Солнце всходит на севере

— Эй, просыпайся, Линди, конец света наступил! Я нехотя разлепляю глаза, видя перед собой потрясающую картину — сестра, как обычно, сияющая и улыбающаяся от уха до уха, тормошит и тянет меня за руки. Длинные рыжие волосы закрывают смеющейся девушке лицо, но та почти не обращает на это внимание. Я уже научилась справляться с ураганом по имени Табита, поэтому, лишь поворчав для приличия первые несколько секунд, послушно сбрасываю с себя остатки сна и откидываю одеяло. Наверное, моё отчаянное желание ещё хотя бы пять минут поваляться в тёплой постели слышит даже кровать, сочувствующе качая краем покрывала — или это снова от недосыпа начались галлюцинации? Но после, покорно следуя за летящей на кухню, точно лёгкая бабочка, сестрой, невольно улыбаюсь. Это всё она — Табита. Порой мне самой кажется, что каждая из собственных улыбок — лишь отражение чужой. А точнее, рыжеволосой сестрицы. Эта огненная буря из раза в раз заставляла меня возвращаться к жизни, бурной и прекрасной, из тоски. И хоть бесила иногда неимоверно, но нас двоих связывала крепкая нить привязанности и дружбы, несмотря ни на что. — Да что случилось? — ворчу я, не поспевая за быстрой девушкой. — И вообще... Ты видела время? Сейчас ещё шесть часов! — Ох, сестричка... — Тянет Табита, прищуривая глаза со всезнающим видом. — Ты посмотри-то на календарь! Сегодня — Со-чель-ник. И правда, на странице календаря гордо красуется нынешнее число, двадцать пятое декабря. Табита, конечно, каждый год радуется предстоящему празднику, словно ребёнок, ждущий новогоднего чуда и волшебства. Но сегодня её восторг чересчур буйный, пожалуй, даже для такого живого воплощения бури, как она... Впрочем, мне ли удивляться странностям сестры? Я ведь люблю её всей душой, пусть и злюсь иногда, и как злюсь! До мурашек, до яростной дрожи в теле. Но будет ложью, если я скажу, что это вовсе не из-за страха за непутëвую девушку. Мне часто казалось, что из-за слишком переменчивого характера, любопытства и наивности она попадёт в неприятные и даже опасные ситуации. И она попадала ведь! А для меня потерять бы этот единственный луч света в серости монотонных дней было бы равнозначно смерти. Моя жизнь с раннего детства была одновременно и слишком однообразна, и переменчива, меняя направление с невообразимой скоростью. Из-за работы отца родители часто переезжали с места на место, из города в город, с дома на дом. И мы с сестрой, разумеется, вместе с ними. Сначала — лет до пяти или шести, наверное, — я, кажется, была обычным ребёнком. Возможно, немного больше других тяготеющим к «недетским» вещам вроде больших энциклопедий и земных законов, математических теорий и сложных наук, но отличие от жизнерадостной сестры было едва ли заметно. Я тоже радовалась каждому дню, проживала каждый миг в реальности, не уходя в книжный мир. Заводила друзей. Но друзья каждый раз, с каждым переездом терялись, вызывая душевную боль разрывом только-только установленных связей. Только одно было стабильно и вечно — сестра. Если я хоть на пару дней потеряю главную опору, как удержаться в полном волн буйного моря? Если Табите нравились частые приключения, если она наслаждалась адреналином и переменой мест, сменой привычных образов, то я после того, как меня бросили несколько друзей и в семье начало становиться всё более нестабильно, постепенно уходила в тот мир, где всё всегда стабильно и точно. Математические науки с идеально выверенными действиями и всегда единственно верным результатом, мир, где существуют незыблемые аксиомы и нерушимые законы — вот, что стало моим укрытием. И уже лет в десять моё отличие от ровесниц стало заметным: когда как множество тех детишек мечтали о становлении героинями сказок, о ярком сказочном мире и читали любовные романы, мой мир грёз представлял из себя выдуманную реальность, в которой я стала юным гениальным учёным, а любовные романы в руках заменялись увесистыми учебниками. Я горела цифрами, уравнениями и расчётами, а по дорогам из ровно расчерченных параллельных прямых оказалось куда легче, чем шагать извилистыми тропками судьбы. В этом плане я была намного слабее психически и морально, чем сестра. Табита всегда с пылающими глазами и уверенной улыбкой на лице бросилась наперерез любым опасностям, когда как для её довольно трусливой сестры был куда более