Наказание

      — Такемичи, прошу тебя, сжалься.       — Уже молишь о пощаде? Это всего лишь дыба. Тем более, твоё тело явно довольно происходящим.       — У меня не может упасть, пока ты продолжаешь сидеть обнажённым на осле и провоцировать меня.       — Что ж, тогда я пересяду, — ты смотришь, как Такемичи грациозно встаёт с острого навершия испанского осла и вольготно опускается в кресло Иуды. — Так лучше?       Ты сглатываешь, следя, как Такемичи закидывает ногу на ногу, а острые шипы впиваются в его нежную кожу, отчего та набирает цвет, маня коснуться и оставить на ней чудовищные синяки, пока есть приток крови. Пошлые мысли крутятся в твоей голове с самого начала вашего наказания, стоило объекту твоей нешуточной страсти закрепить последний браслет на твоей ноге и начать раздеваться.       — Ты не представляешь, как я сейчас мечтаю поменяться местами с мебелью под тобой.       Такемичи награждает тебя высокомерной улыбкой и нажимает на кнопку увеличения давления, отчего тросы приводятся в движение и ноги с руками ещё сильнее тянутся в разные стороны. Ты на дыбе, но ты стонешь от сладостной боли, чувствуя, что скоро сможешь дотянуться пальцами до верха сооружения.       — Твой рост никуда не годится, — цыкает Такемичи, меняя позу и ещё раз перекидывая ногу на ногу, отчего твоё возбуждение лишь возрастает с новой силой. Ты здесь жертва, но тебе до трясучки от лопающихся мышц нравится эта роль. — Стоило посадить тебя на гарроту.       — Я буду счастлив кончить от твоего удушения, — с любовью отвечаешь ты, смотря на Такемичи безумным взглядом.       — Знаю, знаю, — недовольно вздыхает он. — Тебе нравится всё, что бы я ни делал.       — Мне нравятся все твои идеи, касающиеся меня, сладкий, — скулишь ты, когда механизм вновь приходит в движение, разрывая тебя на части.       Такемичи нажимает стоп, когда твои пальцы касаеются верхней части дыбы. Ты чувствуешь твёрдость дерева и металла подушечками среднего и указательного. Дальше тянуть не имело смысла, если Такемичи не намерен сломать аппарат. Ведь если он продолжит, то ты точно разнесёшь эту игрушку на куски, стоит рукам полностью обхватить деталь. Твои руки до невозможного сильные, что помогает тебе даже в безвыходных ситуациях.       Неспешно встав с кресла, Такемичи подходит к тебе, к своей жертве, и проводит кончиками пальцев по возбуждённой головке.       — И что мне с тобой делать, чудовище? — спрашивает он, невесомо касаясь твоей плоти и слушая мучительные стоны. — Может оставить тут на ночь, нацепив помпу на член, м?       — Нет, прошу, не уходи, — ты сглатываешь очередной стон от ощущений лёгких прикосновений. И как же жалеешь, что из-за растяжения не можешь поднять голову и взглянуть на своего возлюбленного, когда он так близко.       — И что ты готов сделать, чтобы я остался? — Такемичи царапает ногтем кожу рядом с уретрой, наслаждаясь твоим возбуждённым воем. Из отверстия выливается небольшая доза предъэякулята.       — Я больше не буду ходить с Санзу на задания.       Такемичи скучающе хмыкает.       — И всё?       Ты понимаешь, чего он хочет, но чёрт возьми!.. Ещё одно лёгкое касание провоцирует на новый низкий вой, переходящий в рычание, а то в поскуливание. Ты скулишь как собака, течёшь как сука, ты под властью сильного и должен подчиняться ему.       — Я не буду принимать с ним наркотики. Ты же за это разозлился на меня, солнышко?       — Ещё.       Ты задумываешься — что ещё от тебя хотят? что ты ещё натворил? за что нужно просить прощения и пощады? — но мысли разбегаются из головы тут же, стоит тебе почувствовать лёгкое прикосновение языка к перевозбуждённой головке. О боже, Такемичи тебя лизнул. Событие воистину редкое, учитывая его вечную брезгливость. Смотрит на тебя, как на грязь под ногами, и ты мысленно послушно ложишься на пол, открывая живот. И тихо стонешь, когда тот наконец дарит свою милость и решает-таки на тебя наступить.       — Я весь месяц буду делать всё, что скажешь и ни разу не ослушаюсь. Боже, пожалуйста, Мичи, отпусти меня, я так хочу к тебе прикоснуться!       — Провинившийся пёс никогда не имеет права что-то просить, — холодно бросает Такемичи, щёлкая по твёрдой плоти. Ты вновь стонешь, но не можешь даже дёрнуться, ведь растянут до предела.       — Да. Простите мне моё нахальство.       Ты наконец решаешь обратиться к нему с почтением. Как выясняется, только этого от тебя и ждали.       Такемичи хмыкает и нажимает на другую кнопку пульта. Через секунды ты чувствуешь, как спадает напряжение в теле, и ты уже не так сильно растянут, что теперь касаешься спиной и задницей столообразной части дыбы под собой. Но на этом всё заканчивается. Тебя не стали освобождать. Ты всё ещё на дыбе и всё ещё не можешь никуда дёрнуться. Такемичи залезает на аппарат, становясь коленами по обе стороны от твоего тела. Стоит ему опуститься, прогнувшись назад, как ты чувствуешь скольжение головки меж чужих ягодиц. О Господи, эта пытка для тебя ещё хуже, чем та, через которую ты уже прошёл. И над тобой продолжают издеваться, плавно покачиваясь, но лишь чуть-чуть, чтобы ты чувствовал давление и манящую близость. Такемичи склоняет голову к плечу, наблюдая за выражениями неописуемой муки на твоём лице. Ты от него ничего не скрываешь, ты для него открытая книга, не имеющая права что-то утаивать от читателя. Ему это приходится по душе, иначе зачем бы ему заводить руку назад и сильнее прижимать к себе твой член? Ты чувствуешь, как после пары движений всё пространство становится скользким, будто вы измазались в масле, но это ты продолжаешь течь покорной псиной, обливая чужие ягодицы предъэякулятом. Когда появляются влажные скользкие звуки, твои губы начинают дрожать, обнажая верхний ряд зубов. Невыносимо. Невыносимо хорошо, невыносимо ужасно. Ты натягиваешь путы, пытаясь выбраться, и до вашего слуха доносится треск с разных концов аппарата. Однажды ты уже сломал одну дыбу, но та была на ручном управлении, а не механическом. Железа же в этой бандуре раза в два-три больше, чем в той. Но ты делаешь ставку на крепежи и на деревянные вставки.       Когда ты прекращаешь давить на сооружение, твоя голова откидывается, и тяжёлое дыхание вырывается из груди сквозь сжатые зубы. Ты слышишь, как твоя страсть самодовольно хмыкает, возобновляя лёгкие поглаживания. Ему бы испугаться, хотя бы дёрнуться в страхе, что ты сейчас вырвешься и навредишь ему. Но он всё сидит на тебе, трёт твоё возбуждение и наслаждается своей властью над тобой. Почему бы и нет? Ему по статусу не положено бояться подчинённого. Даже если этот подчинённый с лёгкостью может сломать ему шею. Ты уже душил его и знаешь, что это так. Ты уже откачивал его и понимаешь, какой он хрупкий. Но при этом он ни разу не слабый. И тебе всегда хочется начать винить твоего прямого начальника в том, что он развратил Такемичи, но каждый раз слова так и не срываются с губ, потому что ты можешь признаться хотя бы самому себе — тебе нравится этот порочный ангел с отсутствием самосохранения. Всегда бесил, всегда нравился. А теперь доводит до безумия, не позволяя ни кончить, ни успокоиться.       — Неужели ты уже не способен себя сдерживать? — Такемичи сжимает твой член так сильно, что тебя подкидывает, насколько позволяют тросы. — Ай-яй-яй, придётся больше внимания уделять твоим тренировкам, а у меня совсем нет на это времени.       — Я буду безмерно счастлив, если вы всё же уделите мне чуточку больше своего внимания, — рычишь ты, пытаясь подбросить мужчину на своих бёдрах, показывая, что ты всё ещё можешь завладеть ситуацией, в которой временно ведёт он.       