двойной красный

Раздаётся выстрел. Колющая прохлада в голове гудит, леденит, расставить мысли по полкам не даёт; жизнь на этом моменте приостановилась — тишина стен, кажется, звоном в ушах отдаётся; а сквозь тишину эту хрипение пронзается, будто на жесткий диск в сознании другой записываясь. Чувство, будто ты в виртуальной игре, где можно воскреснуть и пройти жизнь заново. Но второго шанса не будет. Черри громко скулит из-за угла. Лиза вздрагивает всем телом, пошатнувшись на месте, когда Кристина резко разрывает поцелуй и отталкивает с силой; дыхание перехватывает, а крик, будто не её, приглушенно разносится мембранами — она рвёт горло в одном лишь слове, слезами захлебываясь в край. Это неправильно. — Нет!!!.. Это несправедливо. — Пожалуйста!!!.. В глазах Кристины всë плывёт; она оседает коленками на пол, согнувшись пополам; к груди её приставлено дуло ствола, который вскоре падает с глухим стуком, откидываясь в сторону; освещая вид на открытую рану. Лиза знает, что всë не должно быть так. «Безумно люблю...» Кристина рада, что она успела. Вся комната словно в тумане. Словно это не комната заброшенной квартиры вовсе, а вправду парящее облако, от действительности оторванное, от времени настоящего ограниченное. Ненастоящее. — Пожалуйста, нет, нет!.. Кашель. Боль плещет на пол в виде сгустков крови. Лиза бросается к ней, телефон Захаровой из её же кармана судорожно доставая; скорую Виктора набирает; голову её на коленки свои кладя и рукою свободной держа за плечи. «Больше жизни люблю...» Кристина на неё из-под ресниц смотрит; губы приоткрыты, будто она сказать что-то хочет, но горло не поддаётся, а с нижней тонкая алая струя течёт; в глазах голубых неожиданно проскальзывает с нежностью в примеси сожаление. А в мыслях вся жизнь проносится, как на фотоплёнке; застревая где-то на последних шести месяцах. Первый выстрел, первая сделка, первый разговор по душам, первый поцелуй, первый Новый год, первая встреча после разлуки, и вновь всë в первой... Прошло целых полгода. Они так давно вместе, а кажется, что встретились только вчера; при этом имея ощущение, что знакомы всю жизнь. Уголки губ приподнимаются. Она сейчас почему-то вновь задумывается о том, какая же Лиза красивая. Когда она дрожащим голосом срывается в трубку: — Юля, быстрее!.. Умоляю, приезжайте сейчас же!.. Её глаза блестят, и всякий раз, когда она волнуется, то забавно жмурит нос — Захарова замечала это раньше и замечает это и сейчас на красивых чертах лица; таких особенно красивых в свете Луны. Как последний выстрел, м? Сознание Кристины изнемогает, будто киселем густым, сладким становится. Хочется спать. Дыхание учащённое ещё больше крови из груди испускает, пропитывая её футболку, пачкая пол, подоконник и ковёр; и Лизины руки. Разгоряченные ручьи изнутри, обжигающие всë, словно кислота, граничат с теплом родных ладоней, на её спине покоившихся; с выдохом она прикрывает глаза. Голос индиго будто отдаляется. — Стой!.. Не закрывай глаза!.. Прошу, не закрывай глаза!.. Она честно не может. Андрющенко прижимает её к себе крепко, на полу в её крови, слезы проливая на белоснежные пряди. Зрачки дрожат, как и всë её нутро, страх бешено выбивает из неё контроль, проваливая всë её существо в раскалённые угли. Ад. Тревога сжигает все надежды на что-то светлое в неистовом сумасшествии — потери самого дорогого. Отрицание колышет все возможные варианты исхода событий, когда всë уже предрешено. Больно. Вот она — обессиленная, едва грудь вздымается в горящем дыхании, едва слышно слабый сердца стук — лежит на её руках и умирает. «Прости... — теряет силы.» На самом деле, Кристина любит жизнь. Обожает жизнь. Всегда цеплялась за неё всеми руками и ногами, вытаскивая себя из таких погрязных ям, оставаясь на плаву несмотря ни на что. Однако сейчас... Она-таки предпринимает попытку взглянуть на неё ещё раз; руки на последнем издыхании подносит к влажным щекам бледным, невесомыми касаниями поглаживая; вскоре и они падают на пол, сдаваясь. Слышать всхлипы индиго, перетекающие в рыдания, наверное, худшее, что ей доводилось слышать в этой жизни. «Может, в следующей жизни, родная.» От пули умирают быстро.