предпочтительнее и безопаснее вариант спрятаться в надёжном месте и придумать такой же надёжный план. Когда Табита шла на поводу эмоций и с какой-то стороны в этом и обрела свой главный козырь, силой спокойной меня был разум, к его голосу же я и прислушивалась на протяжении всей жизни, старательно заглушая зов сердца. Но нельзя заявить, что я никогда не проявляла чувств. Скорее, определяла их как свою слабость, как брешь в броне, способной защитить от нестабильного и угрожающего мира. А свои слабости нужно искоренять. И я пыталась искоренить. Таила смех за маской невозмутимости, скрывала спокойным голосом дрожащий внутри страх. Из-за своей же излишней погружëнности в изучение новых знаний я неизбежно упускала жизнь — её сладость, её красота уходила сквозь пальцы. Место друзей заняли научные книги, эмоции сменились на чётко выверенный механизм, которому многое запрещено. Даже со своей семьёй я контактировала до ужаса мало, не совсем понимая и не совсем ощущая в этом надобности. Выстраивать отношения с людьми, живыми и такими переменчивыми, мне казалось ненужным взбирательством на рожон, ходьбой по лезвию клинка. Зачем опасаться предательства, раздумывать над своими словами, чтобы правдой ненароком не обидеть? Книги, например, никогда не разозлятся, не устанут, не разочаруются в тебе и не будут требовать невозможного, а если и будут — помогут сначала сделать возможным. И мне было уютно, привычно, безопасно находится в своей стабильной отстранённости от жизни. Но был и в этом тумане безучастности лучик света, путеводный маяк. Лишь один человек в моей судьбе не дал полностью отречься от существования, забыть про то, что за пределами книг и математических задач вообще есть хоть что-то, а кроме холодного расчёта и безупречного следования логике — право на искренние, пламенные, несравнимые ни с чем эмоции. Этим человеком была моя сестра. Табита — вот кто вытаскивал меня из комнаты, когда она успевала стать постоянным местом нахождения. Вот кто втягивал в опасные ситуации, раз за разом заставляя чувствовать вспышки паники и потерянности. Это не было удивительным — тот, кто привык находиться в своей зоне комфорта, стабильности и покоя, волей-неволей ощутит ужасную непривычность во враждебной для себя среде, где бушует переменчивость и море красок на палитре разных чувств. Где мир иногда позволяет себе выходить за границы научных законов, где столько тайного и неизведанного. И в этом смысле Табита сильно повлияла на становление моей личности — кем я могла стать, падая в бездну собственных заблуждений и страха незнакомого мира, если бы не подавшая руку верная сестра? Наша связь была сильной. Пожалуй, сильнее, глубиннее, чем отношения множества сестёр. И если бы у меня спросили, что главного для неё совершила Табита, я бы ответила, не раздумывая. «Она сделала меня живой». И правда, кем без этой взбалмошной надоеды, иногда так раздражающей порой, стала бы я? Вероятно, роботом, чей фундамент был выстроен на скупых правилах, законах, науках. Резким человеком, не принимающим ничего выходящее за пределы выдуманной «нормы», отрицавшим возможность привязанности и объясняющим её обычной игрой гормонов. Пустым сосудом, наполненным, разве что, строками из прочитанных учебников да заученными до бессознательности формулами. Но кем я стала теперь, благодаря счастливому повороту судьбы, к которой пусть и отношусь скептично, но которая благосклонно одарила меня такой чудесной, бесконечно любимой сестрой? Я стала... Человеком. Как бы банально это не звучало. Чувствующим, плачущим, смеющимся и даже иногда — если настроение хорошее, позволяющее отбросить в сторону холодный анализ и расчётливый ум! — верящим в чудеса. Я не отвернулась от мира окончательно, пусть и смотрю на него пока ещё с долей скептицизма и недоверия. Меня интересуют тайны, явления, необъяснимые наукой — вот, в чём заключается моя главная сакральная мечта. Выяснить невыясненное, понять непонятное — от перспективы, что и я тоже когда-нибудь имею все шансы стать тем, в чьих руках возможное стало исполнимым, заставляет глаза гореть. И спокойный насмешливый прищур, который обыкновенно царит в моём выражении лица, испаряется куда-то далеко. У меня есть не только книги и наука. У меня есть весь мир с его несовершенствами и недостатками, с его опасностями и горечью поражений. У