Такемичи приподнимает бровь, явно в ожидании. В ожидании, когда ты произнесёшь заветное «хозяин» или «господин». В главном здании почти не осталось углов, столов дверей и людей, не видавших ваши игры в перетягивании одеяла власти. Либо ты господин, либо он хозяин. Но чаще ты псина, а он твоё солнышко. Вы не уступаете друг другу до последнего, отчего нервы большинства вокруг вас ни к чёрту. Только главам в большей мере плевать, но если вы доходите до точки кипения, с подачи Майки проигрываешь ты, а если тебе подсобит Кисаки, то конец будет ровно противоположным. Вы оба — любимчики. Наверное, поэтому вас до сих пор не застрелили, чтобы не мозолили глаза. Два драгоценных камня: один неубиваемый, другой непробиваемый. Такое сокровище надо беречь, даже если оно зажимает друг друга без зазрения совести в любом месте в любое время. Даже сейчас никто не может привести в пыточную новых пленных, потому что вы заняли своей похотью всё пространство. Простые смертные могут идти лесом, в ближайший час на опасных игрушках будете веселиться лишь вы вдвоём.       — Ты думаешь, мне выгодней потратить время на тебя и твою дрессировку, а не на документы, касающиеся целой страны? Да кем ты себя возомнил? — его взгляд пронзает насквозь. Ты чувствуешь, как волосы на затылке встают дыбом, а он чувствует, как ты пульсируешь в его руке — ты замечаешь это по блеску его глаз и движению кадыка при сглатывании. Он сам хочет, но он ни за что в этом не признается, раз доводить нужно тебя. Одна из ваших вечных игр: кто быстрее сдастся и потребует, чтобы действия приобрели решительность и резкость. Сейчас первым должен не выдержать ты, раз ты в роли жертвы, ведь иначе твоя любовь сядет в лужу как неудавшийся хозяин, это сильно ударит по его самолюбию, которое иногда и вовсе отсутствует, но и ты не хочешь сдаваться, проверяя его стойкость. Тебе нужен сильный хозяин, потому что слабого ты сожрёшь. Тебе нужно убеждаться в его силе снова и снова, чтобы не потерять уважение и интерес. Для ваших начальников это почти так же глупо, как играть в «кто двинется — тот пидор», пока в вашу сторону летит несколько десятков пуль. Но ту роль на себя берут братья Хайтани с Санзу, ты же будешь поумнее этих раздолбаев, а твой обожаемый умнее вас всех вместе взятых — он просто не сунется в разгар сражения, работая там, где его не достанут. Инициатива, конечно, не его, но вас всех заколебали его новые шрамы от холодного и горячего оружия. Майки, спасибо его больному разуму, вылил свою ревность в выстрел по сердцу друга. Ты же ограничиваешься своими руками и зубами, оставляя не такие долговечные метки, как ваш псих-начальник, но и не такие болезненные, более желанные.       — Разве не будет лучше потратить время на собаку, что вечно ходит рядом, чем на теоретических противников, на которых всегда найдётся пуля? — отвечаешь вопросом на вопрос, любуясь следами на чужом теле, что ещё не успели сойти.       — А на тебя не найдётся пуля? — он с усмешкой растекается по твоей груди, проводя пальцами по потной коже, где далеко не один и не два шрама от пуль.       — Ни одной, — выдыхаешь ты, обманчиво расслабляясь.       Такемичи облизывает губы, ты видишь как плывёт его взгляд, но он всё ещё свободен в своих действиях, в отличие от тебя. Тебя это заводит, тебя это злит. Но ты изображаешь покорность, пока на тебе лежит твоё чудо, едва потираясь о тебя своим стояком, то разводя ноги шире, то сжимая коленями твои бока. Ему хочется, тебе хочется, но никто из вас не скажет первым о том, что сдаётся.       — Ты слишком… — Такемичи перемещается выше и склоняется над твоим лицом.       — Слишком? — ты всё ждёшь продолжения, играя в гляделки, но тот, кажется, и вовсе забыл, о чём хотел сказать.       Такемичи медленно опускается на тебя до конца, заводя пальцы в твои волосы на затылке, сжимая плечо. Поцелуй обжигает и одновременно дарит свежесть, как холодный источник, но не воды — лавы. Такемичи вжимается в тебя сильнее, лижет, кусает, но инициатива всё равно у тебя, как у главного. Ему это не нравится и нравится до одури, поэтому ты слышишь его вибрирующий стон, чувствуешь его своими губами и языком. И это становится той последней каплей, что таки раскалывает камень на части.

