, как только замечал, что Ксавье глядел на него с неприкрытой жалостью и молниеносно скрывался из вида.       Темная макушка Уэнсдей нашлась на улице: он не знал, чем девушка занималась, но от нее исходила привычная властность и уверенность — размашистые движения, широкий шаг, насупленные брови, расчетливый взгляд, полный арктических льдов. — За что ты так с Вещью? — разговор переходил не в то русло, куда изначально предполагал завести его Ксавье, но инцидент с Вещью впечатлил его. — Он слишком много болтает. — Не глядя, отчеканила Аддамс, попадая точно по мишени. Стрела вонзилась в сочную мясистую мякоть яблока. — И страдает от побоев своей маленькой хозяйки, — закивал парень, обогнул неподвижную фигуру брюнетки, взялся за стрелу и провел кончиком пальца по наконечнику. — Далеко не от невинности своей. — Уэнсдей держалась поистине аристократично, расправляя плечи, выбирая прицел и запуская оружие в воздух. — Мы... не сошлись во мнениях.       На долю секунды Торпу почудилось, что Аддамс покинула его, однако девушка остановилась ровно за ним и сделалась таким образом зрительно еще меньше — она подобострастно следила за траекторией полёта его стрелы, за результатом, который красовался на мишени, щурясь от неестественно палящего зимнего солнца. При этом свете щеки Уэнсдей Аддамс, казалось, пропали совсем. Ксавье повторил выстрел ещё и ещё, до тех пор пока тело не стало изнывать от напряжения, а Уэнсдей при том и не собиралась уходить, иногда либо вставляя едкие комментарии, либо подбадривая советом. И от того, и от другого Ксавье был не в восторге. Произошла с Уэнсдей какая-то незримая перемена, отчего парень впал в длительные размышления. — Ты метко стреляешь, молодец, Ксавье. — строгий взмах головой, характерный для Уэнсдей, поджатые губы, выкрашенные в чёрную помаду и прикованный к нему взгляд говорили о её одобрении. — Ты тоже. Она и так знала, что если не лучшая в стрельбе из лука, то хотя бы имела все шансы стать лучшей, потому комплимент в ответ не произвел на Аддамс равно никакого воздействия. Банальный ход. Но вслух произносить ничего благоразумно не стала. — Нам некогда болтать. План не ждет. — Я не стану ничего слушать, пока ты не расскажешь, что сделала с моим другом!       Накануне вечером в стенах небольшого домика, где они остановились, завязался оживленный спор. И если бы постройка находилась не в лесной чаще, а в черте города, то разговор бы, несомненно, привлёк бы излишнее внимание посторонних. Тусклая лампа, отходящая от потолка ржавой леской, осветила встревоженное лицо Уэнсдей. Её выказывали простые жесты волнения — неравномерный стук каблуками о дощатое покрытие, руки, сложенные на груди, чересчур напряженная осанка, глаза, в которых плескалась злость, подобно выбросам огненной лавы. — Пять дней, ты понимаешь? — Разговаривать Аддамс на повышенных тонах не приходилось. Пагубная привычка показывать свое влияние крепостью голосовых связок, как считала девушка. — Пять дней я должна была карабкаться в Офелия-Холл и обнаружить там сигнализацию. Должна была воровать вещи Ксавье из его, черт побери, спальни. Вещь стушевался и притаился в кресле, завернувшись в мешковатый плед. Выслушивать претензии Уэнсдей было сложно, но несколько десятилетий на службе у Аддамсов, научили предприимчивого обрубка, выкраивать для себя выгоду даже при самом худшем раскладе. Один палец Вещи высунулся из-под ткани, и брюнетка разразилась недовольством ещё больше. — А разве ты чего-то не видела в спальне Ксавье? — откровенно забавлялся придаток, изображая жесты удивительно быстро. — Может быть, ты не видела самого Ксавье...? Продолжать реплику Вещь не решился, исходя из враждебно настроенного выражения лица хозяйки — от возмущения она аж вздрогнула, как от удара молнией, однако удовольствия это не принесло. Наглый однорукий родственник, прошитый несколько раз и пулями, и ножами, и ядами, не остепенился и ощутил вдоволь свободы, делая такие пафосные громкие заявления. У Уэнсдей разболелась голова от его доводов, пальцев, что старательно и четко выводили предложение: «Ты хочешь сказать, я совсем ничего не понимаю?». Обрубок, явно задетый безмолвием Аддамс, скоротечно ретировался под плед и не высовывался оттуда. Девушка вздумала, что основная беда миновала и намеревалась перечитать предпоследнюю главу о Хайде, как вдруг в ее предплечье врезалась бумажка: «Пока Ксавье в Неверморе, ты можешь рассказать мне, Уэнсдей. Твои родители были бы довольны». Шустрая конечность празднично и безмятежно отсалютовала брюнетке, чем ввергла ее в крайнюю степень ярости. Произошедшее между ней и Торпом не поддавалось ни обсуждениям, ни разговорам, не выносилось за пределы этого проклятого дома ульев и не становилось объектом для поддевок, даже если это был Вещь. Волна злости захлестнула Уэнсдей, и она одним ударом цыганской иглы поразила ладонь друга, затем были лезвия — заточенные наобум, но все равно сгодились. — Никому и никогда о том, что видел, понял? И никаких опозданий во что бы то ни стало. — строго наказала Уэнсдей, восседая с величественной осанкой за чтением книги. — Если ты думаешь, что я не в состоянии причинить боль Вещи, ты заблуждаешься, Ксавье. — Полы ее длинной грубой на ощупь юбки целиком скрывали ноги и подметали пожухлые листья, притрушенные горстями снежинок. Они возвращались в домик после изнурительной тренировки по стрельбе из лука. — Но он же мог погибнуть! — Запротестовал парень, шагая следом точно след в след. — Он потерялся в лесу, попал под ливень и, между прочим, выяснил расположение патрульных частей. А это важно.       С последним фактом Уэнсдей Аддамс не рвалась спорить — Вещь действительно за время своего отсутствия оказался полезным — отыскал и установил все полицейские посты в округе, а также количество личного состава, но простить ему непозволительное опоздание пока была не в состоянии. Ксавье, подобно бомбе замедленного действия, начинал пугать, раздражать, цеплять..ее за каждый виток нервов, каждый брошенный невпопад взгляд, за каждое слово. Он стал часто возражать, вставлять палки в колеса идеальному плану Уэнсдей, ограждаться от девушки и ускользать. Едва ли подростковый половой акт, совершенный в результате агонии гормонального всплеска, мог посодействовать их сближению. О том размышляла Аддамс, Торп же — ковылял поблизости. — Я бью своего брата розгами, окунаю лицом в кипящее масло, ровно на пять секунд, чтобы посредством эксперимента установить, сколько времени потребуется человеку, чтобы умереть от такого пустякового случая. А ты говоришь мне о Вещи! — злостное бормотание Уэнсдей вызывало улыбку на лице Ксавье Торпа. — Кстати, как там твои воспоминания? Парень ошарашенно воззрился на бледнолицую Лилит в детстве и потрепал свои волосы.       Доподлинно Ксавье не знал, хотел бы он вспомнить моменты, связанные с Аддамс, которые сирена подчистую стёрла из памяти. Что-то противилось этому, какая-то неопознанная сила заставляла его говорить «Нет, я не хочу помнить об Уэнсдей Аддамс». Окружающие твердили, что сам парень был влюблён в нее — долго ли, он тоже не представлял. Та любовь убивала его, лишала сна, рассудка, энергии, та любовь — превращала его в раба. Нет, он определенно не желал бы возвращаться к вороху старых саднивших ран, которые только залечились. Что до чувств к Уэнсдей сейчас — художник колебался, как маятник, чьи показатели склоняются то в одном направлении, то в совершенно противоположном. С ней горячо, с ней — холодно; с ней хотелось бы расследовать убийства, её хотелось послать к черту. — Их не было. Они не возвращались. — Отозвался Торп, рассматривая Вещь, который лежал всё там же на столе.       Следующие два часа парень, девушка и Вещь провели за приготовлениями к расследованию — согласно заранее составленному, в некоторой степени, гениальному плану Аддамс и подробным чертежам Ксавье, им удалось выдохнуть. Выбранная стратегия предполагала слежку на расстоянии, и Уэнсдей это более чем устраивало. Она порывалась вести наблюдение за Донованом Галпиным, но вовремя сообразила, что подозреваемым в списке числился, прежде всего, Тайлер, с которым у брюнетки были старые счеты.       