Однажды появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль

╳

Ёнбока уже выворачивало наизнанку от такого количества людей рядом, от бесконечной музыки, которую и музыкой назвать нельзя — хрип, ор и басы. Парень пришёл сюда с одной единственной целью — рассказать Чанбину всё. Пьяная толпа и ряды бутылок казались отличными декорациями к его последним часам жизни. Перед смертью, говорят, не надышишься, а Ёнбок оттягивал момент признания и действительно пытался надышаться — неестественно, резко и часто. В начале вечера его не трогали и внимания на него не обращали, лишь предложили раз выпить за компанию и расслабиться, но младший отказался. Страх вжал его в диван. Он думал и гадал, где Чанбин его прибьёт: на этом самом вонючем диване или всё же оттащит к дверям квартиры и бросит на порог. Хёнджин ушёл, нет, подло сбежал и, возможно, уже лежит холодным трупом где-то под мостом. Они обещали друг другу «вместе», и это призрачное обещание скребётся внутри. Нельзя было привязываться к одному единственному человеку всем своим сердцем, нельзя было также и дарить его. Это непостоянное и сомнительное счастье любить и быть любимым. Все его бросают, и так, наверное, будет всегда. И этого так не хочется, поверьте. Но чем Ёнбок хуже? Он тоже в состоянии быть подлым и бросать. Он может бросить в рот горстку таблеток или броситься с моста, под которым, как ему кажется, должен непременно гнить Хёнджин. Только есть проблема — сам себя он трогать не хочет. Есть идея уйти из жизни другим способом. Он сидит и глупо улыбается своему решению не идти сегодня в университет на творческий экзамен. Какие рисунки? Какие мольберты? Возьмите кто-нибудь нож, он сам на него прыгнет, так и быть, только держите крепко и уверенно. Ему уже неинтересно смотреть в будущее — ему хочется убить своё прошлое и погибнуть вместе с ним. К середине всеобщего веселья Ёнбоку захотелось стать бутылкой, упасть и разбиться о грязный пол. Он не так представлял конец своей жизни, но он уже мёртв. Хёнджин был для него самой настоящей жизнью во всех её проявлениях. Ёбанная жизнь его бросила, Хённи покинул его, тихо ушёл и так подло, даже… Даже не дал возможности насмотреться на него в последний раз, не дал надышаться им. Ёнбок от всех этих мыслей ломается так же, как и хрустальный бокал у кого-то явно перебравшего со спиртным. Он ещё не надышался, но тянуть больше не может. Басы из колонок синхронно отбивают ритм вместе с хилым сердцем, которое заебалось, уж поверьте, терять и теряться. Парень срывает крышку с бутылки и делает первый судорожный глоток. Останавливаться на середине он не планировал, но его кто-то нагло прервал. Тяжёлая рука сначала падает на плечо, а потом вырывает бутылку. От такой дозы крепкого его начинает шатать, и причём сразу. Никого и ничего кроме долбаной музыки он не слышит, не хочет и противится постороннему голосу. Хён стоит над душой и в эту душу старается заглянуть слишком тёмными, мрачными и пугающими прищуренными глазами. Ему не нравится, что младший полвечера сидел унылым говном, а теперь решил литровую бутылку рома за раз осушить. Чанбин, может, и дурак, что втянул его в такую жизнь, но извилин всё же хватило остановить это безобразие. Он подгребает парня под руки и тащит, потому что тот пятками упирается и сам идти никуда не желает. Приходится применить силу и затолкать в туалет, приходится орать, потому что мелкий смотрит в одну точку, словно не слышит и не видит ничего вокруг себя. Чанбин с заботой в сердце, но всё же довольно грубо наклоняет Ёнбока, ухватившись за шею, и толкает ниже, ещё ниже, пока ледяная вода не струится по веснушчатому лицу и не заливает открытые глаза. Младшему приходится булькающими звуками умолять остановиться, и Бинни отпускает. — Лучше? — Ты… — Мелкий, даже не вздумай мне тут напиваться до отключки, — старший спиной подпирает хлипкую дверь, которую кто-то остервенело пинает. Чанбин видит, что Ёнбок сейчас сам не свой. Во-первых, он никогда не смотрел на него с такой ненавистью, как сейчас. Его реально подменили, потому что тот, кого он знал, не мог не отрываясь залить в себя полбутылки алкоголя. Да он одну банку пива мог сосать весь вечер и этим ограничиться. Это