***

      Ты не понимаешь, что произошло, потому что всё случилось слишком внезапно. Ты слышал треск, ты даже успел почувствовать, как тело под тобой напряглось, но всё равно резкая смена положения была для тебя неожиданностью. Теперь ты чувствуешь спиной обжигающий холод, что неприятен тебе до шипения. Голова кружится, откуда-то на всё тело наваливается тяжесть, не позволяющая подняться. И тебе даже не дают сделать вдох, душа новым поцелуем. Ты не в восторге, ты дезориентирован, ты хочешь глотнуть спасительного воздуха и собрать раздваивающийся мир перед глазами в один, но тебе не позволено это сделать. Тебя сжимают, на тебя давят, и ты чувствуешь головокружение от недостатка кислорода, забывая, что можно дышать через нос. Мысли из головы вылетают, ты даже не помнишь, что было секунды назад. Где ты? С кем ты? Что ты делал?       Наконец тебя отпускают и ты с шумом вдыхаешь как можно глубже, но рука на груди мешает, и пока ты пытаешься снять её с себя, на тебя вновь набрасываются с целью удушить без рук. Если бы поцелуи могли стать смертной казнью, количество преступников, признавших вину, явно бы увеличилось в разы. Ты чувствуешь горячий язык, ты сталкиваешься с кем-то зубами, а твои губы пульсируют от чужих и отдают болью, стоит шершавой корке попасть по чувствительным трещинкам. Но ты не позволишь кому бы то ни было к себе лезть. Ты не шлюха, чтобы тобой пользовались.       Руки перестают пытаться снять с груди тяжесть, и ты зарываешься пальцами в волосы человека, стремясь отвести от тебя нахала. Ты сжимаешь с такой силой чужие пряди, что слышишь злобный рык в свой рот. Должно ли тебя это пугать? Отнюдь. Если бы ты бежал от опасности, то не был бы собой. Но стоит тебе почувствовать холод от чего-то под ухом, ты за мгновение трезвеешь. Пальцы переходят с волос на ушную раковину, спускаясь до мочки, в которую вдета серьга-гусеница. Ты наматываешь на палец тонкую золотую змейку и успокаиваешься. Память подкидывает недавнее прошлое, чтобы ты мог наконец осознать, где и с кем ты находишься. Ты в пыточной. Ты с Шуджи. С твоим вечным невозможным любовником, который вновь сломал пыточный аппарат, когда ты его довёл. Тебе приходит мысль изначально тестировать ваше новое оборудование на этом человеке, раз он ломает его уже в который раз, когда ты не ждёшь. Ты ведь думал, в этот раз, как бы псина не старалась, она не выберется. Но либо он не человек, либо придётся оторвать руки мастеру, изготовившему дыбу. Ты недоволен тем, что пытка в какой уже раз не удалась. Тебе хотелось, чтобы в этот раз ты выиграл, потому что счёт побед далеко не в твою пользу. Тебя это злит, Шуджи это забавляет. Он не хвастается своим лидерством в вашей паре, но временами его полуоскал бесит тебя до трясучки.       И вот опять. Ты под ним, он над тобой. Опять главный он. Тебе это приятно в той же мере, в какой отвратительно, ты будешь жаловаться, но ты будешь и наслаждаться.       Холодный пол нагревается от твоего жара, но не так быстро, как хотелось бы. Неприятно. Ты скулишь, сучишь ногами, пытаешься показать, что тебе неудобно, некомфортно, неприятно, противно, мучительно, гадко, паршиво. А он смеётся тебе в рот и отодвигает на участок пола с бо́льшим холодом, пока ты не начинаешь выть от боли в спине из-за этого. Возмутительно! Ты бьёшь его по уху и наконец имеешь секундную свободу. Быстро подрываешься, но тут же падаешь, схваченный за ногу и подмятый обратно под сильное и горячее тело. Но теперь ты прижимаешься холодной спиной к потной груди. Возможно из-за сбоев в сознании, но ты слышишь шипение, какое бывает, если сбрызнуть водой горячий утюг. Чужой жар пленит, и ты выгибаешься в попытках бо́льшего контакта. Тебе не мешают, тебя наоборот прижимают ещё сильнее к приятному теплу, проводя широкими ладонями по телу. Но коленям неприятна каменная жёсткость пола. Тебе хочется полностью встать. Хотя бы не выйти из пыточной, но добраться до дивана палачей, где будет мягко и, с вашей подачи, тепло (скользко, жарко, мокро, невыносимо сладко и приторно солёно от пота). Ты размыкаешь губы, чтобы сказать всё это, но тебя затыкают пальцами. Ты давишься, ты мычишь, но не можешь не стонать от того, как это приятно, когда шершавые подушечки играют с твоим языком, а короткие ногти слегка царапают щёки и нёбо. Лишь бы не входил в горло, чтобы тебя не тошнило. Это будет фиаско.       