Лоскутное одеяло

Я выхожу на работу измотанный и усталый. У меня был длинный выходной, три дня. В первый же вечер Ромашка при попытке испепелить плохой сон поджёг одеяло и впал в истерику, хотя (или как раз потому что) такого с ним не случалось уже несколько лет. Я просидел у его кровати три ночи в обнимку с ведром воды, но Ромашка всё равно боялся засыпать, соскакивал десятки раз, ошалело озираясь в поисках бушующего пламени, и потом целый день ходил невыспавшийся и хмурый. Тасю его шатания тоже порядком потрепали, хотя её никто и не вынуждал бодрствовать ночи напролёт. Она по собственной инициативе усаживалась караулить рядом со мной, вооружившись крошечной лейкой, неизменно засыпала и потом жутко возмущалась, что я её не разбудил. В конце концов я установил над Ромашкиной кроватью пожарную сигнализацию с автоматической поливалкой, и на этом всё благополучно закончилось. В общем, весёлые выдались выходные. Я выхожу из воспитательской, сдерживая зевок, и плетусь в игровую. Малышня сейчас там, а старшие в школе. Значит, в принципе можно показаться коллегам, сослаться на бумажную работу и спрятаться до обеда в кабинете. — А вот спроси, пусть тебе твой Евгений Петрович подтвердит! — доносится откуда-то из-за угла. — Что подтвердить? — спрашиваю я. — На ловца и зверь бежит! Из-за фикуса навстречу мне выплывает Клара Геннадьевна, за ней маячит мрачный Лжедмитрий. — Почему не в школе? — спрашиваю я. — У неё спросите, — угрюмо отвечает Лжедмитрий. — Клара Геннадьевна, в чём дело? Она негодующе раздувает ноздри: — Евгений Петрович, этот рецидивист опять пытался сбежать, причём через ваше окно! Слава богу, я как раз была в вашем кабинете. Не переживайте, я уже распорядилась, чтобы приварили решётку. Будьте добры, подтвердите, что он одной ногой в интернате для буйных, а то мне он не верит. — Клара Геннадьевна! Даже хорошо, что она попалась мне сейчас. Оказывается, все выходные мне хотелось на кого-нибудь рявкнуть, но не на Ромашку с Тасей же, в самом деле. Они не виноваты, что всё так. А Клара Геннадьевна — вот она, снова рылась в моих вещах, пристаёт к моим детям, заваривает моё окно. — Клара Геннадьевна, — угрожающе говорю я, — моё окно входит в перечень пожарных выходов из помещения. Если его заварят, штраф будете платить лично вы. Она немножко скукоживается, но не отступает, обвиняюще указывает узловатым пальцем на Лжедмитрия: — Мы не о решётках сейчас, мы о вопиющих нарушениях! — Для перевода ребёнка в воспитательную колонию требуется отчёт с детальной документацией и решение комиссии, — говорю я. — Я эту документацию веду с самого первого дня! — торжествующе восклицает она. — Там инцидент на инциденте, предостаточно для комиссии. — Если бы было достаточно, вы бы её уже созвали, — говорю я. Клара Геннадьевна поджимает губы: — Ничего, ещё один промах — и будет достаточно. — Ну-ка пойдём, — говорю я Лжедмитрию. — Поговорим. — И пожёстче, — влезает Клара Геннадьевна. — Паршиво выглядите, — замечает Лжедмитрий, едва мы заходим в мой кабинет. — Спасибо. — Я отпираю средний ящик стола, вытаскиваю таблицу. — Смотри. Лжедмитрий честно разглядывает разноцветные ячейки, потом спрашивает: — Это чё? — График твоих похождений. — Я веду пальцем по рядам ячеек. — Комиссия будет смотреть на регулярность. Жёлтые — это те, о которых предположительно не знают. — А зелёные — о которых точно не знают? — фыркает Лжедмитрий. В ячейках всего три цвета: красный, жёлтый, зелёный. Зелёным я отмечаю его дни без происшествий. — Для того, чтобы созвать комиссию, нужно минимум десять инцидентов за месяц, потому что ты у нас всего лишь бегун, а не какой-нибудь поджигатель. — Я морщусь, пронзённый стыдом за то, что вроде как приплёл Ромашку, и продолжаю: — Ещё хоть что-то выкинешь до среды — и всё. — А после среды можно? — серьёзно спрашивает Лжедмитрий. — После среды обнулится вот это и вот это, — говорю я и указываю на ячейку с двумя красными отметинами. Это у нас тот замечательный день, когда Лжедмитрий сначала спёр кур, а потом сбежал из актового зала прямо во время репетиции. — Мне надо сегодня. Сейчас, — с нажимом говорит Лжедмитрий. — В воспитательной колонии на всех окнах решётки. Лжедмитрий садится на диванчик и молча роняет голову на руки. — А нельзя это — что бы это ни было — сделать тут? — спрашиваю я. — Я могу выйти и закрыть