***

Носилки. Лиза не помнит, как объяснялась, ведь и слова из себя выдавить не могла — Кристину поместили на носилки и вынесли из дома без показаний, уже в машине проводя неотложную помощь; времени было критически мало. Черри дома, и Лиза оставила его на ночь, уезжая с Захаровой, ведь с собакой, блять, никто в больницу не пускает. Андрющенко тоже не хотели пускать. — Я еду с ней... Это не обсуждается, — перед фактом ставит в карете скорой помощи; а на месте её просто рвет на куски от истерики накатывающей, от страха неистового, что это конец; что никакие врачи не вселят в человека жизнь, душу, искру. А когда её не пустили в палату, ведь нужно было провести операцию, она разрыдалась за стеной этой же палаты в ожидании чуда. Щенка она просит отвезти личного водителя к Виолетте — она точно о нём позаботится. Поцеловав Черри в мокрый нос, Лиза плачет, не стесняясь ни мед. персонала, ни водителя с охранниками нанятыми; Андрющенко не в курсе, каков был план, что должно было случиться дальше, когда Кристина закончила бы; ей и не до этого, так-то; она молится всем богам, чтобы она выжила; она вспоминает все молитвы, которые ей читала покойная матушка; когда она сидит в коридоре реанимационного центра и ждёт хотя бы чего-то, хотя бы какого-то признака жизни, она... Слезы на экран телефона роняет, в очередной раз от безнадёжности листая их совместные фото; вот они вместе в постели — Кристина телефон держит, делая селфи, а Лиза в шею её целует, глаза прикрыв, между них сидит Черрик; и улыбка Захаровой настолько нежная, а во взгляде в сторону её столько любви, и не скажешь, что... Что Лиза её миссия. — Пожалуйста... Пожалуйста, хоть бы с тобой всë было хорошо... Я не переживу... Я умру без тебя... — шепчет, как мантру, а слезы льются нескончаемо; она больше не стирает их, всхлипывая всë сильнее навзрыд, каждой клеткой чувствуя, что внутри неё что-то медленно погибает — это должна была быть она. И если Кристина жертвует собой, чтобы Лиза жила, то какой же объем её любви?.. Индиго не представляет. Сидя в белых стенах уже третий день без сна, она не представляет ничего, кроме той картины, когда Захарова окровавленная лежала у неё на руках, последние слова свои произнеся — те, что Андрющенко от неё никогда не слышала. «Какая же я эгоистка...» Если эти муки, которые она чувствует сейчас, почувствовала бы Кристина... Она убила себя, чтобы Лиза жила — другого выхода не было; чтобы выиграть время для неё, чтобы она спряталась и спаслась; и, наверное, Андрющенко хотела бы умереть сейчас, если бы не... Лиза не может думать о ней в прошедшем времени. — Как она?.. — спрашивает дрожащим голосом, как только врач вышел; — Сквозное ранение груди, — выносит вердикт мужчина, — пуля прошла меж рёбер и повредила лишь мягкие ткани. Сердце не задето. Переломов не наблюдается. Нам удалось её спасти, но она в тяжелом состоянии. Это в самом деле счастливый случай. Выстрел вышел смазанным. Кристина не успела прицелиться. — Когда она очнётся?.. — Мы не можем дать никаких гарантий, ведь крови было потеряно слишком много, — у Лизы мир рушится. Нет. Она очнётся. Очнётся из этой гребанной комы. И, вспоминая о том, как Кристина паршиво относится к себе, о том, блять, кто она и то, сколько у неё шрамов, вспоминая их причины... «За убитых.» Как она, мать вашу, мучилась — Лиза жалеет. Жалеет, что не выслушивала её до конца. Жалеет, что кричала на неё, когда она ушла; когда она вернулась, чтобы всë исправить. Все поступки Захаровой, вплоть до того самого дня, теперь выглядят обоснованными. Жалеет, что отталкивала её, жалеет, что не проводила с ней достаточно много времени, когда была возможность, жалеет, что буквально подвергла её опасности... Лиза винит себя в том, что случилось. «Если бы ты только пристрелила меня тогда...» Телефон