Ты чувствуешь горячий язык на своей шее, плечах, спине. И зубы. Зубы-зубы-зубы, что сжимаются на каждой части твоего тела, словно пытаются вырвать кусок плоти. Словно ты кость на закуску, которую пытается разгрызть большая дворняга. И ты не против. Ты лишь выгибаешься сильнее, стонешь громче. Не пытаешься больше оттолкнуть руками, лишь притягиваешь. Но их сворачивают за твоей спиной, причиняя дискомфорт, а потом ты неожиданно лежишь щекой на холодном кафеле, придавленный чужой силой, и чувствуешь как в тебя проникают пальцы, смоченные твоей же слюной. Холодно, твёрдо. Горячо, мягко. Ты теряешься в двух противоречивых потоках ощущений, без понятия, хочешь ты велеть всё прекратить или же ни за что не останавливаться.       Шуджи никогда не был с тобой нежен, даже в ваш первый раз. Тебя это бесит. Тебя это кроет. Длинные пальцы слишком хорошо знают своё дело, причиняя боль и удовольствие в равной степени, чтобы свести тебя с ума. Так хорошо. Так противно. Так блаженно. Так неправильно.       Ты слышишь плевок, чувствуешь больше влаги, а потом в тебя вставляют сразу четыре пальца, наслаждаясь тем, как ты захлёбываешься в крике. Чёртов садист. Как будто ты лучше? Всегда знает, как довести. А ты разве нет? Ведёт себя слишком заносчиво. Так, словно он никому ничего не должен, но ему все вокруг обязаны. Ты же хотел его приструнить именно за такое поведение. Ты не хочешь, чтобы он занимался тем, что тебе не нравится. Ты также не хочешь, чтобы он вредил себе, но в первую очередь он ослушался тебя, поэтому оказался на дыбе. И вновь всё пошло не так, как планировалось, и наказывают тебя. За то, что ты посмел возомнить себя ведущем в вашей паре. Паршивец Шуджи не отдаст тебе эту роль никогда. Даже если ты выше его по статусу, по положению ты его подстилка — таково его неизменное мнение. Наглый мерзавец. Сучий подонок. Скотина двухметровая.       Ты так часто и многословно огрызаешься на него, что уверен, вскоре у вас в библиотеке появится новый словарь ругательств, что долетали до окружающих во время ваших бесконечных склок. Это почти весело, если смотреть со стороны. Вы же оба рады, что в такие моменты успеваете вспомнить об оружии и выбросить подальше, потому как застрелить друг друга вы готовы почти сразу, не думая о последствиях. Один раз ты уже подстрелил этого гордого страуса. Ещё неделю тот смотрел на тебя зверем из-за того, что вам запретили трахаться, пока его рана хоть немного не затянется. Ты умный, стрелял туда, где труднее всего останавливать кровотечение. И вместе с тем невообразимо тупой, потому что останавливал кровь именно ты, дожидаясь подмоги. Блядский идиот не видел смысла хоть как-то от тебя защищаться.       Вечные враги. Вечные любовники. Ты всё ещё не простил ему смерть дорогих тебе людей, он всё ещё злится на тебя за частичную инвалидность Кисаки. Вы друг друга стоите. Взаимная похоть. Взаимная ненависть. Любовь успела потеряться где-то по пути, так и не доковыляв до вашего безумного союза. Хотя ты то и дело слышишь наигранную ласку из его уст. «Моя любовь», «моя страсть». Будем честны, ты всегда знаешь, что он хочет звать тебя «моя сучка» и никак иначе. И он знает, что ты знаешь, но строить из себя придурковатого романтика не прекращает. Ты его собственность. И раз уж так, ты наложил и свою печать на его душу, не отдавая Шуджи никому, как бы он или другие этого не хотели. Ты такой же ревностный хозяин, как и эта псина. К тебе не приближаются кобели, к нему суки. Всё честно. Всё, блять, так и должно быть. Противно, мерзко, грязно и с взаимной подпиткой ваших болезненных отношений, от которых вы торчите, как нарики. Оба. Оба знаете это и отрицаете друг перед другом. Вслух никогда не скажете, как зависимы, но на деле ему разгромить базу врага за похищение тебя как раз плюнуть, а ты словно по ошибочной случайности спустишь всю обойму в ту куклу, что вешалась на него прямо у тебя под носом. Просто вот так. Просто у вас у обоих нервы ни к чёрту, если другого нет рядом дольше секунды. Просто вы два психа, нашедшие друг в друге схожие грани безумия. Взаимоподчиняетесь, взаимодоминируете.       