меня есть такие сложные и разные в своей наполненности внутреннего мира люди, окружающие тут и там. И пусть я ещё пока не совсем разобралась в нужности взаимоотношений и не перестала интуитивно отстраняться от общения с другими, по сравнению с прошлой собой уже сделала огромный шаг. Я уже не боюсь всего этого. Возможно, опасаюсь... Ну, если уж быть откровенным до конца и не лукавить, то всё же побаиваюсь ещё иногда, скорее по старой привычке, чем из-за настоящего страха. И именно поэтому, по той же привычке всё рассчитав, прикинув и сложив, я не стала слишком упираться, когда узнала лежащую на повестке сегодняшего дня новость. — У нас с мамой есть для тебя кое-что очень интересное, — прошептала заговорщицки мне на ухо Табита, когда мы вышли на кухню и сели за обеденный стол. Я немедленно изогнула бровь в немом вопросе, но рыжая девушка лишь приложила палец к губам и шикнула, мол, секрет! Ох. Меня всегда малость раздражали её вечные секреты, хотя она никогда не скрывала от меня что-то ради зла и обмана — только ради шутки. Но эти шутки... Я ведь всегда была далека от юмора, смеха, веселья. От всего, что близко нормальным людям. Хотела ли я измениться? Часто ловила себя на такой мысли. И ещё чаще не находила ответа. Ещё я часто ловила себя на мысли, что регулярно помогала окружающим, несмотря на отстранённость от мира и неимение друзей, кроме сестры. Я помогала многим и разнообразными способами — ещё во время учёбы в школе это чаще всего проявлялось в выполнении домашней работы и за Табиту, и за некоторых одноклассников, увидевших во мне возможность получить безвозмездную выгоду и пользу для себя. Но делала я это не из порывов доброты и желания сделать приятно. Разве что только сестре — остальные же удостаивались такого скорее не из-за мягкого сердца, а из-за бессознательного стремления доказать (себе в первую очередь) превосходство, возможность быть сильной и работать на полную. Я вообще уже давно попала в этот порочный круг — постоянное ощущение, что стараюсь не в полную силу, что должна делать больше, сложнее, быть лучшей если не во всём, то во многом. Достигло это пика примерно три года назад, когда я могла не спать ночами и изнурять себя непрекращающейся умственной работой: постоянно с учебником в руке, с уравнениями в голове. Спасла меня из этого болезненного состояния только помощь психотерапевта — и, разумеется, сестры. Сестра вообще всегда была той, кто вытащит на улицу засидевшуюся за книгами домоседку. Я ведь уже говорила — мы всегда были друг для друга щитом и опорой: и если Табита помогала больше морально, не давая с головой утонуть в знаниях и отрезанности от жизни, то я чаще защищала нерадивую девушку от опасностей. А как та, кто всегда стремится попасть в самый эпицентр событий, Табита попадала в опасности часто. И мне, конечно, на правах разумной, знающей и превосходящей, пусть и ненамного, сестру по физической выносливости, приходилось её оттуда всеми силами доставать. И я злилась, рвала и метала, в такие редкие моменты даже не стыдясь своих бурных эмоций, но никогда не винила в этом Табиту. Гнев этот скорее был направлен на саму себя: что не уберегла, что должна была более тщательно следить за сестрой. Табита появилась на свет на пять минут раньше меня. Однако мне казалось порой, что позже. И не на пять минут, а как минимум на пять лет. Моя близняшка слишком часто, с завидной регулярностью, доказывала то, что до своего паспортного возраста, шестнадцати лет, не доросла эмоционально. Возможно, не доросла и я. Я всегда была напористой, не слишком мягкой и чересчур прямолинейной — мало кто знал, что с самыми близкими я позволяю своей холодной маске подтаять и выпустить наружу эмоции. Да и не бесчувственной я вовсе была, просто умела отстаивать свои границы, своё мнение, говорить «нет» уверенно и веско, ставя точку в разговоре. Правда для меня всегда перевешивала чужие чувства на чашах весов. Именно из-за этого я быстро прослыла в своём классе грубой и бесчувственной, но меня не сильно заботило то, что думали за спиной. Ведь я никогда не была особенно близка ни с кем, кроме Табиты и, возможно, матери — да и то со стыдом осознавала, что ещё до смерти отца, когда мать чаще бывала дома, не слишком часто проводила с той время, ведь куда больше окружающих людей в то время интересовали книги и