Кристины отключён — самоблокировка достаточно полезная штука, однако ни Ден, ни Степан не могут ей дозвониться и мафия тревогу бьет — потеря сотрудника. Андрющенко страшно, что они однажды просто устранят их небольшую площадь. Что такое мафия? Какие у них принципы? Лиза знает лишь отдалённо, что они не жалеют никого. Даже самых лучших снайперов. Больница под управлением Виктора Андрющенко находится в укрытии, о котором они не знают, и найти не смогут, ведь индиго и свой телефон вырубает. А звонки от самого Виктора Лиза не получает — она звонит сама, с номера Юли. — Алло, дядюшка... — дрожь в голосе скрывает. — Это Лиза. Я не буду посещать университет некоторое время, и... На мероприятиях тоже являться не буду... Ему, по-хорошему, сообщила бы Юлия, обязанная докладывать всë, но... Но Лиза против. Лучше она будет всë время рядом, нежели шастать по городу. — Мне приехать в больницу, раз вы заболели резко? — Нет, не стоит, — оправдания будто бы даже не нужны, ведь Виктор соглашается и на это. Её вечно выгоняют из палаты, дабы провести процедуры, подключить питание... Сама Кристина лежит, вся в трубках, с маской на лице для того, чтобы дышать; обездвижена. Лиза не различает дни. Они тянутся, как у сурка. Единственное, что помогает ей их сосчитать — главы книги, которые она читает Кристине; даже не надеясь на то, что та слышит её. Чтение — её мнимое успокоение. — Так, на сегодня хватит, — разговаривает с улыбкой слабой, будто Захарова рядом просто спит. — Целую главу прочитали. Тебе понравилось? — смотрит на закрытые глаза и сглатывает. — Солнце, просыпайся уже... — по руке её бледной гладит, сжимая в своей и к губам подносит, целуя; голос ломается в приступе слез. — Я жду тебя... Я так скучаю... Ей хочется поцеловать её в губы — что она и делает; слабо-слабо, едва касаясь — будто это поможет ей её вернуть, будто они в сказке про Белоснежку или типо того; но, если наблюдать за Андрющенко в этот момент, Дисней тихо курит в сторонке. Андрющенко до сих пор помнит, как она смотрела на неё в последний раз, как она сказала это и в последний момент повернула на себя глок, как гладила её ослабевшими руками и как из неё медленно вытекали силы. «Зачем ты это сделала...» Помнит и ревет каждый день без остановки. За это время она похудела до сорока семи килограмм, про сон и речи идти не может — она в действительности убеждена, что, если сердце Кристины не выдержит, она уйдёт вслед. Несомненно. Однако вера живёт в ней, как в том ребёнке, который в один день потерял обоих родителей. Лишь мягкие ткани. Ей нужно восстановиться, но это ведь займёт какое-то время, ведь это ебанная дыра в теле. Кома помогает организму реабилитироваться и тратить меньше энергии на функции жизнедеятельности. Голова Лизы покоится на койке под ладонью Захаровой — только так она уснуть в чутком сне может, чувствуя её рядом с собой, чувствуя её, такое слабое, еле ощутимое, но тепло.

***

Светло. Неужели так выглядит смерть? Кристина еле глаза разлепляет, хотя, по сути, на том свете она не должна быть какой-либо материей — в глаза словно песка всыпали, а яркая белизна слепит голубые глаза; она чувствует, как делает вдох — отдается ноющей болью по всему телу; смотрит вверх и понимает, что это потолок. «Блять.» Это невыносимая боль. Будто ты слишком переутомился, батрачить на ночной смене в шахте две недели подряд и без зарплаты, — ладно, последнее утрированно. Захарова понимает, что, наверное, не хотела просыпаться. В голове перекати-поле — пустота, абсолютный ноль, она чувствует себя просто телом, что тупо болит. Фаланги пальцев подрагивают на чёрных корнях. Лиза вздрагивает всем телом и поднимает медленно голову... Прошло две недели, как она... — Кристин?.. — та жмурится, тяжело дыша через рот. — Господи... Б-боже мой... — шепча, поднимается