Тебя продолжает выгибать от боли и давления, что сменяются яркими вспышками запредельного довольства, стоит ему покрутить пальцами у нужного участка твоих внутренностей. Ты слышишь, как он то рычит, то урчит, кусая тебя и облизывая. Ему тоже хорошо и неприятно одновременно, потому что нравится тебя мучить, но хочется войти и отыметь до задушенных хрипов. А ты ещё кричишь. Ещё можешь кричать. Непорядок. И ты вполне понимаешь его состояние. Тебе нравится его сорванный голос не меньше, чем ему — твой. Хрипотца в речи заводит с пол-оборота в любой ситуации, обеспечивая возможный срыв операции или совещания, если кто-то не заставит вас заткнуться. Всего одно предложение, хищный взгляд, ухмылка, и одежда стремительно покидает ваши тела, а вас самих уже невозможно разорвать, ибо вы словно спаиваетесь, как горячий металл. Свинец от пуль и сталь от щитов. Оружие и защита, переплавленные во что-то, что на вид не ёбнет, но лучше не трогать, если не хочешь убедиться в обратном.       Ты слышал от вашего оружейника, что есть способ спаять свинец со сталью при помощи взрыва. И долго ржал, сравнивая это со своими отношениями. У вас взрыв на взрыве и взрывом погоняет. Две тикающие бомбы. Все сериальные истеричные ураганы с выяснением отношений могут отсосать. Ибо даже сценаристы не позволят своим персонажам всадить нож в горло. Не врагу. Любовнику. Которого ты сначала доебёшь, а потом будешь откачивать. Шуджи может давать десятки интервью про твои и свои почти-смерти во время секса-насилия. Ты не уверен, что он умеет по другому, он уверен, что ты не знаешь, что можно по другому. Без ласки, без нежности. Вы оба не хрупкие цветочки, чтобы жалеть друг друга. Но он видел, как ты ломаешься, а ты видел, как он трескается. Это не поддержка, но вы не даёте друг другу развалиться. Он выбивает бритвы из твоих рук, ты плюёшь ему в лицо, стоит этой шавке начать нести дичь и самобичевать. Вы насмехаетесь друг над другом, забирая чужую боль на себя. Злитесь и ненавидите, потому что частично породили эту боль сами. Ужаснейший симбиоз двух существ, что могут уничтожить друг друга и не позволяют же этому произойти, так как не имеете права на такую роскошь, как смерть. Будете бултыхаться в море несправедливости дальше, вытягивая друг друга спасательным кругом и вместе с тем погружая на дно тяжёлой каменной глыбой. Спасение и погибель.       Твой крик слышен на всё помещение, потому что с тобой не церемонятся, загоняя одним движением кол до конца. Внутренности горят, нет, полыхают от боли. Дают ли тебе время привыкнуть? А когда-то вообще давали? Ты рычишь, утыкаясь лбом в холодный кафель пола, чтобы не потерять сознание на первых порах, потому что тебя рвут на части. Ты знаешь, что тебя рвут на части. Не может быть, чтобы так хлюпало от одной только слюны и смазки этой течной суки-садиста. Тебе вгрызаются в плечо, усиливая хватку на руках. И замирают. Ты слышишь, как он сопит, приходя в себя. Ему сейчас так хорошо, что явно плывёт перед глазами. У тебя всё тоже плывёт, но по другой причине.       — Ты мне не ответил, — еле как разбираешь ты его горячий шёпот в ухо. — Я слишком что?       — Ты слишком всё, — бормочешь ты, не уверенный, что тебя расслышали. Ты и сам себя не слышишь. Не понимаешь, раскрыл ты рот на самом деле или это лишь мысленно пронеслось в голове.       Шуджи слишком всё. У тебя и суток не хватит, чтобы подобрать все эпитеты к этому человеку, но ты точно знаешь, что они все будут противоречивые. Слишком невыносимый, слишком привлекательный, слишком нудный, слишком интересный, слишком безбашенный, слишком ломано-логичный. Слишком Шуджи-Ханмовский. Слишком твой. Слишком тебе подходящий.       — Мысли разбегаются, а? — он над тобой насмехается, как ты недавно над ним, но у тебя не только мысли разбегаются, у тебя и ноги уже в стороны разъезжаются. И он это видит, придавливая тебя к полу окончательно. — Моя шлюха.       У тебя нет сил даже на смех, но тебя пробирает от тона его голоса. Всё тело дрожит от холода и боли. Ты пригвождён к полу, и никуда тебя не отпустят, пока не закончат всё то, что ты начал. Да, ты определённо скажешь далеко не «спасибо» тому, кто сделал для Тосвы дыбу. Хороший мастер должен создавать свои вещи такими, чтобы те не ломались даже после достижения максимумальных возможностей пользования.       — Ублюдок, — бормочешь ты, ощущая, как он выходит из тебя. Мучительно медленно. Ты ни то что поёрзать, ты даже вдохнуть поглубже не можешь, когда он резко загоняет член обратно. Словно бабочку булавкой пробить. И невозможно никак противостоять. — Сука.       