Pearl

— Ну и неразбериха, — пыхтит служащий пристани, забирая тяжелые деревянные ящики, преисполненные склянками вина, дарованные королю в честь торжества, что сегодня будет весь народ отмечать при дворце. — Ты погоди, это еще Её Величества Фелиции не наблюдается, — стоило только второму мужику заикнуться, как от пронзительного гула, доносящегося с морской глади, корзина с парой килограммов алеющих яблок падает на истесанные работой ступни, заставляя трудящегося чертыхнуться и пнуть прочные переплетения виноградной лозы. Повсюду снуют встревоженные приемом королевы из иного царства люди, мимоходом расчищая пристань от экзотного груза. Дворцовая стража уже спустилась из града к молочным песчаным берегам, приветствуя в низком поклоне прибывающие суда, что швартуются к пирсу прочными канатами. Деревянные трапы выдвигаются к дощатой пристани, по коим спускаются сначала караульные, затем придворные чины, гордо вскидывающие выбеленные подбородки, а за ними юная девушка — подлинная принцесса, дочь Фелиции, бесстрастно шагающей рядом с ней. Цепкий взгляд Её Величества бегает из стороны в сторону, высчитывая стоимость и вид взращенных к столь важному дню клумб, где заканчивается песочная россыпь. И тут, и там пестрели махровые бутоны роз, цветущих точно по княжьему велению. Даже мужички, таскавшие яблоки и бутылки вина, замирают с щемящим сердцем, мало ли, королеве что не понравится и гам такой поднимет, что все рабатки завянут, вырвут корни из земли и сбегут в густые джунгли, лишь бы воплей женских не слыхать, да побагровевшее лицо, скривившееся в гневе, не видать. Но, к чудесам всевышнего, она улыбается златозубым оскалом, цепляя невестку молодую под руку. Так и держится за нее, как купцы за мешки с монетами, радуется, что под венец дитятко свое ведет да за кого — за сына короля Филиппа, имя чье все на устах носят. Чонгук славится храбростию своей, мастерством шпаги да душою светлою, что придворных от селян не отличает. Нрав его добрый, ребяческий совсем. Мальчишка ведь порог в червон* с шестью годами еще не перемахнул, а уже узами брачными по воле отцовской скован должен быть. И мог бы он отказаться, бесспорно, да только старика расстраивать не положено, кто знает, когда он концы свои отдаст и на престол своего дитятю посадит. Море лазурное стихает, волнами пену к берегу прибивает почти без единого всплеска, разговор будто подслушивает, упрямо пропускаемый мимо ушей королевской охраной. А молвие это о Чонгуке наивном, которого вокруг пальчика обвести да казну всю к рукам прибрать труда не составит. Смутная баба, чего о дочурке не скажешь. Личиком смазливая получилась, род ее распрекрасным будет, с глазами, как раскидистые листья пальм, возвышающихся над водой соленой. Девица молчит упрямо, носиком напудренным дергает, подбирая струящиеся полы платья в ожидании кареты конской. Лощеные жеребцы по камням колымагу изумительную катят, теряя шелковые лепестки сладких лилий, что окошки в ней обрамляют. Достопочтенные гости — три чина, королева и невеста — грузятся на обитые бархатом скамьи. Кучер щелкает хлыстом и копыта дробью направляются чрез город ко дворцу. Люди вокруг головы склоняют покорно, ждут союза с превеликим трепетом, подносят дарования скромные к карете: диковинные фигурки из дерева, яшмовые украшения, кольца позолоченные, медальоны цветастые, в основном, обереги от духов злых, да бандитов, о коих молвить все боятся. Церемония состоится не более, чем через час, и все должно быть исполнено безупречно, без сучка и задоринки. В этот наполненный солнцем день ничто не может нарушить будущую клятву, данную супругами — любить долго, принести лишь мир и победы двум королевствам, а после в один день скончаться, уйти на покой с памятью народа, с его верностью и преданностью. Но тому не бывать. — Беда, господины, беда! — Хромой мужичок, потерпевший падение корзины с яблоками, умудрился догнать стражу, но выдохся, сгибаясь пополам. Бравые мужчины, с щитами в руках и мечом за пазухой, обернулись, возмущенные