два. А в-третьих, Ёнбок никогда не лез драться, но вот он в два шага оказывается рядом и принимается колотить по груди своего друга. Выглядит смешно и нелепо. — И, сука, прекрати себя так вести, иначе… — Хён, он меня… Он… — Кто? Что? — Хённи, — Ёнбок продолжал вяло бить, но каждый последующий удар всё больше напоминал обычные поглаживания, и в конце концов пальцы просто зацепились за ворот футболки, а мокрая щека прижалась к рельефной груди. Хён всегда его защищал и уберегал, а сегодня он его прибьёт. Он должен. — Ты… Чанбин, ты… Ударь меня… — Мелкий, захлопнись и поблюй, — Чанбин только руки в стороны разводит. Он зол, и ему не до пьяных обнимашек. — Нет, Чанбин… Нет, нет… Ударь… Убей… Это точно был не Ёнбок. Теперь маленькие кулаки были адресованы лицу Чанбина, и ситуация вышла нахуй за все рамки разумного. — Руки, мелкий! — Чанбин кричал, а что ему оставалось? Не пиздить же друга, которого стоит толкнуть, как он перелом рёбер заработает. — Отвали, говорю! Чё на тебя нашло?! — Хённи… — Чё он сделал? Ударил? — Чанбин с той же грубостью, но во имя блага и мира во всём мире обхватывает тонкие запястья и снова тащит Ёнбока к раковине. Его нужно привести в чувства здесь и сейчас, потому что… Потому что стало страшно. — Бля, да поблюй ты, и легче станет! Ёнбока трясёт и от крика над ухом, и от ощущения пустоты внутри. Будто всё рухнуло в одночасье, густые тропики сгорели дотла, моря и океаны высохли. Старший проталкивает два пальца в рот, а у младшего темнота в глазах с белыми помехами, и он ни черта не видит, не осознаёт и крепче хватается за края белого мрамора. Он ощущает скользких змей, которые лезут к нему в глотку, и его выворачивает. Он старается рассмотреть и увидеть хоть что-то, но зрение не возвращается. Он думает, что из него сейчас лезет пепел после пожара, который устроил Хёнджин, его тошнит обломками, которые застряли, которых не должно быть там. Он снова ощущает холод, и ноги его больше не держат. Он отключается, а Чанбин ещё громче орёт, надрывая горло, бьёт по щекам со всей силы. Его первый раз в жизни ударил страх таких масштабов. Что, если Ёнбок умрёт прямо у него на руках? Приходится перебороть рвотные позывы и продолжать ковырять младшему горло, чтобы вышло всё до последней капли. Чанбин видит, что парень дёргается, значит, не всё потеряно, а Ёнбок в эту секунду ощущает онемение в руках и частично в ногах, зрение обрывками возвращается, как и горечь во рту. — Нормально? — Хённи… — ему нечего больше сказать, да и больно говорить. Не покидает ощущение, что горло разодрали кошки, боль в шее тянет его вниз. — Ты заебал со своим Хённи… Чё он сделал? Или мне просто так его прибить? — Хён… — парень отрывается от раковины и падает на пол. Вокруг вода, плевки тёмной рвоты, грязные разводы от ботинок. — Хён, я… — Чё ты пил? — Чанбин опускается на корточки, нижние веки оттягивает и мокрыми ладонями лапает лицо, стирая, видимо, ту самую рвоту. — Слышишь меня? Чё пил? Чанбина страх не отпускает, крепко сдавливает жизненно важную мышцу, ещё и ярость подгоняет. Он был против идеи Су Ёля добавлять сомнительный порошок в коктейли, но не Со хозяин вечеринки, а значит, его слово тут не закон. Единственное, о чём он просил, — это не давать эту бурду младшему. — Не знаю… — говорить легче, а вот дышать нет. Ёнбок словно марафон пробежал на одном дыхании, вот ему и не хватает воздуха, а может, это всё из-за катастрофы внутри? Перед смертью и правда не надышишься. Ему так же плохо, но больше не тошнит. У него болит, но не из-за сильных рук Чанбина, которые прямо сейчас запястье сжимают до белых костяшек. — Убей меня, хён… Прошу, убей… — Иди нахуй с такими просьбами, — Чанбин продолжает следить за зрачками, поправляет мокрые пряди и откидывает их назад. — Ты пил коктейли? — Бинни… Хён… — Ёнбок смотрит своими неестественно огромными глазами исподлобья и ждёт, долго ждёт, пока Чанбин наконец моргнёт или скажет что-нибудь. — Убей, хён… Давай… — Иди нахуй, Ёнбок. — Ударь меня, прошу, — теперь Ёнбок сам цепляется за руки старшего, потому что тот слишком быстро отстраняется, и парню снова страшно, но уже не умереть, а потерять Чанбина. Тот трясёт рукой, стараясь отцепить Ёнбока, как