Клубок

      — Пойдешь с нами? — спрашивает Пик.       Райнер замечает, что она подстригла волосы. И что глаза у нее не карие, а совсем-совсем черные, особенно на фоне сугробов. Наверное, всегда был такой цвет, даже летом, но Райнер в ее глаза глубоко не заглядывал; просто думал мельком, что Пик напоминает вполовину сгоревшую спичку — из сравнения выбивалась только светлая кожа.       Ей идет все черное — даже этот растянутый свитер, выглядывающий из-под накинутой наспех шинели.       — Застегнись, — говорит Райнер. — Не то простудишься.       Пик мягко улыбается.       — Ты на вопрос не ответил.       Она плотнее кутается в шинель, оставляя ее расстегнутой.       Райнер вдыхает морозный воздух, думает: посидеть где-то и выпить с другими воинами — идея хорошая, если в целом. А если в деталях — то очень и очень сомнительная.       В одной детали.       — Кто будет?       — Все, — именно такой ответ он и ждал. Пик зачем-то загибает пальцы, перечисляя: — Зик, Порко, я. Насчет Кольта не знаю еще, у Грайсов сегодня какой-то семейный праздник.       Имя Порко не то чтобы неожиданность, но все равно царапает слух. Конечно, он тоже там будет.       Прошла почти неделя с их перепалки в зале, и за это время запах Порко успел прийти в норму. Расправился — будто бы стал объемным и осязаемым кожей — и загустел, наполнился чистыми феромонами, которые теперь действовали на Райнера так, как должны.       С этого начался то ли кошмар, то ли самая настоящая эйфория.       Тело реагировало и откликалось, будто на зов — подавало сигналы жаром, покалыванием кожи изнутри и мелким тремором.       И постоянным возбуждением — не просто сексуальным, а общим; когда достаточно всего пять часов сна, приливают откуда-то силы, и самое главное — становится легче и даже немного приятнее жить.       Половое влечение и тяга к жизни оказались сплетены очень тесно; Райнер радовался, что желание подниматься с постели и крепкий стояк у него теперь появлялись каждое утро.       Все благодаря Порко, который спал на соседней кровати.       Их общая комната, сам факт ее существования выглядело как издевательство. Видимо, тот, кто отвечал за расселение воинов, либо не знал об особенностях именно этих двоих, либо решил, что они-то уж точно не потрахаются даже под страхом смерти. Либо это — эксперимент в режиме реального времени, и наверху марлийского командования уже сделаны ставки.       Если так, то кто-то проебет кучу денег.       Запах Порко бил в голову и разжижал мысли; Райнер хотел находиться рядом, потому что чувствовал себя хорошо, но в то же время хотел убежать подальше, потому что чувствовал также, что ходит по острию.       Это ломка, которую можно контролировать. Но когда порошок сам высыпается в ровную дорогу и целится в ноздри, держать себя в руках становится гораздо сложнее.       Нет, Порко не пытался его соблазнить. И держался на расстоянии, заговаривая с ним ни больше, ни меньше, чем раньше, но Райнер замечал — его тоже это будоражит; в сознании ярче всего отпечаталось, как у Порко часто-часто трепещут ноздри, как он даже приоткрывает рот, чтобы вдохнуть побольше, распробовать — тот самый рот, которым Галлиард пиздел Райнеру всякие гадости, и эти два образа своим противоречием сладко скручивали извилины, потому что благополучно там и застряли.       Чувствовать это, переживать это — естественное, не подавленное препаратами — казалось единственно правильным, потому что так было задумано природой — или тем, что стоит над ней.       Теперь они оба ходят по острию.       — Я пас, пожалуй, — говорит Райнер. — Много дел сегодня, устану к вечеру.       Говорит медленно, потому что в голове до жути отчетливо проигрывается сюжет, где они с Порко, вусмерть пьяные, спешно ебутся в сортире какого-то бара, а потом убивают друг друга.       