Лоскутное одеяло

— Очень хороший указ, правильный, — говорит Клара Геннадьевна, неспешно шагая по коридору. — Не знаю, как-то это всё… — Марина Николаевна замолкает. — Глупости. — Клара Геннадьевна поджимает губы. — Вот и Евгений Петрович со мной согласится. — По поводу? — спрашиваю я, пытаясь скрыть растерянность. — И всё-таки на оперативное совещание лучше не опаздывать, — поучительно говорит Клара Геннадьевна. — У нас новый указ от руководства, — говорит Марина Николаевна. — Ежемесячный дисциплинарный обход. — Прошу прощения? Слово «дисциплинарный» мне уже не нравится. — Весь персонал учреждения обходит все группы по очереди, — менторским тоном говорит Клара Геннадьевна. — Каждый воспитатель при коллегах приводит в исполнение превентивное дисциплинарное вмешательство в своей группе. — Пороть всех просто так? — переспрашиваю я. — Для профилактики, — важно поднимает узловатый палец Клара Геннадьевна. — Мне, конечно, придётся непросто, но это очень правильный указ, дисциплина от него непременно пойдёт вверх. — Я думаю, им бы стоило нанять специального человека, — говорит Марина Николаевна. — Вот как в старину, знаете. Чтобы всех с одинаковой силой и вообще… Что я могу? Я же женщина! — Милая моя, главное в этой методике — как раз чтобы наказание исходило от воспитателя, как вы не понимаете! — раздражённо цыкает Клара Геннадьевна. — Сам факт, субординация, авторитет… — Но я… Нет, я могу отшлёпать, но максимум двоих-троих за раз, у меня руки устанут! — восклицает Марина Николаевна. — Поверьте мне, это дело привычки, — говорит Клара Геннадьевна. — Вот я всего несколько лет назад могла… Она вздыхает, складывает ладони лодочкой, баюкая больные пальцы. — И что, определён какой-то общий стандарт? — осторожно интересуюсь я. — Разумеется. Порка по нижней части обнажённых ягодиц заготовленными по ГОСТу пучками розог, формула количества ударов — количество полных лет, умноженное на два. Поза — на выбор воспитателя, но одинаковая для всей группы, — с удовольствием говорит Клара Геннадьевна. — Это какая-то дикость, — говорю я. — Вот именно, — кивает Марина Николаевна. — У нас и так нагрузка, часов на планирование не хватает, если внедряют новые служебные обязанности, путь наймут специального сотрудника! Они ещё и нас самих заставят резать розги, а у меня маникюр… — Извините, — обрываю её я и ускоряю шаг. В воспитательской кто-то уже положил на стол копию указа и эталонный пучок розог: пять берёзовых прутьев длиной от семидесяти до семидесяти пяти сантиметров, не более сантиметра в диаметре с толстого конца. Я выхожу на прогулку и мысленно прикладываю новые правила к своим мальчишкам. Восемнадцать ударов. Двадцать два. Двадцать шесть. Да, многих из них я порол ремнём, некоторых даже тростью, правда, совсем без замаха. Но — за дело! Мальчишки считывают моё настроение, настораживаются, затихают, и груз вины от этой их осторожности становится ещё тяжелее. Я не могу так с ними. — Евгений Петрович, что случилось? — спрашивает наконец Севка. — Вы про орлянку узнали, да? — спрашивает Макс и грустнеет. — Не узнал. Не рассказывай. Мальчишки растерянно переглядываются. — У вас кто-то умер? — спрашивает Мефодий. — Вера в человечество, — мрачно отвечаю я и наконец всё им рассказываю и про указ, и про формулу, и про ГОСТ. Мы сидим в беседке, а снаружи зеленеют молодые берёзки, с которых мне, вероятно, и предстоит каждый месяц нарезать розги. — Розгами же не очень больно? — с надеждой говорит Севка. — Очень, — вздыхает Гешка. — Я, наверное, уйду, — говорю я. — Куда? — спрашивает Гешка. — Насовсем? — спрашивает Витька. — А мы? — спрашивает Севка. Я стискиваю кулаки: — Безвыходность какая-то. Я так с вами не могу. — А мы без вас не можем, — говорит Кирилл. — Вдруг нас Кларе отдадут, — говорит Макс, и Гешка испуганно ойкает. — Евгений Петрович, — говорит Витька, — вы делайте всё по ГОСТу, мы потерпим. — Потерпим, — кивают остальные. Никто не отводит взгляд, никто не прячется за спины товарищей. — Это же всё бессмысленно, — говорю я. — Даже если весь детдом будет себя вести идеально, указ не отменят. Дикость. А может, всё-таки уйти? И переусыновлять их всех. Нет, всех мне не дадут. Гешку, Лжедмитрия и других временно оставшихся без родительской опеки точно не отдадут. А из тех, кого можно усыновить, сколько поместится в моей квартире? Хоть свой детдом открывай, честное слово. — А нельзя найти того, кто это придумал, и подложить ему змею? — предлагает Витька. — Если бы всё можно было решить змеями, Вить, — вздыхаю я. И встречаюсь взглядом с Павликом. — Евгений Петрович, — говорит он и улыбается. За день до первого обхода Клара Геннадьевна лично убеждается, что розги заготовлены и замочены — по пучку для каждого воспитанника плюс полсотни запасных. — Я своих девочек буду сечь в позе берёзки, — с удовольствием рассказывает она. — Это удобно и воспитывает выдержку. Как думаете, Евгений Петрович, стоит увеличить количество ударов для лучшего эффекта? — Думаю, я буду вынужден написать докладную, если вы не будете придерживаться формулы, — сухо говорю я, и она оскорблённо затыкается. Клара Геннадьевна настаивает на том, чтобы мы начали именно с её группы, и мы всем воспитательским составом заходим в пустую спальню. — Здравствуйте, девочки, — говорит Клара Геннадьевна и берёт в руки первый пучок. — Поздравляю вас, сегодня мы улучшим вашу дисциплину. Лиза, начнём с тебя. Тебе полагается двадцать четыре удара. Прими позу. С розог капают крупные капли воды. Клара Геннадьевна подходит к аккуратно застеленной кровати и хлещет розгами по подушке. Кто-то из коллег вздрагивает, кто-то морщится, кто-то отворачивается, кто-то благосклонно кивает. — Не визжи! Не вертись! — приговаривает Клара Геннадьевна, охаживая подушку, и чуть морщится, перехватывая розги поудобнее. Павлик выглядывает из-за шторы и подмигивает мне.