пиявку, но младший не сдаётся, устало моргает заплывшими и покрасневшими от слёз глазами, поднимается и снова припадает к его широкой груди. Внутри у разъярённого Чанбина было два чувства, и одно другое перебарывало: ему хочется прибить Хвана, прибить Су Ёля, да хоть кого-нибудь, но точно не Ёнбока. Что это вообще за пьяный бред? А второе чувство, скулящее и тянущее где-то под ложечкой — хочется обнять мелкого, укутать во что-то тёплое и просто сбежать отсюда. Он его сюда притащил, он несёт за него ответственность, и при любом раскладе вся вина ляжет на его плечи. — Хён, прошу… Прошу, выруби меня… Я не хочу… Не хочу так, — Ёнбок надрывается, глотая крупные слёзы, бесконечно стонет, и Чанбина тоже на слезу пробивает. Его не отвлекают выкрики за дверью, больше ничего его не бесит, даже ладони больше не зудят в ожидании драки. Один Ёнбок со своей «песней» теперь занимает все его мысли. Если у него шарики за ролики заехали, раздумывает Со, значит, Хван его всё же тронул, подписав этим себе смертный приговор. — Расскажи, чё случилось, — старший устраивает парня на подоконнике, аккуратно смахнув набок его мокрую чёлку, которая так и норовит спрятать налитые кровью глаза от этого мира, и, убрав последние следы рвоты с розовой щеки, наклоняется, снова вглядываясь. — Чё он сделал? И Ёнбок решается. Но не сказать, а показать. Он молча и довольно резко тянет за футболку старшего и губами утыкается в приоткрытый рот хёна. Первая секунда — шок на лицах обоих. А на второй или третьей секунде старший отталкивает Ёнбока и с видимым омерзением старательно трёт губы. Весь выпитый алкоголь сейчас течёт по канализационным трубам, в желудке ничего, но младшего снова тянет выпотрошить себя и мнимое содержимое желудка. Чанбин продолжает ошарашенно глазеть на Ёнбока, который посмел его поцеловать, и не верит, вообще уже ни во что не верит. Неужели он знает, кто он? И если так, то рассказать ему мог только один человек, которого на сегодня обрушится весь гнев старшего. Он сравняет Хвана с землёй, в порошок сотрёт, если понадобится, но эта скотина, решает Со, сегодня замолчит раз и навсегда. «Он же мне клялся, пидор такой… Обещал молчать…» — Хён… — сейчас Ёнбок уже не видит в этой горе мышц напротив ничего пугающего и жутко страшного. Хён если не ахуел от его поступка, то точно сейчас мыслями где-то далеко, от чего выражение лица становится грубее, мышцы буквально каменеют. Младший уже не хочет повторять свою просьбу, потому что друг выглядит так, что просить не надо — после такого «спектакля» ему точно конец. Долго Ёнбок молчит и выжидает, чуть сжавшись в плечах, а Чанбин всё продолжает и продолжает стирать с губ следы секундного поцелуя, который поцелуем полноценным язык не поворачивается назвать. Вся эта ситуация кажется полным абсурдом: он, Чанбин, грязный туалет и поцелуй. — Боишься, что заразишься? — почему бы и не пошутить напоследок? Ёнбок сгибается, и теперь на него накатывает приступ смеха, больше похожий на истерику. Почему бы масла в огонь не подлить? Перед смертью не насмеёшься. Вот-вот старший ударит, согнёт колено и врежет со всей силы за издёвку, но Ёнбок улавливает момент, как эти ноги, которые должны его топтать и втаптывать в разводы грязи на светлой плитке, отдаляются. Младший с трудом может сквозь смех слово вставить, поэтому просто руки тянет в сторону Чанбина и мямлит. — Хён… Ты не… Я… — Пошёл ты нахуй, Ёнбок, уёбывай и больше никогда не появляйся здесь… — Чанбин не был уверен, что мелкий услышал его из-за грохочущего смеха, поэтому последние слова он почти прокричал. — Я вам обоим этого не прощу… Никогда…

╳

