Ломал себе рёбра.

«Ультранасилие» — влажность

Саше было плохо. Саше было больно. Больно и плохо, плохо и больно. Как же так получилось? Раньше Романов любил свою жизнь, любил свою семью, любил балы в нарядных платьях, роскошные залы дворцов и нежного, заботливого Мишу. Мишу, у которого голубые, до невозможности красивые глаза. Как бескрайнее голубое небо, как вольные волны синего моря, бьющиеся о скалы. Мишу, который обнимал крепко-крепко, шептал на ухо ласковые слова, мучительно-медленно целовал губы и своим красивым низким баритоном называл его прекрасной северной столицей. Да, так Саша себя и чувствовал. Прекрасным. Величественным. Роскошным. Любящим и любимым. А где он сейчас?.. Обшарпанная комната, с потрескавшейся штукатуркой. Здесь не было ни лоска, ни красоты, ни уюта. Словно и не жил тут никто. Безликое помещение с косой тумбочкой, столом и шкафом. Кое-где на полу валялись пустые стеклянные бутылки. Саша очень, очень устал. Он не знает, как с этим справиться, не знает, куда ему идти. Всё будто приобрело серый цвет, лишившись красочности и яркости. Кроме раздражающего, вездесущего красного оттенка. Который, к слову, Романов ненавидел, но кому это интересно? Внутри, прямо у сердца, сжимая лёгкие, была огромная чёрная дыра, безнадежная пустота, с которой сильно контрастировала голова, наполненная мыслями, среди которых ни одной хорошей. Тревога словно струилась по венам, но Саша уже давно перестал разбирать, от чего она появилась. Она просто была. Всегда и везде. Заставляла руки трястись, а тело покрываться холодным потом. Казалось, будто радость испарилась, уйдя навсегда. Возможно, Романов бы понял, что это не так, выйдя на улицу и увидев счастливую улыбку какого-нибудь прохожего. Да только он не выходил. Сил не было ни на что. Вставать по утрам стало тяжким бременем, так что порой он просто лежал и думал, в надежде вновь провалиться в сон, забыться. Правда, иногда мучали кошмары и такой способ уйти от реальности уже не работал. Нездоровая худоба лишь усиливалась в последнее время, ведь он почти ничего не ел, а на готовку не было ни сил, ни желания. В какие-то периоды наиболее заметны чернеющие мешки под глазами. Сильно выделились острые скулы и подбородок, сальные пряди когда-то красивых, шелковых волос, спадающие на лицо неаккуратными локонами, хрупкие запястья и длинные узловатые пальцы. Но куда хуже был тяжелый взгляд серых глаз. Раньше в них была совсем незаметная крапинка голубого и такой отчетливый огонек радости, любопытства, жизни. А теперь это был уставший, безразличный ко всему взор. Словно яркое пламя свечи задули и она потухла, оставив после себя лишь чёрный фитиль, серый пепел и едкий запах гари. Мрачные, налившиеся свинцом тучи за окном и завывающий ветер с моросящим дождём. В комнате, где сидел Саша, было холодно, впрочем теперь он отчего-то замерзал везде. Пальцы подрагивали, воздух шумно входил в легкие и он не замечал, как до крови прикусывал губы. Мысли одна за другой крутились в голове, подкидывая воспоминания и резво подгоняя самоуничижительные фразы. «Посмотри на себя. Грязный, жалкий, никчёмный. Лишь валяешься целыми днями тут никому не нужный». В голове резво рисуются образы встречи с Москвой месяц назад. Ощущение холодных рук на шее давит на сознание, заставляет задыхаться. Тело словно сковывает, сжимает тисками, не давая протолкнуть желанный кислород в легкие. Эти красные глаза, смотрящие с презрением, подозрительностью и злостью. Раньше Миша никогда так не смотрел. Теперь это стало обыденностью. Слова Москвы, ранящие и без того натерпевшееся хрупкое сердце: -Скажи мне, Шура, кому ты сейчас нужен? Чего строишь из себя каждый раз что-то? Возомнил, что важный? Последнее сказано повышеным тоном, уже почти перейдя на крик. Московский больно сжимает горло, не давая дышать и ответить тоже. Смотрит взбудораженно, несколько дергано и нервозно. -Ты никому не нужен, Шура. Даже мне. Да ты просто сдохнешь где-то в одиночестве. Но ведь Саша вовсе и не против, только, какая жалось, не может. Всё, что он может — это задыхаться от мыслей на холодном полу в тихой комнате. Вдох не приносит наслаждения. Романову противно. Он чувствует себя грязным, отвратительным, слабым. Саша расцарапывает руки. Ничего не даёт удовлетворения. Это зудящее чувство разжигается всё сильнее, вытесняя безразличие, заставляя, наконец, ощутить хоть какую-то эмоцию. Романов идёт на кухню, открывая первый ящик и доставая нож. Лезвие призывно блестит, но Саша медлит и лишь смотрит. А потом идёт в ванную. Вид в зеркале мерзкий и до того жалкий, что он тут же переводит взгляд на запястье. Руку слегка потряхивает, но он прислоняет лезвие и медленно, словно в тумане, ведёт. Саднящее, чуточку неприятное ощущение и выступают красные капельки крови. А потом это волшебное, ускользающее, мимолетное удовлетворение. Зрачки расширяются и потряхивать начинает уже сильнее. Он делает ещё несколько порезов. Они глубокие, но боли почти нет. Зато как много крови стекает в ванную. Он забирается туда полностью, ощущая мурашки от холода и пот, покрывший спину. Хочется больше, хочется почувствовать спокойствие и избавится от этого отвратного чувства, терзающего грудную клетку, сворачивающегося напряжением где-то под сердцем. Резкие удары, ноль осознанности и вот нож вылетает из дрожащих рук. -Что же это я… Как же так… Почему… Почему? За что?! Он ведь всегда любил себя. Саша никогда бы не нанёс вреда своему телу, но почему тогда именно он сидит в ванной с порезанными запястьями? Бьёт крупная дрожь, а вместо желанного удовлетворения лишь усилившаяся тревога. Звенящую тишину в ванной разбивают горькие, сначала совсем тихие всхлипы, позже переходящие в громкие рыдания. -Почему, почему я? Больно-больно-больно, хватит. Я хочу домой. Я так устал, так сильно устал! Кажется, он кричал около получаса, прежде, чем осознал, что у него совсем нет сил. Усталость медленно заползала в мышцы и голову, превращая в вату. Красный цвет не хочется видеть и он проводит ладонью чтобы стереть свернувшиеся ошметки, включает воду, смывая. Обрабатывать лень и он просто заматывает их бинтами, зная, как потом тяжело будет отдирать. Саша свалился на постель, чувствуя себя мешком с костями. Хотелось заснуть и больше никогда не просыпаться, слушая лишь завывания ветра за окном. Тяжесть одеяла чуть успокаивала, а потому вскоре веки сами закрылись, уступая усталости и сну без сновидений. Сегодня в Санкт-Петербурге был сильнейший ливень с грозой и ветром, но позже он, страннейшим образом, вновь сменился на свинцовые тучи и пасмурность. Интересно, когда выглянет солнце?..