Он целует твоё ухо, одной рукой продолжает удерживать твои руки за спиной, а второй дёргает тебя за волосы назад, чтобы ты открыл свою шею под укусы. Он хочет слышать, как ты кричишь, хрипишь и стонешь. Ты хочешь, чтобы он дал тебе хотя бы частичную свободу. И вам обоим плевать на хотелки друг друга. Поэтому ты стараешься молчать, а он продолжает давить всем весом. Кто первый сдался, тот и проиграл.       Если это можно назвать обходом правил, то Шуджи именно это и делает. Ты чувствуешь скрип медленно но верно поворачиваемой в локтевом суставе руки и разрождаешься воплем острой боли. С тебя крик, с Шуджи — твоя свобода. Ты чувствуешь, как частично снимается вес, вдавливающий тебя в холодный пол, а потом он и вовсе пропадает. Радость? Счастье? Благодать? О нет, это секундное затишье. Если ты готов, то не будешь удивлён усилившемуся напору и частоте толчков, зато твои руки свободны. Ты упираешься ладонями в мёртвый пол, поднимая себя ближе к живому теплу. Чужие руки на твоих бёдрах смотрятся чересчур уместно. Если провести тактильный осмотр, то ещё некоторое время спустя там ощущаются вогнутости по форме больших ладоней. Такая давящая сила, что становится страшно. Страшно возбуждающе.       Твою руку вновь заламывают, но не стремятся уже вдавить лицом в холодный пол. Неплохо, хоть какой-то прогресс. Вместо этого тебя дёргают на себя, заставляя принять вертикальное положение. Ты чувствуешь внутри растяжение, и наконец оно приносит не только боль, но и удовольствие. Твои глаза то и дело стремятся опуститься вниз, но ты не позволяешь, так как от вида собственной крови тебя поведёт сильнее, а это ни к чему. Ни к чему этому подонку получать над тобой ещё больше власти.       С губ срывается усталый вздох. Ты мотаешь головой, чтобы не обращать на это внимание. Ноги болят, колени всё ещё на неприятном твёрдом кафеле. Очень хочется перебраться на диван, но ты молчишь как партизан, чтобы не получить новых усмешек и кличек, связанных с твоей слабостью. Ты не слабый, ты просто устал. И эмоционально и физически. А этот гандон, вероятно, ещё полностью не отошёл от наркоты, вон, весёлый какой. Что бы они там с Санзу не кололи себе или не клали в рот, ты всё равно зол за то, что проблему с наркоманами в верхушке вашей группировки имеет смысл решать лишь тебе. Остальным похуй. На Санзу все забили ещё лет пять назад, а до Шуджи дело есть только тебе и Кисаки. Причём, второму лишь от случая к случаю. Тебе кажется, что этот тип только через месяц заметит, что его правая рука подохла, если ты вовремя не решишь откачать своего полудурка. Потому что эта гнида, по итогу, нужна лишь тебе одному. Сильно нужна. Неописуемо. Ты имеешь на него законное право, он — твоя расплата за все его грехи. Его треклятая жизнь имеет стоимость нескольких дорогих тебе людей, а потому он отправится на облака только через твой труп. Никак иначе. Не позволишь. Не дождётся.

***

      Ты замечаешь его тяжёлое дыхание, но не подаёшь виду, желая проверить, как быстро тот начнёт оседать обратно на пол. Язык слизывает солёный пот, ты проходишь кончиком носа по его коже и волосам, вдыхая приятный запах. Как бы не складывались ваши отношения, но его запах всегда будет тебе приятен. Даже в моменты, когда он бесит тебя до смерти. Его смерти, конечно. Не твоей. Но ты не дашь ему умереть. Слишком много висит на его душонке, чтобы даровать ему такое счастье. Пусть живёт и мучается, как и ты.       Взгляд падает вниз. Ты видишь дорожки крови на внутренней стороне его бёдер, замечаешь, как трясутся его ноги, ловишь его взгляд на себе и растягиваешь губы в оскале, когда он не успевает спрятать усталость за безразличием.       Ты втягиваешь его в поцелуй, сильно заломив чужую голову до хруста шеи, и падаешь спиной на приятно холодный пол, от которого твоему партнёру было лишь некомфортно. Нежный мальчик, строящий из себя мужчину. Тебе так нравится наблюдать за его бахвальством, это тебя веселит, придаёт смысл продолжать издёвки, разбавляет серость повседневности, в которой лишь шлюхи и насилие. Была ещё наркота, но после сегодняшнего тебе явно не дадут приблизиться ни к ней, ни к Санзу. Сам пообещал. Жалеешь? Нисколько! Твой мальчик расстарался на такую прекрасную пытку, так к чему нарушать ваш маленький пакт о перемирии? Ты не колешься, он не трахает тебе мозги… конкретно по этому поводу. На одну проблему меньше.       Твой взгляд проезжается по его фигуре. Идеальный. Благодаря твоему рвению у него прекрасная талия и широкие бёдра. Диеты, секс, спорт. И вот твоя прекрасная груша. Сладкий лебедь, коим обратился угловатый подросток. Только твой.       