— Спасибо, Бинни, — Феликс закидывает последнюю сумку на заднее сидение седана и сам ныряет на переднее. Чанбин хлопает багажником и устраивается за рулём. — Ремень, мелкий, — Со вставляет ключ, поправляет зеркало заднего вида, пристёгивается сам и ждёт, сложив руки на коленях, когда это сделает друг. — И простым спасибо не отделаешься. Вот выпьешь со мной, расскажешь, чё вы разбежались… — Чанбин выруливает на дорогу и смотрит по сторонам. — Эта гостиница на севере или юге? — На север, хён, — Феликс смог выдохнуть, когда полюбившийся район остался позади. Он больше не увидит эти современные трёхэтажные дома, не будет больше вечерних прогулок с собакой по кривым тропинкам сквера, Уён больше не будет его самым нелюбимым соседом, а Чанбин… Старший — снова часть его жизни. Необъяснимая радость от ощущения, что наконец вернулся «брат», которого Феликс потерял много лет назад по своей же глупости, смазывает всю густую печаль от расставания с Крисом. Со напевает какую-то песню, скромно улыбается, когда ловит на себе пристальный взгляд младшего и сам вгоняет себя в краску. Феликс будет скучать по этому уголку города. Здесь было спокойно, относительно тихо и дышалось легко даже с сигаретой в зубах на бетонном балконе. Он будет тосковать по щенку, которого так и не смог принять за своего. Берри — это история Криса, это было его решение и только его выбор. Пусть малыш останется с тем, кто сможет позаботиться. Эти двое смогут «зализать» раны друг другу, в этом парень уверен. — Слушай, Бинни, а тебе вообще можно пить? Феликс закончил свою ностальгию фрагментами последних событий. Они ведь так и не встретились с Бинни после того сумбурного вечера, так и не поговорили и нормально не извинились друг перед другом, а извиняться было за что. По мимике старшего можно было прочитать одно — говорить на эту тему он не хочет, поэтому и отмахивается, говорит, что всё, что не убивает, делает сильнее. Феликс пошутил бы про его прошлые убеждения на тему жизни и смерти, но голова его сейчас забита совсем другим. — Я, Ёнбокс, знаешь… Жить не стремлюсь, но и умирать не собираюсь, — машина уже заворачивала на парковку высокого здания отеля. — Люди всё делают либо для удовольствия, либо во вред, но это ж… Это ж всё связано, смекаешь? — Ага, — Феликс, если честно, не понимал его. У Чанбина ВИЧ, считай, билет в один конец без точной даты, но он не выглядит удручённым, и рассуждения его слишком уж не такие, не подходящие его «положительному» статусу. Феликс не будет спрашивать, как, когда и где это произошло — не тупой и представить может, — но был у него вопрос, который не задать он не мог. — Бинни, а ты принимаешь… Ну… Лекарства, таблетки? — Принимаю. — И бухаешь? — Бля, мелкий, я же… Какая разница, когда я умру? Сегодня или через лет 10? Если с кайфом прожить жизнь, то и подыхать не страшно… — И ты живёшь с кайфом? — вспомнив уёбка Уёна и его личный сорт «кайфа», захотелось сплюнуть. — Я стараюсь, Ёнбокс, правда стараюсь, — машина останавливается, и старший со стеклянными глазами и пустой притворной улыбкой поворачивается к собеседнику. — Давай побыстрее забросим сумки и напьёмся уже, наконец? До позднего вечера они сидели в лобби-баре и мешали свой смех со звуками ударяющихся рюмок о деревянную столешницу. Феликс больше молчал и слушал, ведь сказать ему нечего — про Хёнджина рассказывать он не хотел, боялся, ту чёртову вечеринку и своё неадекватное поведение он тупо удалил из памяти, а про Криса даже думать трудно. Зато Чанбин говорил за двоих. Пусть прошлое Со тоже обходил стороной, про Уёна старался много не болтать и друга не раздражать, а вот о своих планах на туманное будущее он поведал. Старший после того, как узнал о заболевании, решил бросить всех и всё, но инструкции, как это всё легко провернуть, под рукой не оказалось, поэтому он второй год уже бросает работу в автосервисе, так и не прыгнул с парашютом и до заветных Мальдив не долетел. Зато встретил Чон Уёна, и тот принял его таким, каким Бинни «сотворила» жизнь. — Мы в аптеке познакомились, прикинь? Он стоял передо мной и… И, блять, покупал тот же препарат, — лицо старшего было красным, но это, пожалуй, не от выпитого, а от того, что он впервые за много-много лет так много говорит. Его распирает радость от того, что его слушают. Внутри пожар, салюты и взрывы — его любимый, наверное, единственный друг вернулся, он рядом, и именно с ним парень готов говорить всю оставшуюся жизнь. Его младший братишка от другой мамы и другого папы снова с ним, прямо под боком. И все прошлые обиды стираются именно такой солнечной улыбкой, от которой сводит скулы и кожа багровеет. — Так он тоже… У него тоже? — Не, он другу покупал. Мы разговорились про всё про это и как-то сошлись… Съехались, — Чанбин пьяно и рьяно трёт глаза