дверь. — Нельзя, — грустно отвечает он и после очень долгой паузы поднимает голову, смотрит несчастными глазами: — Можете меня прикрыть? Пожалуйста! — Я-то могу… Я жестом приглашаю его к окну. Лжедмитрий подходит, и мы вместе смотрим на стоящую возле полуподвального козырька Клару Геннадьевну. — Что там есть такого, чего нет здесь? Точно никак нельзя всё устроить? — спрашиваю я, игнорируя неприличный жест, который Лжедмитрий исподтишка адресует Кларе Геннадьевне. — Она только меня пасёт или и вас тоже? — Ну, я надеюсь, что только тебя! — говорю я и виновато добавляю: — Извини. — Да ладно, — отмахивается он. — А вы могли бы?.. — Что? Он качает головой. — Спрашивай. — Вы могли бы пойти в лес и… — Он мнётся, опускает глаза, теребит край занавески. — …и сказать, что со мной всё в порядке? — Кому сказать? — Просто сказать. — Ну, предположим, — осторожно говорю я. — В любой лес? — Нет. Вот послушайте. — Он насвистывает простенькую мелодию. — За ней идите. — Не понял. — Поймёте. Это ересь. Или невиданное доныне доверие. — Ладно. Хорошо. Пойдём, примешь огонь на себя. Выйдя из кабинета, я беру Лжедмитрия за плечо, принимаю зверский вид (после бессонных ночей это очень даже просто) и иду искать Клару Геннадьевну. Далеко идти не приходится: мы сталкиваемся на лестнице. — Клара Геннадьевна, выручайте, — говорю я. — Надо идти в школу и взять копию характеристики для отчётности. — И не уговаривайте, не пойду! — вскидывается Клара Геннадьевна. — У меня колено распухло, еле ползаю! Она действительно прихрамывает. — Нет, что вы! Я хотел попросить приглядеть за нашим беглецом, — говорю я. — Очень бы не хотелось всей этой волокиты с комиссией. — Пригляжу, не сомневайтесь! — обещает Клара Геннадьевна. — Я быстро, — говорю я и спускаюсь в вестибюль, отчаянно надеясь, что Лжедмитрий не навешал мне лапши на уши и не рванёт всё равно. На крыльце я даже не притормаживаю, сразу спускаюсь и двигаюсь к воротам. Но дальше-то куда? Я верчу головой, пытаясь понять, где ближайший лес, и вдруг слышу ту самую мелодию. Её напевает карапуз лет трёх, водя лопаткой по забору детского садика. Я спешу к нему, умом понимая, что ситуация менее тупиковой не стала: вряд ли этот товарищ мне расскажет, в какой именно лес идти и что там говорить. Карапуз замолкает, едва я приближаюсь, и настороженно смотрит исподлобья. Я откашливаюсь, и тут мелодия раздаётся снова. Теперь её насвистывает какой-то мужчина с портфелем и собакой. Я кидаюсь следом, догоняю его — он замолкает. Мелодию подхватывает радио в чьей-то машине. Я так и двигаюсь короткими перебежками, следуя то за чьим-то телефоном, то за дверным звонком, то за музыкальной игрушкой. Даже птицы насвистывают по очереди эту мелодию. Наконец я оказываюсь в лесу, и теперь меня ведёт белка. Она не передаёт эстафету, а просто перескакивает с дерева на дерево, выщёлкивая и выцокивая всё ту же мелодию. Мне начинает казаться, что мне кажется. Может, недосып даёт о себе знать? Мелодией полнится весь лес, в такт шумят ветки и журчит вода. Звук нарастает, множится, превращается в шум. Наконец белка взбирается на высоченную ель — и замолкает. — Всё? Я пришёл? Мелодии больше нет, но есть огромное ощущение правильности. Да, я пришёл. Я это знаю. — Дима не может сегодня прийти, — говорю я, обращаясь к лесу. — С ним всё хорошо, он просто пока не может. Я пригляжу за ним, вы не волнуйтесь. Лес шумно выдыхает. Идти назад легко, будто попутный ветер дует в спину, хотя ветра нет. Я добираюсь до ворот детдома — и тут меня догоняет усталость. По ступенькам я еле ползу. Клара Геннадьевна и Лжедмитрий сидят в библиотеке. Лжедмитрий старательно переписывает карточки, Клара Геннадьевна удовлетворённо наблюдает. — Уже вернулись? — спрашивает она, увидев меня. — Неприёмный день, — мрачно отвечаю я и командую Лжедмитрию: — Пошли. Он соскакивает, рассыпав все карточки, и следует за мной в кабинет. — Всё передал, — докладываю я. — Получается, я теперь у вас в долгу? — настороженно спрашивает Лжедмитрий. — Получается, что так. Можем сразу же и рассчитаться, — говорю я. Он подозрительно наблюдает за тем, как я запираю дверь, пододвигаю к ней ширму и сгребаю с дивана папки, книги и прочее барахло, оставляя только подушку. Наконец спрашивает: — Каким образом? — Покарауль пару часиков, а я посплю, — говорю я и стаскиваю со спинки кресла плед.