Пальцы свободной руки скользят вдоль его спины, другой ты сильнее заламываешь руку Такемичи, чтобы выгибался сильнее, принимая тебя ещё глубже в себя. Внутри так хорошо. Горячо и мокро. Ты дёргаешь его за руку на себя, укладывая спиной на грудь, и вколачиваешься, слушая прекрасные чвокающие звуки с места вашего слияния. Его уши наливаются красным и ты с упоением их вылизываешь, смущая ещё больше. Дышишь в них, низко стонешь и порыкиваешь, чтобы он слышал, насколько тебе нравится всё происходящее. Слышал очень хорошо и отчётливо. И ты стараешься его слушать, спускаясь поцелуями до приоткрытого рта. Он уже почти никакой. Тает, как масло на сковороде. Но на поцелуй отвечает, уже не пытаясь забрать лидерство. Под твоей рукой его кожа плавится, ты чувствуешь, как капли пота скатываются с него на тебя. С тебя на пол. Так жарко. И душно. Как будто здесь перестала работать вентиляция. А может так оно и есть? Честно — похуй.       Такемичи блаженно стонет, когда ты наконец отпускаешь его руку и хватаешь его под коленками, разводя ноги шире. Сам вцепляется в твои волосы и бедро, пытаясь хоть немного замедлить, но ты как бешеный лишь ускоряешься, словно в тебе бессмертные батарейки. Влияние кокаина? Возможно… возможно. Среди всех неприятных побочек там значилось и несколько полезных дополнений вроде гиперактивности и приподнятого настроения, несмотря ни на какой пиздец. Лишь бы отходняк наступил как можно позже. Тебе хочется заездить своего мальчика до обморока. Его. Но можно и твоего.       Он что-то бормочет между шумными вздохами и вскриками, когда ты входишь особенно глубоко и резво. Не разобрать. Но тебе нет дела до его слов, только если он не начнёт тебя молить о пощаде. Прекратить? Продолжить? Без разницы, тебе по душе любой вариант, лишь бы тон был таким же умоляющим.       — Господитвоюдушумать, — еле как произносит Такемичи и обмякает в твоих руках. Ты чувствуешь сильное давление вокруг члена и наконец опускаешь взгляд ниже тяжело вздымающейся груди парня. По животу и из конца подрагивающего члена течёт сперма. Ещё несколько грубых толчков и ты с восторгом наблюдаешь новую порцию, долетающую уже до груди парня. Тот роняет голову тебе на плечо, стеная от усталости. Думает, ты закончил? Хах, ещё нет.       Ты переворачиваешь безвольное тело на себе, заново вгоняя член в сжимающееся нутро. Теперь тебе можно наблюдать за всей гаммой эмоций, сменяющихся на лице Такемичи. Усталость, непонимание, шок, неверие, отчаяние, злость, вновь отчаяние. И наконец он падает на тебя, помогая насаживать себя на тебя. Уже не выходит быстро, но тебе и не надо — крышу сносит от одной только давящей узости. Ещё. Ещё. Вот так. Ты вдавливаешь пальцы в упругие ягодицы, спуская внутрь. Долгожданная разрядка приносит ещё один небольшой оргазм твоему партнёру. Он никогда не признается, как ему нравится быть залитым внутри твоей спермой, но его тело говорит тебе это само. Ты чувствуешь ещё одну струйку семени, выплеснувшуюся меж ваших животов, вслед за чем приходит страдальческое кряхтение и «выдоил» на выдохе.       — Псих, — чуть громче. Явно надеется, что ты не услышал то, первое, слишком интимное и личное. Но у тебя уже лыба до ушей, потому как это сравни комплименту. Довёл до состояния полного изнеможения. Осушил до последней капли. Молодец. Самое время собой гордиться.       Такемичи замечает твоё состояние даже не поднимая головы. По тряске тела и глухому смешку. У него сейчас нет сил на что-то большее, поэтому он сжимает пальцы у тебя под соском, причиняя боль. Неприятно. Но ты лишь усмехается, чем даёшь понять, насколько данное занятие бесполезно. Нет, на самом деле очень больно. Ты даже знаешь, что потом от такого щипка останется синяк, но у вас же игра, где слабый проигрывает. Если сейчас Такемичи, что находится в состоянии полутрупа убедится в том, что даже так сумел оставить последнее слово за собой, то потом сутки будет ходить гордым павлином, задрав нос. И ничего, что отымели его, а не тебя. Последним-то проиграл ты. Так что молчишь и лыбишься. Лыбишься и молчишь.       — Поднимайся, — командует Такемичи, всё ещё считая себя хозяином положения. Ладно уж, тебе не трудно ещё немного построить из себя покорную жертву и немного подсобить хозяину, которого ноги не держат. В конце концов, теоретически наказывали тебя. А что там с практической частью, так до этого никогда никому дела не было.