И не понимает, ужасает это его, возбуждает или веселит. Но на всякий случай усмехается — вслух.       Пик смотрит странно, продолжая улыбаться.       — Это из-за Порко, да?       Райнер аж перестает дышать на какое-то время, не сразу сообразив, что она имеет в виду совсем другое.       Пик никак не может знать: личные медкарты засекречены, а обсуждать такое между собой не принято, даже если вы очень близкие друзья. Ненормальные чувствуют других ненормальных; нормальные — нет и абсолютно счастливы в этом неведении.       Впрочем, Райнер не знает точно, насколько Порко и Пик близки. Но есть вероятность, что настолько, чтобы Галлиард ее посвятил — и не только в свой собственный статус.       — Райнер, он тебе ничего не сделает.       Он наконец выдыхает. Смотрит на сопли-сосульки, свисающие с крыши — наросли после недавней короткой оттепели. А потом снова смотрит на Пик, снова в ее глаза; как-то случайно вглядывается в ресницы и только теперь осознает, что они чернее, чем обычно.       Что ее взгляд чернее, чем обычно — потому что ресницы подкрашены, а веки подведены. Левое немного четче, ровнее, но в глаза эта разница не сильно бросается.       Пик редко пользуется косметикой, только в особых случаях. После долгого пребывания в Перевозчике руки помнят только дрожь, в то время как ноги — вообще ничего.       — Ты это для него так? — кивает Райнер, смотря на черные линии.       Она улыбается совсем широко — и сразу же прячет улыбку в руке, закрывается; а у Райнера в голове все встает на свои места.       И как он мог раньше не замечать?       То, как Пик — наполовину сгоревшая спичка — сразу же расцветает, когда лишь говорит о Порко; как она, всегда спокойная и расслабленная, будто бы немного волнуется, когда он оказывается рядом — и ее голос теплеет и вздрагивает; то, как они много проводят времени вместе и что в парной работе всегда выбирают друг друга.       То, что Пик потратила кучу времени, чтобы накраситься. Чтобы быть красивой в вечер рядом с Порко.       Конечно, Райнер не замечал раньше, потому что все время был погружен в себя и, по правде говоря, не очень-то разбирался в отношениях между людьми.       Порко могут нравиться только женщины. Бывает такое, что светлое, полностью человеческое чувство возобладает над природой, и ради него совсем не жаль отказаться от эйфории, по-животному сооруженной из одних феромонов.       Райнер чувствует, что его будто бы поневоле затянули в любовный треугольник. И отвращение к себе за то, что мешает своим запахом влюбленному человеку, который просил так не делать.       Потом вспоминает, что этот человек — Порко, и вроде бы немного отпускает.       — Глупости говоришь, — Пик выныривает из ладони, но все равно прячет взгляд. — Просто настроение такое. Я уже и забыла толком, как нужно нормально краситься.       — Неправда. Очень красиво получилось.       — Спасибо, Райнер.       Она отворачивается к сосулькам на крыше — колышутся ровные пряди в каскаде волос. Не сама подстригала, ходила в салон.       — Порко относится к тебе лучше, чем ты думаешь.       Райнер искренне усмехается.       — Это он тебе так сказал?       — Это я сама так знаю.       Он не то чтобы не верит — просто снова не хочет вдумываться; потому что все силы уходят на то, чтобы тонуть в себе, и нет лишних, чтоб сбиться с курса.       Тонет, тонет, а дна все нет. Сверху вроде кричат, а выбираться поздно.       Порко может быть каким угодно человеком, но им давно уже не по пути.       — Просто дай ему возможность. Нам всем, — произносит Пик вверх, к остриям сосулек. — Приходи вечером. Тебе тоже нужно отвлечься.       — Мне нечего надеть, — Райнер неловко смеется. А потом прочищает горло и честно добавляет: — Я подумаю.       Ему бы дать возможность хотя бы себе самому.       Пик поворачивается обратно, глядит Райнеру прямо в глаза уже без улыбки — и он ощущает, что на секунду свободное падение в себя прекратилось. Позади нее одна сосулька срывается вниз и, упав, разбивается о крыльцо.              У Райнера и правда было особо не из чего выбирать, чтобы надеть на обычную встречу за пределами штаба — форма уже будто стала еще одной кожей поверх надетых других.       Он рылся в шкафу почти час, хотя одежды было совсем немного. Сознание вопило, что к черту все это, что это плохая идея и что Пик просто мастерски умеет убеждать, пусть она ничего такого и не сказала; но руки очень уж бодро хватались за вещи, будто у тела было противоположное мнение.       Райнер нашел свитер. Относительно новый, неношеный; не то чтобы модный, но напялить такой вроде как было не стыдно — вроде как, потому что на месте, где должно было быть представление о том, во что вообще обычно одеваются люди, Райнер обнаружил пустоту.       Он ведь тоже был человеком. Только почему-то не мог наскрести в себе человеческого.       Надел свитер — будто снова чужую кожу. Едва узнал себя в зеркале с побритым лицом и без формы. Перед тем, как выйти, подумал, что и здесь приходится пытаться быть кем-то другим.       Он чувствует, как Пик касается его предплечья.       — Ты здесь не лишний.       Райнер кивает, хотя не думает о том, что он здесь лишний — он вообще ни о чем не думает. Достает взгляд из пива в своем бокале: его все равно налили без пены, и на поверхности почти нет пузырьков, чтоб зацепиться и смотреть неотрывно.       Бар оказался не самым лучшим, но и не конченой забегаловкой. Райнер не спрашивал, но был уверен, что выбором места, как и организацией всей встречи, занималась Пик.       Неплохая живая музыка, просторное помещение и отвратительное, будто разбавленное пиво. Райнер не решился взять что-то покрепче, чтобы вдруг не потерять контроль над собой — и поэтому теперь толком не пьет ту гадость, что ему принесли, а смотрит сквозь, пытаясь разглядеть дно.       В воздухе стоит жирно-жареный запах закусок и горечь дыма, просочившегося с улицы. Порко опаздывает.       Кольт не пришел — что там у него за праздник, Райнер так и не узнал. Да и не пытался интересоваться.       Сам он, заходя в бар, который нашел не сразу — будто внутренне все еще противился этой затее — был уверен, что все уже на месте, но обнаружил за столиком только Зика уже с бокалом бренди в руке. Буквально через пару минут подоспела Пик.       — Спасибо, что пришел, — добавляет она негромко.       Райнер снова кивает, не находя в себе никаких слов.       Пик переоделась в простое черное платье, увитое мелким цветочным узором; повязка, алеющая на плече, — как еще один, самый крупный бутон. Покачивает в руке бокал с соком и утонувшим в нем джином, переливчато бряцает лед — какая же, оказывается, маленькая у нее рука.       Какая же вся Пик, оказывается, маленькая — или скорее миниатюрная, как это принято говорить про девушек, но Райнер не говорил никогда, потому что никогда и не видел в ней девушку.       Только товарища, воина, шифтера, стойко выносившего перегрузки в титане — но эти шкуры Пик умеет с себя сдирать; оставлять свою легкую линию плеч, изящные пальцы с одним кольцом — на среднем, подкрашенную черноту взгляда.       Конечно, она нравится Порко. Она красивая и умеет быть человеком — хотя бы похожей.       — Надо придумать, за что пить. — говорит Зик уже после того, как опрокинул в себя почти все оставшееся в бокале. — Только не говори «за нас». Постоянно за это пьем.       