криками. — Не время сейчас для потех. Король голову снесет, если что не по оному пойдет, — выказал самый старший из отряда, но его бестактно перебивают. — Разбойники морские явились, господины! Грабят Её Величество прямо у пирса! — Так что же Вы раньше молчали? Коль грабят, стражу звать надо! — Самые борзые служащие сорвались с места и стремглав направились к пристани, юрко избегая шумного народа, заполнившего улицы справлять торжество. — Так я и зову, господин! — Крупный бедолага аж на колени рухается, раскрасневшись смуглыми от загара щеками, пыхтит мулом затасканным, чуть ли челом в камни не бьется. — Не как капитан Ким раздрай устраивает, — молвит кто-то за спиной опытного воина, а он лишь тяжко вздыхает, отдавая приказ оставить карету и направляться к суднам Её Величества, пока лошадь у ворчливого селянина выпрашивает, иначе «все в море канут, если Фелиция об этом прознает». Животное под ударом грузных сапог отстукивает по каменной дороге, и чем ближе к песку подбегает, тем громче гул становится. Стражник спрыгивает с седла, совершенно не зная, рыдать ему от увиденного или смеяться полоумно. Вся королевская охрана бултыхается за бортом, пока брякающие цацками пираты устраивают пляски на хольке* княжны, чей канат небрежно обрублен. У паруса машет знакомый лоцман с красочным арой на плече, а под ногами его бандиты-корсары вьются, наживе небывалой радуясь. Их гогочущий смех разносится по всей округе, распугивая чаек, взметающихся в высокое чистое небо. Разыскиваемые беззаконники сами в руки короля приплыли. Тройка посудин держится на якорях чуть поодаль от мели, даже не приготовив пушки, что очень зря, как кажется старшему товарищу по службе. Но пираты нисколько не обеспокоены отсутствием артиллерии, только задорно звенят гранеными сосудами, наполненными собственным ромом в празднество. Стражник не сразу понимает, почему. Только когда лоцман спускается по веревке, обвязанной вокруг мачты, и горланит умалишенно: — А капитан Ким свое забрать пошел! — И все руки вверх вскидывают, будто победу какую несусветную встречают с весельем пустым и восторгом бездумным. На запястьях разбойников камни драгоценные сверкают, кто-то расхаживает в платье из высококачественного шелка, размахивая длинными рукавами, как размахивают перьями чайки в полете. А дворцовый служащий щит свой роняет, рот неверующе распахивая. Он все понимает. И ноги ошпарено уносит, так отчаянно боясь не успеть. Тэхен же самый чокнутый из шайки морской, ему что в череп даст, так не остановится, пока не сделает. А он сделает, обязательно беспрекословно сделает, такой уж этот бессовестный пират, душу пропивший на борту своей Жемчужины. За ним полмира охотится, в особенности король Филипп, который трижды был ограблен хабальными псами, море себе сумевшими подчинить с рождения проклятого. И ладно бы только злато воровали, чертяги, так капитан шальной совсем здравый рассудок потерял, на принца начал заглядываться, провались они оба пропадом, ведь ребенок при дворце тоже паинькой не был, чуть случай подвернется и в тюрьму при хоромах сбегает, расспрашивая пленных моряков о странствиях чудных. Ким крыса каких поискать, по тайным путям пойдет, дороги все тайные разведает, лишь бы во дворец попасть, куда Её Величество с дочкой уже были доставлены, благо, без кары пиратской. Стражники устали их чуть ли не каждую неделю гонять. Капитан вод бескрайних покоя себе не сыщет, сердце у него в ошметки рвется, когда суднам отчаливать приходится и в тумане рассветном над волнами скрываться. А уж волны эти сплетни быстро разносят, да и торжество такие сокрыть никак не получится, даже оттягивая до самого последнего. Ким только узнал от дамы пьяной в своем излюбленном баре, что принц Чонгук уже завтра венчается, так сразу команду борзую собрал и в путь далекий, никак не допуская произнесения клятвы посмертной. Знали разбойники о терзаниях вождя своего, по плечу понимающе хлопали, сами тая в своей сущности, ободранной грехами, тепло, предназначенное лишь избранным