к ней и обнимает, так бережно и так осторожно, чтобы не задеть никаких клапанов; горячие слезы хлынули с её ресниц. Во рту сухо. Захарова чувствует её касания; она слышит её тихий голос; она узнает их из тысячи; и боль осознания медленно протекает по её венам. Не получилось. — Моё солнце, ты жива... Господи, ты жива... — дрожит, а затем отстраняется резко и из палаты выбегает, чтобы позвать врачей; а по щекам Захаровой непроизвольно потекли слезы. Осмотр. Смена клапанов. На вопросы Кристина не отвечает, молча наблюдая за всем. Индиго снова её спасла. Какой же ценой? Захарова закусывает бледную губу. Когда врачи и мед. персонал ушли, Лиза врывается в палату и опускается перед ней на коленки, обнимая её ноги; согревая их своей любовью. — Прости... — едва слышно хрипит Кристина, смотря в потолок неизменно. — Не смей извиняться, — сквозь зубы произносит, стараясь скрыть всплеск. Будто всë это — сон. Внутри Захаровой теперь есть шрам от пули, который затягивается так медленно, у самого сердца. — Я люблю тебя... — выдыхает, говоря не своим голосом; почти бесцветным. — И я люблю тебя, больше всех в мире люблю... — плачет сильнее, сжимая белое одеяло в руках; Кристина сглатывает ком в горле. Всë это немыслимо. Так вляпаться в этой жизни, это... Просто тотальный пиздец. После молчания Лиза голос подаёт, в улыбке кривой расплываясь; — По теории квантового бессмертия, я бы умерла в тот же день с тобой... — Захарова слушает такую родную «какую-то научную хрень», в репертуаре индиго, взгляд на неё не опуская, боясь в лес её заглянуть. — Но мы обе живы, выходит... Это что-то да значит... Что-то да значит. Лиза согревает её руки в своих. — Я убью его, — прикрывает глаза. — Кого?.. — взгляд на неё поднимает, к щекам своим ладони её прижимая; она не отвечает. — Поехали, — встать пытается, тут же зубами заскрипев от боли несносной; — Нет, ты будешь лежать здесь, — индиго шипит, руками её останавливая; и здесь её сила преобладает над состоянием той. — Они... На нас охоту объявят, — дышит часто-часто, носом шмыгая, — они будут здесь с минуты на минуту... — За всë время никто не явился, — отрезает ядовито Лиза, её тон резко сменился на язвительный; раздражение — тоже защитная реакция. — Это наша больница и никто не знает о ней. Ты будешь лежать здесь, пока полностью не вычухаешься, ясно?.. — на последней команде её голос становится тише; и теперь точно сомнений нет, что она в самом деле заботится. Но Захарова знает, что, узнают они адрес сегодня, или завтра, или через месяц — это лишь вопрос времени. Но она переживает. Волнуется. За Захарову в жизни никто так не впрягался; за исключением матери, которая, так-то, и не знает о всех деяниях дочери. «Мама...» Кристина жмурится в попытке остановить поток слез. — Будем тебя расхаживать... Черри так соскучилась за тобой... — сипло говорит, руки её бесконечно целуя; — Я по ней тоже, — взгляд бросает на индиго, и внутри её так тянет больно... — Ты такая глупая, Крис, — головой качает, вниз смотря, — такая глупая... — Я хотела защитить тебя... — тихо-тихо; — От себя что-ли? — вопрос риторический, но Захарова отвечает; — Ага... — Глупая. Я так переживала за тебя, боже... Я так рада, господи... Солнце, я так испугалась за тебя... Ты бы знала, как же я тебя люблю... — шепчет голосом дрожащим, настежь душу открывая. — Ты моя первая любовь... Лиза слишком открыта с ней. И на этот раз полностью заслуженно. Потому что Кристина доверилась ей на равных. — Первая?.. — гладит её щеки, слезы вытирая и улыбается слабо. Индиго кивает часто, млея от её прикосновений; а в груди так тепло становится от осознания одного, что она жива. Кристина глаза прикрывает, наслаждаясь аккуратными объятиями Лизы; и, вроде как, она не жалеет даже, что открыла глаза; и, вроде как, жить даже хочется.