Пик смеется — эти слова адресованы ей. Они с Йегером сидят рядом, смотрят друг на друга с улыбкой, а Райнер пусто выглядывает из-за кромки своего бокала.       Справа от него — Пик, слева — пустой стул, дожидающийся Порко.       Бросает в холод, хоть Райнер успел весь пропотеть из-за чересчур теплого свитера. Сразу хочется опрокинуть в себя все мерзотное пиво и шлифануть это сверху чем-то покрепче.       — А за что же еще тогда?       — За победу над Средневосточным Альянсом, если война все же случится. На границе, насколько я слышал, сейчас неспокойно, — Зик почесывает бороду. — И за то, чтобы Магат нас сильно не дрючил.       Он смеется вместе с Пик, и Райнер слышит его смех, кажется, впервые в своей жизни. Особенно так созвучный с чьим-то другим.       Изнанка свитера начинает сильно колоть кожу.       — А ты, Райнер, за что хочешь выпить?       Пик смотрит на него, плавно поглаживая бокал. Цветы на ее платье пестрят.       Райнер проводит большим пальцем по подбородку, пытаясь собрать в кучу разбежавшиеся мысли. Не ожидая, что Пик вообще еще раз к нему обратится.       Он мог бы просто сказать «за нас» дежурно и вежливо; но что такое «за нас», за кого? — за людей, которым осталось по-разному недолго и которые заранее справляют собственные поминки, даже пьют не чокаясь, но только вот друг по другу не плачут и вряд ли когда-нибудь станут.       Мог бы сказать: «чтоб не было войны», но войну можно не пережить, и это слишком заманчивая возможность для Райнера, чтоб от нее откреститься; возможность сбросить чужие кожи и быть тем, кем он на самом деле является. Оружием. Инструментом.       Райнер поднимает бокал.       — За то, чтобы починили крышу в тренировочном зале.       — Хороший тост! — подхватывает Пик, и лед в ее бокале лязгает совсем звонко.       Пиво прохладно плещется в губы, Райнер сглатывает слюну, так и не открыв рот. Делает вид, что пьет. И совсем не думает о том, почему ляпнул первое, что взбрело в голову.       Без Порко рядом ему не очень-то думается. Нужна свежая доза.       — Я курить, — бросает порозовевший лицом Зик, но удивительно твердый языком. Встает из-за стола. — Будете еще что-то заказывать — возьмите мне такой же. Двойной.       Райнер смотрит, как он ровно идет к выходу, и вроде бы снова распыляет взгляд по чужой спине, по бежевым стенам и шумным столикам, почти провалившись обратно в себя, пока не замечает.       В дверях Зик сталкивается с Порко. Встрепенувшись, Райнер сжимает руки, почти подскакивает на стуле — все вокруг сразу становится таким четким, что режет глаза. Даже не обращает внимания, как Пик заинтересованно сначала поворачивается и глядит туда же, а потом опять на него.       Зик кладет руку на плечо Порко, бодро похлопывает, смотря на него совсем по-отечески, чуть сверху вниз из-за разницы в росте — Райнер видит это так ясно, будто оно не происходит чуть ли не на другом конце зала.       Они о чем-то недолго говорят, а Порко широко улыбается. Кивает несколько раз, затем, отстранившись, пропускает Зика на улицу и идет к столику Пик и Райнера.       Заправленная белая рубашка, но расстегнутые верхние пуговицы — видны острые края ключиц, и очень хочется напороться на эти острия глазами, чтобы ослепнуть к чертовой матери.       Не видеть его. Чувствовать только запах, который уже доносится издалека, затмевающий все остальные.       — Задержался, — быстро бросает Порко, еще не успев подойти. Даже не посмотрев в сторону Райнера. — Но вы тут вроде и без меня не скучали.       — Еще как скучали, — отзывается Пик изменившимся голосом. Зачем-то достает из своего бокала трубочку, облизывает обратный конец. — Садись, Порко. Что будешь?       Не пошло, даже не игриво — обычный жест, но Райнеру становится тошно; и снова непонятно, не от себя ли самого.       