девам, с коими быть, увы, никак не дано. А Тэхен все смириться не может, вот и несется, сшибая купеческие лавки, к замку, пока за спиной охрана поспевает, бряцая металлом оружия. Люди все в страхе отшатываются. Наслыханы тут о подвигах благородных, да и портреты угольные на пергаментах приколочены к створкам каждой забегаловки, чтобы все в лицо рыцаря морей знали, чтобы помнили и стремились выкуп за отрубленную макушку капитана получить. — Вот мерзавец! — Ревет придворный воин, когда путь преграждают разбросанные ящики с душистыми фруктами, а Ким не слышит, в руке шпагу сжимает со счастливой бусиной на рукоятке, упрямо-таки добираясь до дворца. Высокие частокольные башни встречают пирата цветастыми оплетениями лозы и порхающими повсюду диковинными птицами, напевающими что-то подстать свадьбе, которая, к замечанию, уже началась. Толпа дворян с остальной стражей уже расступаются, пропуская ангельской красоты девицу, в чьих локонах спрятан настоящий жемчуг, а убранство сияет пудровым дамастом*. Люди так и застывают единым изваянием, не в силах оторвать взор от распрекрасного чуда, скользящего лебедем по бархатной дорожке к алтарю, где виднеется силуэт принца Чонгука, манерно сцепляющего руки в замок у бедер. Его плечи стягивает исшитый золотом терракотовый жакет, поверх коего не слишком длинная, шелковая, бледная мантия. А к увитым мышечными жгутами ногам липла, точно вторая кожа, ткань сделанных на королевский заказ брюк. Невеста и жених вежливо улыбаются, видя лик друг друга всего лишь второй раз, а выбранный церковный служитель бросил кроткое «начнем». Никто медлить не хочет, ни король Филипп, вечно поправляющий златное изваяние на кучерявом темечке, ни Её Величество Фелиция, безустанно машущая узорчатым веером и со стоном вздыхающая, пока святой отец подводит молодых, что станут супругами с минуту на минуту, к клятве. — Согласны ли вы, Госпожа Аделаида, быть возлюбленной и возлюбить Господина Чонгука, быть верной ему, пока всевышний дарует вам жизнь, принести царствие миру нашему и взять его в законные супруги? — Седовласый мужчина махнул рукой куда-то в сторону, жестом призывая к себе юношу с гранатовой подушкой, набитой гусиным пером, где покоится аккуратная пара колец, предназначенная для того, чтобы связать принцессу южных стран и упрямого принца жданным всеми браком. Мальчишка только тушуется, когда дива подле него взволнованно кивает со смущенным «да», осознавая, что сейчас придет его черед. Чонгук знает, это всего лишь старые традиции и фальшивое пустословие, но душа, опьяненная тем, что у нее внутри бьется, хочет вырваться наружу и пойти на риск, оказывает сопротивление, пока церковник зачитывает ту же самую молву, с каждым словом вынуждая поддаться панике и слегка отступить назад. Невеста чувствует замешательство молодого наследника трона, на то она и дама, что слишком подвержена переживаниям, но, конечно, не хлеще, чем принц. Однако все вопросы под замком держит, выжидая. — Согласны ли вы, Господин Чонгук, быть возлюбленным и возлюбить Госпожу Аделаиду, быть верным ей, пока всевышний дарует вам жизнь, принести царствие миру нашему и взять ее в законные супруги? Старик послушно ждет, думает, мол, юнец с речью собирается к народу обратиться, не торопит, хоть и Филипп с Фелицией уничижительно на него взирают, словно со свету сжить хотят. Впрочем, оно могло так и быть, если бы Чонгук, вызвавший тревоги в собственном отце, не удосужился наконец раскрыть пунцовые губы, чтобы вынести себе приговор, сулящий давить на темные, словно пряная корица, плечи вечность. Он бы дал заветное всем согласие, взаправду начал бы вещать о том, как преисполнен счастьем быть в этот миг здесь, держать за руку это подлинное чудо всея мира и ждать первой страстной ночи, после коей обязательно должен появиться такой же храбрый и великодушный, как король, его родитель, сын или такая же благородная, чарующая пшеничными волосами, как Её Величество Фелиция, дочь. Только толпа вся охает, многие разбегаются в стороны, кроме