Она держала в руках карандаш, чуть прищурившись, глядя на схему: на листе формата А3 были изображены все помещения в доме Галпинов, маркированные номерами. Узнать расположение комнат в логове зверя ни было непосильной задачей для Вещи, который тем же вечером после ссоры, помчался на разведку. Ксавье потратил несколько изнурительных часов, кропя над каждой линией чертежного рисунка. — Через... — Уэнсдей вскинула подбородок, взглянула из-под ресниц на циферблат крохотных часов. — четырнадцать минут и пятьдесят три секунды я выйду за эту дверь и вы меня не остановите. Я пойду к дому Тайлера и устрою там засаду. У них есть раскидистый дуб неподалеку, как раз в зоне видимости. — Сколько ты там пробудешь? — Бесцветным голосом полюбопытствовал Ксавье, почему-то внутри изнывая от дурного предчувствия — не то сон сказывался, не то он сходил с ума. — Сколько потребуется. Мне нужно будет заснять момент его превращения в Хайда. После я проникну в их подвал, оттуда, планирую в дом, соберу недостающие улики и вернусь. По моим подсчетам, день-два. Вещь не перебивал, суетливо бегая по полу. В пальцах он держал две абсолютно идентичные рации. Одну из них Аддамс учтиво протянула одногруппнику, налаживая связь несколькими буквенными сочетаниями. — Рация — вещь громкая, ненадежная. Ты забыла, мы в розыске, Аддамс. — Эти рации настроены на собственные частоты, сигнал получают из космоса. Частоты зашифрованы благодаря умелым рукам Аякса. Беспокоиться нечего. Через каждые три часа проверка связи. Если в течение трёх суток я не вернусь, ты знаешь, что делать. Ксавье заинтересованно вертел в руках пластмассовое чудо техники, прислушиваясь к Уэнсдей — говорила она тихо и размеренно, словно распевала колыбельную, но в голосе проскальзывали обычные человеческие нотки страха. Как у любого шестнадцатилетнего подростка. — ... пойду напрямую к шерифу с повинной. — Продолжил парень, играясь с веревкой, прикрепленной к рации. — Не забудь свой маскировочный костюм. — Уэнсдей моргнула, испытывая вихрь смущения, а Торп улыбнулся и покинул домик с Вещью на плече.       В путь Аддамс вооружилась одним маленьким переносным фонарем, чей луч света рассеивается и не будет привлекать внимание, провизией на день (и то благодаря уговорам Вещи), чертежами, фотоаппаратом высокого разрешения съемки и рацией с длинной веревкой. Маскировочный костюм был не прихотью, а железной необходимостью — зимой затеряться в лесу было проблематичным занятием, с которым возиться у девушки желания никакого не было. Она была готова провести очередное расследование, из которого либо выйдет победителем, либо побежденным — без примесей и оттенков. Торп едва ли не снес Уэнсдей, стоящую в центре небольшой комнатушки, с ног, обвивая ее талию. Утренний приступ нежности у художника обострился с утроенным значением: с рассветом он хотя бы лучезарно улыбался, ныне же — набил оскомину и молча сдавливал грудную клетку Аддамс. Целовать на прощание она никого не собиралась, а уж тем более обнимать, но Вещь вскарабкался на плечо брюнетки, пальцами щекоча нежную мочку уха. Уэнсдей оказалась в ловушке прощания, и ей стало плохо — отвратительно, промозгло и паршиво во всех смыслах. — Я вернусь. — Сперва она предусмотрительно стряхнула, как избавилась от насекомого, Вещь с плеча. Отстранилась от Ксавье, смеряя его тяжелым взглядом — художник ссутулился и вздохнул. — На связи, Уэнсдей Аддамс. — На связи, Ксавье Торп.

***

      Всё пошло прахом ровно тогда, когда глаза Уэнсдей Аддамс среди других домочадцев заприметили рыжеватую макушку Тайлера Галпина — он беззаботно стал поглощать то ли пудинг, то ли пирог с джемом. Наблюдение длилось без малого восемь часов — Уэнсдей находилась в тени, укрытая россыпью оставшихся листьев, на дереве. Местечко девушка облюбовала себе славное, безлюдное, отсюда хорошо, даже отлично просматривались все постройки без исключения, весь периметр территории и все комнаты в доме Тайлера. Аддамс, замерев в одной позе, приставила к глазам бинокль, изнывая от скуки. Парень, судя по картинке в окне, не собирался трансформироваться в Хайда, а значит ей придется коротать время за подглядываниями. Нарушение приватной жизни, не иначе. От этой мысли у Уэнсдей поползла улыбка на губах. Тайлер вышел на крыльцо, с упоением вдыхая воздух, пропитанный свежестью близлежащего леса. Он положил руки в карманы, широко ухмыльнулся, и Уэнсдей припала к устройству с новой силой — жаждущей справедливости. — Ну, привет, Уэнсдей Аддамс. — Удар сзади с сокрушительным треском обрушился на затылок девушки, и она медленно отключилась, падая с высоты дерева вниз. Последнее, что она четко запомнила — голос Ксавье Торпа, прежде чем провалиться в обморок. «Так сколько в тебе обличий, Ксавье Торп? Ты — Творец, предатель или, быть может, дьявол?» Расследование провалилось. Она провалилась на начальном этапе. Привязанность сделала ее слабой, утратившей самоконтроль, и в том был сущий Ад. Но Ад ждал Уэнсдей Аддамс впереди.