Настолько, что уже не так противно сделать несколько глотков пива. Райнер обхватывает бокал крепко-крепко, надеясь, что стекло выдержит его негодование; видит, как Порко садится на освободившееся место Зика. Прямо напротив Райнера, рядом с Пик.       Вовремя подходит официантка, спасая от неловкости, которую, кажется, чувствует из них всех только один человек.       — Бокал вина. Белого, — говорит ей Порко.       Он называет какой-то хитровыебанный сорт, и Райнер чуть ли не давится. Вовремя отставляет в сторону пиво, вопросительно пялясь перед собой, пока Пик диктует заказ для себя и Зика; а когда официантка уходит, выпаливает:       — Это с каких пор ты вино пьешь?       Порко наконец смотрит на него. Не злобно, не с ненавистью и даже не с презрением — просто очень тяжелым взглядом. Отвечает:       — Всегда пил.       Райнер расплывается в глупой улыбке, думая, что это шутка. Переводит взгляд на Пик, ожидая, что та тоже рассмеется — но она продолжает сидеть с таким же выражением лица, ровным и мягким.       — Интересно, — выдавливает он и снова тянется к своему бокалу. Почти онемевшими пальцами.       Они редко пили вместе, все разы можно пересчитать по пальцам. Райнер не обращал внимания раньше, но был уверен, что Порко предпочитает «мужской» алкоголь — пиво или виски, ведь он сам весь из себя такой пиздато-мужественный и сильный; но теперь этот надуманный образ с треском разбивается о реальный — о то, как Порко аккуратно берется за длинную ножку принесенного бокала.       У него закатаны рукава почти до локтей. Предплечья гладкие, почти без волосков, исполосованные длинными венами — не вздыбленными, как у многих мужчин, а спрятанными под кожей.       У Порко красивые руки. Конечно, он нравится Пик.       И не нравится Райнеру — ну, только, может быть, внешне. И только потому что теперь обострились инстинкты — сам бы он ни за что не шагнул в пропасть между собой и Порко, только вот природа, слишком уж озабоченная численностью элдийской популяции, упорно толкает их обоих к краю.       Это ломка, которую можно контролировать. Но все меньше хочется.       — Райнер, все хорошо?       Пик снова к нему обращается, а он снова тупо кивает, не найдя в себе даже «да».       — Ты почти ничего не выпил. Может, поешь хотя бы?       Она выразительно смотрит на тарелку с гренками, сочащимися маслом, к которым так никто и не притронулся. Тошнить начинает сильнее.       — Нет, я не голоден. Спасибо.       — Взять тебе что-то покрепче? Твое пиво уже выдохлось, кажется.       Райнер мотает головой, стараясь улыбаться.       Его пронзает запах Порко. Тот цедит вино, отпивая небольшими глотками, облизывает губы — под свитером становится совсем мокро, тело все горячеет и горячеет.       И вместе с тем медленно леденеет в груди — Порко больше не обращает на Райнера вообще никакого внимания. Даже не пытается подъебать или хотя бы спровоцировать на словесную стычку, будто Райнера здесь и нет.       Порко просто сидит, наблюдает за небольшой площадкой в другой части зала, где паренек в очках споро клюет пальцами по клавишам пианино. Тот время от времени фальшивит, то ли потому что забывает ноты, то ли потому что не может толком рассмотреть их на листе прямо перед собой; но ситуацию спасает его напарник, чисто скрипящий на виолончели — они вместе играют что-то быстрое и жизнеутверждающее.       Музыка с душевными внутренностями Райнера никак не резонирует.       Конечно, Порко все еще обижен из-за недавней перепалки за таблетки, вот и крутит носом — злопамятный потому что; но Райнер видит, как у него часто вздрагивает кожа на щеках — как Порко водит во рту языком, проходясь по зубам.       Как он перекатывает в слюне запах Райнера.       — Как думаешь, что за произведение они играют?       Райнер вздрагивает, подумав сначала, что слова адресованы ему. Не от испуга — скорее от неожиданности. Но оказывается, что Порко снова обращается к Пик.       Она потягивает уже новый коктейль, пожимает плечами.       — Не знаю, но мелодия знакомая. Наверное, какого-нибудь известного композитора.       Порко делает глоток, и его выраженный кадык подпрыгивает. В профиль это выглядит особенно завораживающе.       — Сможешь мне сыграть так же? Я помню, что ты училась в детстве.       Разомлевшая от духоты и алкоголя Пик неопределенно хихикает, а Райнер раздражается. Старается заесть злобу масленым гренком, но становится только хуже.       Он сам все это заварил, а теперь сам же не может с этим справиться. Не может оторвать взгляд от Порко и отвлечься от его запаха.       Тело отчаянно тянется к жизни — ко всему тому, в чем можно найти эту самую жизнь, обо что можно пробудиться, за что зацепиться и всплыть наконец на поверхность.       Райнер чувствует, как чье-то колено касается его под столом. Вскипает и так разгоряченная кровь.       Это точно не Пик — она сидит чуть отодвинувшись, и ее ноги, закинутые одна на другую, остаются в поле зрения.       А вот Порко край стола упирается прямо в живот.       Райнер хочет отодвинуться в молниеносном рефлексе, но не может — его собственные желания сейчас явно расходятся с желаниями тела. Даже рука с зажатым в пальцах бокалом застыла в воздухе, так и не поднеся его ко рту; и выглядит это, наверное, пиздецки тупо — хорошо, что на Райнера просто-напросто никто не смотрит.       Но Порко так и не убирает ногу — Райнер чувствует его тепло. Их кожи разделяют всего два слоя ткани.       — Пи-и-ик, — наигранно томно тянет Порко. — Ну хоть что-то же ты мне сыграешь?       — А что ты хочешь?       Он коротко потирается коленом о колено Райнера.       — Что-нибудь страстное.       Не захлебнуться пивом сложно, но нужно куда-то спрятать лицо. Внизу живота очень быстро налипает жаркий комок, и Райнер все равно не может пошевелиться — оттолкнуть или отстраниться самому, и теперь он полностью уверен, что это столкновение под столом не случайное.       Порко, блять, его дразнит.       Пик наклоняется к нему и медленно произносит:       — Для тебя — все что угодно.       Они флиртуют друг с другом, будто Райнера за этим же столом не существует, а Порко продолжает тереться о его ногу.       Это какой-то пиздец.       Райнеру неловко, грязно и очень злобно, а сюжет в голове, где они с Порко ебутся в туалете, вдруг оживает и играет новыми красками.       Вот он, Порко, прямо напротив — касается, но так и не смотрит на Райнера, снова раздувает ноздри и вдыхает долго, глубоко; им бы просто уединиться прямо сейчас и получить то, что так сильно хочется, но никто не сможет так просто взять и переступить через свои выебоны.       Он смотрит только на Пик.       Райнер совсем не ревнует, но и ему хочется хоть каплю внимания.       Он придвигается вплотную к столу, переставляет ноги немного вперед — так, что теперь, немного отклонив правую, можно откровенно прислониться к ноге Порко. Соприкоснуться бедрами.       Горячо, горячо.       Порко очень мастерски делает вид, что ничего не происходит, только беспорядочно перебирает пальцами по столу — и Райнер хищно впивается взглядом в этот жест, выдающий Галлиарда с головой.       Ему не все равно.       — Правда, я уже не помню ничего почти… Ну… — Пик запинается, пьяно смеется. — Ноты не все, например. Но я могу попытаться…       Чужое тепло обжигает, кажется, до самой кости, и чем сильнее Порко прижимается напряженным бедром, тем быстрее в памяти меркнут и прошлые, и свежие ссоры.       Его запах из-за легкого опьянения становится горче, жалит приятно слизистую.       