стражников, уже умывающих лицо сухими ладонями, ведь если явился этот поганый черт, что во вратах пыхает ноздрями, то охота затянется надолго, да еще и прокляты южанами будут за испорченное празднество, а владыка народа, начальник их, всех на казнь страшную отправит — либо служить на судно Её Величества пойдут, либо шею под топор палача подставят. Хотя, при таком скромном выборе, второе кажется куда более снисходительным. — Не согласен! — кричит за принца никто иной, как капитан Ким собственной персоной, — требую немедленно прекратить церемонию! О, Чонгук знает этот бас, напитанный наглостью, дерзостью, животными повадками, остроумными фразочками и сумбурной игривостью. Против своей воли он улыбается, оборачивается, точно вздрагивая, ведь пират смотрит исключительно на него и шагает тоже к нему, параллельно отпихивая стражников. К нему присоединяется остальная банда разбойников, только те выбрали более замудренный путь — лезут прямо чрез ограду и прыгают на королевских воинов с истошными воплями и излюбленным «я-ха-ха». Перед ступнями Тэхена, что тяготят кожаные сапоги, выстилается дорожка из поверженных им же, но не убитых людей короля. — Да что здесь, черт возьми, происходит?! — Пищит Её Величество, хватаясь в полуобморочном состоянии от потрясения за цветочную арку, пока Филипп сжимает злобно челюсти и ждет, когда раздор прекратится. Церковному служителю, кажется, совсем побоку на нападение морских варваров прямо во дворце, он жмет в руке бедный затрепанный свиток, прицокивая языком что-то там о неблагодарном труде. А принц уста кусает, откровение свое силясь не выдать, чтобы капитану не потакать, что справится с дружиной пытается, а до тех пор… — Продолжайте, святой отец, — молвит король в истекающем терпении, дергая совего сына за ворот жакета ради треклятого «да». — Я же сказал, — резкий лязг шпаги вынуждает всех присутствующих дернуться, ведь Тэхен машет острием, все ближе подбираясь к алтарю, — он, — удар сжатым кулаком приходится прямо в многострадальный нос стражника, — не, — два мужика в кольчугах ухаются прямо на ковровую дорожку у ног Аделаиды и Чонгука, — согласен. Пират, маскирующий легкую одышку смешком, замахивается оружием с именной гравировкой, да так, что несостоявшаяся невестка вместе с ее матерью зажмуриваются, мечтая сжаться до размеров глупой мошки, но чудесам сбыться не дано, и шпага бьет по бархатному ковру аккурат между принцем и его нежеланной избранницей, возражая свадьбе и всему, что здесь происходит. — Это возмутительно! — Визжит Её Величество Фелиция, и всей страже чудится, что противное верещание куда страшнее, чем грозные морские разбойники с железными крюковатыми конечностями, — как вы смеете себе такое позволять?! — А вы? — Тэхен с провокацией оборачивается на даму в душащем, ужасно выглядящем корсете, и тычет шпагой в ее сторону, — как смеете венчать эту курицу на моем принце? Королева так и пыжится от наглости. Ее очи буквально взрываются, капилляры краснеют молниеносно, а хрупкий веер в пухлых, грубых пальцах ломается. Из ее ушей вот-вот повалит дым, если под черепушкой есть чему гореть. А Чонгук стоит, аристократично прикрываясь кистью руки, ведь смех его сейчас может показаться вздором и самой настоящей клеветой против тех, кто на церемонию с юга причалил. Жаль ему, конечно, эту Аделаиду. Но та, как ни взглянешь, безропотно носом в землю утыкается, не решаясь встревать. — Сделайте же что-нибудь! — Молит Фелиция короля, в мантию свою лицом зарывшегося и слезами незримыми умывающегося, поди догадывается, что представление это никогда не кончится. И сын ведь собственный, кровинушка родная, улыбается да смеется только рядом с разбойником окаянным, чтоб его бесы морские сожрали и на дно глубокое утащили с глаз долой. А как ни верти, сердце из груди не вырвешь, приворот не наведешь. — Сию же минуту венчайте мою… Тирада обрывается достаточно…внезапно. Лоцман, подоспевший к моменту, как все уже, уставшие биться друг с другом, стоят и глупо хлопают ресницами на