знания. И если на сестру я ещё находила свободные минуты, то временем с родительницей могла пренебрегать. А с тех пор, как не стало отца, мама стала днями пропадать на работе. И теперь времени не было уже у неё. Да и, признаться честно, я слишком боялась и не хотела приближаться к той широкой пропасти, которая выросла между нами за эти годы. В этом плане Табита имела куда более тёплые взаимоотношения с родителями, а вот я, когда ещё была возможность, променяла их на свой закрытый ото всех мир. И теперь жалела, но жалеть было поздно — пора действовать, пока актуальность и этого решения не прошла. Но действовать тоже было страшно, непривычно... Легче было снова спрятаться в знакомом мире книг, где всё всегда стабильно и хорошо. Я поморщилась. Никогда не умела достойно спорить сама с собой, и неудивительно — ведь всегда бежала от любых мрачных и сложных мыслей, в которых не хочется копаться. И сейчас тоже переключилась на реальность, выискивая взглядом то, на что можно направить внимание. К счастью, искать долго не пришлось. — О, девочки, вы уже тут, — с улыбкой (мне кажется, или улыбка и правда немного натянутая?) говорила мама, накладывая нам в тарелки завтрак. Родной и знакомый аромат аппетитной, пусть и немного подгоревшей пищи коснулся носа, и мои губы тоже немного дрогнули от внутреннего тепла. Я всегда в такие моменты ощущала себя особенно живой. Жаль, что моменты эти были редкими. — Линди, Табита тебе ещё не рассказала о новостях? — Нет, она... Секретничает. Впрочем, как всегда. — Я с ухмылкой закатила глаза. Почему-то эти загадочные «новости» начинали меня напрягать. Ну а что ещё взять от консерватора? Я никогда не любила перемен, поэтому ожидаемо взъелась, когда какие-то изменения замаячили на горизонте. Да, пусть даже я пока ещё не знала, что это за изменения такие. — Узнаю свою дочь, — весело проговорила мать, взглянув на Табиту, и та в ответ гордо воздела подбородок. Если в напускной расслабленности и поднятом настроении мамы я и видела небольшую фальшь (которая, признаться, вызывала напряжение), то на светлом лице Табиты ничего, кроме довольствия жизнью и хитрющей улыбочки. Если кто и умеет наслаждаться жизнью, так это сидящая напротив рыжая девчонка. Как же мне повезло, что именно она стала моей сестрой. — Впрочем, не буду тянуть. Линди, скажу сразу. Эта новость тебе может сразу не понравиться... — Напряжение в моих руках закономерно возросло. — Но уверяю тебя, как только вы окажетесь в этом чудном месте, все твои сомнения сразу рассеются. Так... Я мгновенно села прямее на стуле, а взгляд приобрёл металлический блеск. Какое ещё место? О чём говорит мать? Ситуация с каждой секундой раздражала ещё больше, а счастливая мордашка сестры одновременно и спасала меня от отчаяния, и ещё больше погружала в бездну паники. Потому что полагаться на эмоции Табиты в трудных случаях никогда не стоит. Когда нам в прошлом приходилось часто переезжать, она тоже не выказывала особых недовольств. Неужели мама говорит о новом переезде? Я невольно сглотнула. Если так, то вряд ли мне удастся сохранить остатки нервов в покое. Казалось бы, в родном городе уже ничего не держит — единственный друг, сестра, в любом случае поедет со мной, а школу я не так давно закончила. Но наш старенький дом, несмотря на его хлипкость и внешнюю убогость, я полюбила до глубины души. И даже могла бы назвать своим другом — если, конечно, неодушевлëнные предметы могут ими считаться. — Ой, Линди, у тебя на лице все переживания написаны! — Расхохоталась сестра, а я нахмурилась ещё пуще. Как ни старайся скрывать свои эмоции, есть один человек, который прочитает их за пару мгновений вопреки всему. — Не бойся ты, сестричка, мы никуда переезжать не собираемся. По крайней мере... Надолго. И Табита замолчала, выжидая торжественную паузу. Однако я её спонтанного спектакля не оценила, одним ледяным взглядом вынуждая признаться во всех тайнах, как на духу. Не только у неё есть точки давления на меня — всё честно. — Ну ладно-ладно... Нет у тебя терпения, Линди, — с важным видом сказала она, похоже, как раз проверяя у меня его запас. Он уже подходил к концу — я ведь уже говорила, что никогда не любила сюрпризы? Слишком они непредсказуемы. — Итак, готовься, потому что сейчас твоя жизнь перевернётся с головы до ног. Мы едем в другой город на каникулы! — ...