Если бы не Пик, сидящая между ними, все было бы проще.       Райнер судорожно глотает пиво и представляет, какие у Порко красивые крепкие бедра, когда он без одежды.       Сейчас — тогда, когда можно на все наплевать, но это не слабость, скорее наоборот; просто решиться и отделить неважное, мешающее инстинктам, оставив его в стороне — животные ведь тоже пиздятся за еду, территорию и главенство, а потом спариваются, а потом снова пиздятся, потому что так захотела природа, потому что это — залог выживания вида, и глупо противиться тому, что будет лучше для них всех.       Сейчас это нужно им обоим. Даже если Порко, зажимая Райнера в ближайшем вонючем туалете, будет приговаривать, как сильно его ненавидит.       Райнер открывает рот, сам не зная, что хочет сказать Порко. А тот осушает свой бокал залпом и хрипит:       — Пик, пошли танцевать.       Сначала ноге резко становится холодно. А потом перед глазами расплывчато, как в тумане, проносится — Порко встает, берет Пик за тонкую руку, она снова смеется, прикрывая губы свободной ладонью, роняя неразборчиво:       — Райнер, подождешь немного, мы сейчас…       Райнер даже не кивает. Смотрит сквозь них, сквозь то, как Порко аккуратно ведет ее в центр зала, а Пик держится за него крепко-крепко, потому что уже хорошо захмелела.       Следы от тепла на бедре быстро бледнеют, будто ничего и не было, будто всего лишь привиделось, а жаркий комок внизу живота, обманутый, распадается.       Остатки запаха Порко остаются на языке прогорклым осадком. Хочется сплюнуть, а лучше — хорошенько прополоскать рот.       Он просто потерся о Райнера, чтобы потом как ни в чем не бывало пойти развлекаться с Пик. Потому что Порко — ебаный мудак.       У них точно нихера хорошего не получится.       Внутри нет ни злобы, ни пустоты — лишь разрастается что-то настолько поганое, измазавшее собой и так не чистую душу, что теперь не отмоешь ее и не выблюешь этот комок; и придется продолжать тонуть в себя с ним в обнимку.       Вовремя начинает играть медленная, тягучая музыка, будто так и было задумано — даже очкарик-пианист вдруг перестает фальшивить, перебирает клавиши вдумчиво; а Райнер видит, как в густом желтом свете Порко обхватывает маленькую Пик за маленькую талию — так, что приминается на спине ее платье, облегает линию спины. Как они смотрят друг на друга с улыбкой и поначалу неловко двигаются, стараясь поймать нужный темп — Порко терпеливо подстраивается, даже не меняясь в ласковом взгляде, когда Пик спотыкается несколько раз.       Конечно, они нравятся друг другу.       «Никогда не думал, почему у меня проблемы только с тобой, а у тебя — со всеми?».       Оказывается, Райнер никого из них толком и не знал никогда. Расслабленного Зика, спокойного Порко, кокетливую Пик — этих людей, которые вдруг оказались совсем незнакомыми.       Он здесь не лишний. Он просто чужой.       Пива остается чуть больше половины, когда Райнер оставляет бокал. Встает из-за стола и идет к выходу, бросив последний взгляд на танцующих Порко и Пик, которые прижимаются слишком близко друг к другу и все еще улыбаются. На то, с какой нежностью руки Галлиарда держат ее тело.       Не ревность и не зависть — просто еще одно сожаление.       Он выходит в студенистые и вязкие зимние потемки. Полощет горло морозным воздухом, избавляясь от запаха Порко, который полностью смыть из памяти уже никогда не получится. Проходит мимо Зика, не курящего, а увлеченно говорящим с каким-то мужчиной — видимо, знакомым. Райнера они не замечают.       Закуривает. У сигареты нет вкуса.       Вечер тяжело ложится на плечи, и Райнер несет его с собой, считая шаги. Снег в ногах не хрустит. Шум постепенно стихает — и остается позади.