клоунаду, кидает краснеющее яблоко прямиком в выбеленный пудрой лоб Её Величества. Филипп в самом деле завывает, насылая демонов на наглых пиратов, подлетает к падающей в обморок даме, пока сын его отважно с себя ткань перламутровую срывает да шпагу павшего в несмертельном бою воина хватает. — Вы сорвали мою свадьбу, капитан Ким, — голос его разит недовольством, а яшмой зеркала души блестят, осколки воедино собирая, как и надежду пропащую. Мальчишка смело на бандита идет, взмахивает лезвием, почти выбивая такое же из чужих, не ожидавших дерзости, рук. Но Тэхен не из робких совсем, отпор дать не страшится, только если поранить, хоть и всяк самому себе обещает никогда не допустить такого. Они в спешном хищном танце ногами ритм отбивают, ковер нещадно вытаптывая, все пиками встречаются: никто уступать не хочет, отстаивает свое право здесь быть, даже если нежеланное и ранящее напрямик в грудь. — А как иначе, мой принц? — Сапог раззадоренного моряка попадает под колено Чонгука, и он теряет равновесие, готовясь встретиться лопатками с поражением, но его запястье ловко тянут в противоположном направлении, поднимая на свои две. — И хватило же вам нахальства, капитан, — подачек наследник престола не любит, идет в наступление, отгоняя Тэхена к страже, что с пиратами мешается, азартно лицезреющими схватку истинных бесов. — О, поверьте, мой принц, у меня его предостаточно, — разбойник берет кроткий разбег и отталкивается ногами в прыжке прямо перед поводом явиться на чертову свадьбу при дворце. Они на скупое мгновение встречаются взорами, заискрив не хуже пышного костра, когда Ким в реверансе пролетает над макушкой юнца, чтобы глухо за его спиной приземлиться и к себе без памяти прижать, сытясь маленькой вседозволенностью, — похитить вас точно хватит. — Не будьте так уверены в себе, — Чонгук, не утрачивая времени, головой назад мотнул, даруя безбашенному пирату затрещину затылком. Тот отшатывается, точно рома перепил, и пальцы к клюву жмет, морщась. — За что же вы так от меня без ума, принц? — Кряхтит, но шпаги из правой руки не выпускает да и с упрямством мальчика не мирится, запасаясь духом железным, чтобы прекратить тешиться поддавкáми. У Тэхена чаша терпения не бездонная — расплескать вполне легко, вот и опытными руками кульбиты крутит, млея от невинной растерянности юнца, все больше набирающей силы, как набирают силу и отработанные с дюжину раз ухищрения. Звон металла разносится по двору до тех пор, пока мыском сапога капитан Ким не выбивает из ладони противника острие. Иным часом мальчишка упивается изумлением и обескураженностью, а разбойник пользуется, его резво подхватывает и на плечо свое закидывает, будто мешок с фруктами, пренебрегая всякими нарекательными восклицаниями, не сулящими ничего, кроме «только попробуйте опустить меня на землю и век в своем море покоя не сыщете, пока вместе со свининой на стол королевы Фелиции не попадете». — Благодарим за теплый прием, Ваше Величество, — пират салютует Филиппу, гнусаво в развалочку восседавшем на алтаре, засыпанном цветами. Корона его в ступнях бесполезно валяется, как и рдеющая мантия. Он и впрямь корит себя за непутевого сына. А может, и за непутевого себя самого, выискивая причины, где пошел не той тропкой, что псы хабальные вот так могут ко дворцу заявиться и церемонию сорвать. И если бы дело было только в ней, бесы бы морские с ним, всяк приключается. Владыка он, пожалуй, никудышный, но отец все же любящий до ломоты в ребрах. Матери канувшей в небытие клялся, что защитит, от бед всех спасет да дарует невестку самую лучшую, такую, что сын их о всех горестях позабудет. Кто же ведал, что Чонгук судьбу себе уже выбрал, беспомощно мотаясь на крепком плече бандита, отколачивая тому спину руками. — Не сбережешь его, так и знай, что лично голову отсеку, мерзавец, — сурово заведует король, поднимая взор к небу. Нет, это не слезы, это сухость в очах старых влагу провоцирует. — Его я беречь буду пуще собственной жизни, — и ноги уносит, клича товарищей своих, чтобы