и подпирает подбородок. — Не плохой он, пойми. Конечно, он не идеальный и со своей придурью в башке, но он меня ценит, а я ценю его за это и за многое другое. Даже если он и бегает налево, то… Я не могу его упрекать, мы не трахаемся… Так… Петтинг или отсос, но это редко… — старший не видит лица друга, да ему и не надо. Он просто хочет всем скопившимся мыслям придать словесную форму и поделиться ими хоть с кем-то. Он не ждёт понимания, ему просто эгоистично надо выговориться. — Я боюсь его заразить и даже с тонной резинок на члене не могу… Ты тоже острожен будь с этим, ага? Одна ошибка, и потом всю жизнь страдать… Феликс бы пошутил про свои ошибки, да как-то ничего подходящего в голову не приходит. Он просто рад слышать этот грубый голос, прижиматься к Чанбину, как в старые добрые. Все его ошибки — это тоже каким-то образом Хван Хёнджин. — Бинни, но ты же не счастлив? — Это кто тебе сказал? — плечи Со трясутся от беззвучного смеха. — Я вижу. — А я вижу, что наливать тебе больше не надо, — парень демонстративно отодвигает непросохшие рюмки в сторону, поворачивается на звук голоса и носом утыкается в светлую копну волос. Он скучал по младшему. А ещё он счастлив и доволен этим вечером, как слон. — Может, про религию или политику поспорим, а? — Я вот не счастлив, хён, — Феликс сейчас в некоем трансе, в подвешенном состоянии и не знает, какую верёвку нужно обрубить: ту, которая тянет его наверх к свободе, или ту, которая камнем прибивает к многодневным страданиям. — И Криса я делал таким. Не любил и обманывал… Вот, почему мы расстались… — пьяным разумом Феликс решил намекнуть другу, на своём примере показать, что уходить от кого-то не страшно, не смертельно, пусть и до ужаса больно. — Я не любил его, и ты ведь тоже не любишь Уёна… — Бля, Ёнбок, на одной любви далеко не уедешь, понял? Любовь вообще переоценена и бессмысленна. — Так говорят те, у кого её нет, — смеётся младший, и Чанбин подхватывает этот грустный смешок. — Так говорят те, кто уже любил, Ёнбокс, и ничего клёвого из этой любви не вышло. — Зови меня Феликсом, — тихо просит младший, надеясь, что Чанбин этот лепет услышит. — Я теперь Ли Феликс, Бинни. У младшего уже после 2-й бутылки персикового соджу ум за разум заходит. Эта беседа ни о чём и обо всём снова возвращает его в день их последней встречи, он пережёвывает тот вечер, возвращается к проклятому письму Хёнджина. Хвана и только его он любил, а Крис был просто суррогатом, остановкой, скамейкой ожидания чего-то или кого-то другого. Но ни с первым, ни со вторым «ничего клёвого не вышло», увы. Два шота подряд, и он уже не вклинивается в пьяные рассуждения своего хёна о любви, и опять молча прижимается к упругому плечу виском, и заметные на барной стойке капли считает. Даже пролитый в спешке алкоголь напоминает о Хёнджине, о его слезах и о смятых простынях. «Это всё я… И, возможно, ты всё ещё любишь меня». Феликс закрывает глаза и внимания больше не обращает на тихую монотонную болтовню старшего. Пусть живёт, как хочет, пусть проживает, с кем душа желает, пусть терпит этого уёбка, раз ему это «по кайфу». Не его это дело, правда. Со своей бы жизнью разобраться для начала. Обычно, хорошенько напившись, люди во всех уголках мира совершают одну и ту же ошибку — пишут или звонят бывшим, а Ли Феликс ломает стереотипы. Закончив встречу ещё одной бутылкой рисовой водки, он тепло попрощался с Чанбином, поднялся на последний этаж в свой небольшой, но довольно комфортный номер в пастельно-голубых тонах, упал звездой на огромную кровать, явно слишком большую для него одного, и решил написать тому, кому писать вообще-то в 2 часа ночи неправильно, но надо. Ответ ему приходит буквально через пару секунд, и парень подрывается с пьяной пародией на улыбку, накидывает тёплый бомбер, ныряет в любимые кеды на высокой подошве и ураганом вылетает из номера, запинаясь о сумки и скидывая стопку полотенец. Выбегая в том же темпе на улицу и останавливая такси, он цепляется за секундную мысль, и весь путь до назначенного места Феликс растягивает её, как неподатливую резину — он впервые, наверное, поступает правильно, впервые за долгое время он выбрал правильную дорогу и правильного человека.