Что? Наверное, со стороны мой голос звучал до жути беспомощно. Табита отчасти была права. Моя жизнь не перевернулась, конечно, но потрясение было довольно сильным. Мы никогда не ездили куда-то на каникулы — только по нуждам отцовской работы. А после того, как умер папа, обосновались в одном месте, и теперь для меня, консерватора до мозга костей, одна только мысль сменить обстановку вызывала панику. Благо, не переезд — в любой ситуации ведь нужно искать плюсы, так? Но ведь... — Не волнуйся так, — обратилась ко мне мать, и в её глазах было видно беспокойство. Наверное, догадывалась, что такая внезапная новость произведёт на меня впечатление. Возможно, не совсем приятное. Отчего-то, видя сверлящий меня взгляд Табиты, стало немного стыдно: наверняка сестра ужасно хочет забытых в рутине перемен и приключений, устав сидеть на одном надоевшем месте, а я намерена портить ей каникулы своим нежеланием выходить из зоны комфорта. Так что... Лучше, наверное, согласиться, чем отпускать Табиту ехать без меня. Одна, вдали от дома — мало ли, в какие ситуации эта девчонка влипнет! — Вы едете туда ненадолго... Всего на две недели. — Всего?.. — Возмущëнно простонала я, но, не успела я смириться с этим потрясением, как на мою голову свалилось новое. — И вы там вовсе не одни будете. За вами присмотрит мой двоюродный брат. Всего пара безобидных, казалось бы, фраз, вызвали сильнейший диссонанс внутри. «Лучше бы сами», — раздражëнно подумала я, но подавила ядовитое высказывание. Для Табиты радость — получить такой чудесный подарок в преддверии праздника. Не хочу портить её счастье своей тоской. Но всё же... Хоть благодаря сестре я и разожгла в себе смелость, знакомство с совершенно чужими, незнакомыми людьми всё ещё входило в мой список самых сложных дел — наравне с получением Нобелевской премии и открытием новых научных законов... Помню, как смеялась Табита, когда увидела это. И немудрено: для общительной сестры ведь подойти и заговорить с любым человеком, начав диалог самой безумной фразой, было легче лёгкого. Что насчёт меня, таким талантом (или толикой безумия?) я никогда не владела. — Нам точно обязательно туда ехать? — Ещё попыталась слабо сопротивляться я. Но было поздно. Моё жалкое сопротивление просящему взгляду Табиты — точно пытаться победить ферзя пешкой. — Ну пожалуйста, Линди! — Воскликнула она, умоляюще прожигая меня взглядом. И я сдалась — однозначно и безотказно, покорно вытянув вверх белый флаг поражения. — Мама не сможет поехать с нами из-за работы... Но мы и сами прекрасно справимся, поверь! Ну давай... Кто знает, может, в этом маленьком городке ты откроешь что-то новое для своих исследований. — Хорошо, — полный проигрыш. Мне порой кажется, что я слишком многое позволяю своей сестре... А потом вспоминаю, сколь многое Табита сделала для меня, и стыжу собственный разум за глупые мысли. — Мы поедем туда. Видеть победный взгляд сестры и то, как она в искренней радости протанцевала по кухне, для меня лучшая награда. Возможно, я и не сдалась вовсе, и никакое это не поражение — а победа? Над собой, над оковами своих страхов. Уверена, поездка в другой город и знакомство с новыми людьми пойдёт мне на пользу, если я не хочу всю жизнь быть знакомой только с сестрой, матерью да книгами. Хотя порой такое расположение дел казалось не самым худшим. — А вот наши билеты, — ещё раз гордо смерив меня взглядом, вручила мне в руку два бумажных листочка, когда мы наконец приступили к завтраку. — Чудесно, правда? Мы отъезжаем уже завтра утром! Чур после еды вместе собирать чемоданы? Нужно взять с собой побольше одежды, там может быть холодно! — Да-да, чудесно... — Пробормотала я, перестав вслушиваться в счастливый гомон сестры. В такие моменты ей вовсе не требовались ни ответы, ни внимание — даже стенке она могла открыть душу и быть полностью довольной, когда находилась в подобном мандраже. А я перевела взгляд на билеты. «Гравити Фолз», — значилось в графе места прибытия. «Что же, — подумала я, набираясь решимости. — Если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней. Может, Табита права, и в этой поездке правда может измениться вся моя жизнь? Хоть я и не люблю подобные наивные и излишне романтичные надежды...». Сознание моё вопило от недовольства. Сердце же, вопреки ему, почему-то не слушалось и стучало по-странному предвкушëнно.