на судна бежали и к ужину разгульному готовились. Филипп, к сожалению всевышнего и на радость страже, пирату верит так, как не верил в Бога, типун ему на язык. Ну а почему на радость страже, так эдак всякому известно, что за принцем ворованным придется по волнам черт знает куда скакать, а Тэхен если в море отчалит, так пиши пропало — днем с огнем не сыщешь. Разбойники морские воинам дворцовым руки жмут, даже поклоны в почтении отвешивают на приглашение прибыть в порт снова, только взяв обещание больше гостей званных не грабить и короля тревогам не подвергать, а то так и казнят рыльцем в эту землю, на коей сейчас стоят. На выходе из хором старший стражник поджидает, головой укоризненно мотая, но на губах улыбка в уважении теплится. Действительно сумасбродный моряк, не знающий преград на пути к тому, что нужно и важно. Что злата ценнее всякого. — Мы с тобой еще поквитаемся, — мужик с щитом смеется беззвучно, удаляясь за врата, не представляя, как теперь восстановить порядок. Ким лишь кивает — поквитаются, если вдруг у Чонгука морская болезнь окажется. Зазорно будет купцов мимоплавных грабить, пока на борту зеленый ангелок из стороны в сторону мотается, не зная, за какую балку ухватиться. Он по граду вышагивает подле неторопливо, позволяя юноше, хоть и вверх тормашками, но проститься с народом, что расступается, очи себе трет, не понимая, они все разом съезжают с катушек или из дворца правда воруют принца, который не шибко-то этому противится, только помыкивая от неудобного положения, но все по традициям должно быть, раз крадут. Виси себе на плече да ножками болтай, частенько пропуская задорные смешки, ведь на Тэхена старушки, чьи лавки были разрушены, напасти всякие насылают, желают на Жемчужине своей утопиться, чтобы только принц уцелел да не скорбел, а женился на первой встречной, дабы духа бандита позлить. — А вы всем тут подгадили, капитан, — булькает в лопатки Чонгук, за что кару стыдливую получает в виде шлепка по напрашивающейся ягодице. Они спускаются на берег уже вместе с закатным солнцем, отбрасывающим на поднебесье рубиновое зарево. Принц слышит пиратский гомон, откладывает в памяти их задорные шутки, наконец чувствуя под невысокими каблуками песок. Нужно лишь немного выждать, пока вместо хольки к пирсу подплывет та самая Жемчужина, прославленная насылаемым на всех раздором и жестоким грабежом, но мало кто подлинно ведает, что капитан у посудины величественной отнюдь не бессердечен и груб. Разве что безумец и морем одержим бесконечно, еще немного — мальчишкой, украденным с его же венчания. — Согласны ли вы, Господин Чонгук, взойти на замечательнейшую Жемчужину в сопровождении со своим капитаном, быть может, жить на борту с постоянной тошнотой и потерять здравый рассудок, как ваш достопочтенный Господин Ким? — А пират смотрит на него так задушенно нежно, трепетно, словно на гладь морскую под покровом ночых небес, когда волны прячутся под мерцанием звезд и хранят их в своей ряби, внимая покою и тишине. — Не обещаю вам приданое, но собственное наглое общество и, пожалуй, проклятое сердце — вполне. Не волнуйтесь, там есть еще парочка достоинств в виде морской «подмоги» иностранцам, «культурного посещения» светских вечеров в иных королевствах и, иногда, даже обучения боевому пиратскому искусству, конечно, исключительно в научных целях. Мальчишка сомневается, что он правильно истрактовал капитанское «подмога» и «культурное посещение», но он без молвы поднимается по трапу на судно, где суетятся бандиты, расправляя паруса и исчезая в трюме, видимо, исполняя волю Кима о, все же, праздном ужине. Капитан морей всех глаза щурит в хитрости и игривой дерзости, взметаясь на корабль следом. Они не ведают, что ждет их дальше, какие смуты таят всевольные воды, что подкинет им чертовка-судьба, но пираты, горящие неизведанностью, тем и живут — свободой безгранной. В нее разбойники влюблены. Тройка судов покидает порт короля Филиппа, запивающего счастье свое красным вином, ведь свадьба так и не состоялась.