***

Месяц проходит. Лиза старается не расспрашивать Кристину о её прошлом, потому что вряд ли ей захочется его вспоминать; вряд ли там было что-то хорошее. Всë и так ясно, как белый день. Кристина сама заводит этот разговор. — Почему ты не звонишь в полицию? — со всей серьёзностью спрашивает, сидя на койке прямо перед ней, смотря точно в каре-зеленые глаза. — Почему не орешь, что я убийца и чтобы я убралась из твоей жизни? — Лиза молчит, губы поджимая; и Захарова в отчаянии. — Почему ты так легко реагируешь на всë это?.. И раньше ещё... Я убивала не единожды, и ты это прекрасно знаешь, — шепчет, находясь в прострации между страхом и очередным пониманием, что она не заслуживает этого. — Но почему ты не сдала меня?.. Почему? Лиза вздыхает, голову к потолку поднимая. — Потому что я люблю тебя, — кулаки на постели сжимает; речь её четкая, пусть она и сквозь зубы говорит, дабы дрожь не выдать в голосе. — Потому, что ты мне дорога, и я не хочу терять тебя. Ты не права, — она прямо-таки чувствует, как Крис собирается возмутиться, но она невозмутимо продолжает, даже паузы для неё не делая. — Я не легко реагирую. Мне... — вздох. — Мне больно за тебя... — она опускает голову вровень её глаз и устремляет взгляд в голубые, такие холодные и пронзающие; но, кажется, только Лиза их холода не боится. — К тому же, все, кого ты убивала, заслуживают смерти... Это самооборона. Если бы ты не убила их, убили бы тебя. Я не считаю тебя убийцей, ясно? Захарова может возразить; но она не делает этого. Индиго непреклонна. А эти слова слишком болезненно впиваются в сознание Кристины, вызывая те самые воспоминания из той самой ванной; а Лиза правда не считает её монстром... — Спасибо... — только и может сказать, а затем добавляет как-то резко и невпопад. — Я люблю тебя. Андрющенко улыбается. — Это так приятно слышать от тебя. Кристина тушуется в край, взгляд пряча. — Я... Раньше не знала своих чувств... Лиза обнимает её, в плечо своё утыкая, волосы распущенные поглаживая; — Всë хорошо. — Я очень тебя люблю, Лиз, — Кристина вместо «прости» благодарит. Она учится говорить. — Спасибо, что не отвернулась от меня. Спасибо, что осталась со мной. Ты же знаешь, что ты мой самый близкий человек, — выдаёт фразу за фразой, а Лиза просто светится от счастья за её спиной. — Я доверяю тебе, как никому другому... — произносит спустя паузу, сама носом в её шею утыкаясь и глаза прикрывает. — Ты тоже мне дорога, Лиз, очень дорога... Она лишь была рядом, ухаживала за ней, привозила Черрика и читала ей вслух, потому что... — Так, на какой главе мы остановились... — бормочет сама себе под нос, открывая книгу; но тут Захарова выдает: — На седьмой. Андрющенко взглядывает на неё удивлённо, несколько недоверчиво, мол, как такое может быть? Она слышала её? А Захарова плечами пожимает и улыбается слегонца. — Почитай мне, пожалуйста, — просит тихо; ей нравится это. И Лиза думает, что, наверное, зря сказала Кристине после совещания с мед. персоналом, что её уже могут выписать, ведь... Ведь у неё уже давно созрел какой-то план и теперь она тащит Лизу вместе с Черри на улицу прямиком из больницы. Их шаги небольшим эхом отдаются от стен тёмного коридора. Захарова продумала себе путь, который должен сработать; больше им нечего терять. Индиго тяжело дышит в спешке, за руку держа Кристину — нужно было сделать это втихомолку, дабы «не оставить никаких хвостов» по словам Захаровой. — Но если за нами слежку отправят?.. — шепчет, когда та замок на двери черного выхода взламывает; Черрик, как ни странно, всë ещё помещается в рюкзак, выглядывая из него пушистыми ушами; — С чего ты взяла? — хмыкает, ногой отталкивая дверь и выходя наружу; небо роняет ночь на ладони, которые смыкаются друг с другом в замок. — Ну... Это немного против правил... — слова и предостережения Виктора вспоминает, и ежится то ли от теплого майского ветра, её волосы развеивающего, то ли от голоса старшего Андрющенко в голове. — По камерам выследят, а если твоему боссу доложат... Сердце из груди выпрыгивает в страхе, она постоянно взглядом местность окидывает, вдруг кто сейчас выйдет. Дорога. Больница находится в глуши. Вместо ответа Кристина внезапно бежит с ней за руку через автотрассу, скрываясь в тенях деревьев; пустота на перекрестках даёт надежду, что здесь и вправду мало людей, что их не заметят; из-за ранения быстро накатывает слабость, она ведёт Лизу по каким-то своим путям, останавливаясь в переулках на передышку; тёмные деревья в листве покачиваются на ветру, почти в облаках; в нос ударяет запах весны. Лиза боится рисковать; и это оправданно, очевидно оправданно, зная ситуацию сейчас; в любой момент их могут повязать и... — Нас не догонят, — успокаивающе; только отдышавшись, на губах её поцелуй оставляет и улыбается. А глаза её, голубые такие, сверкают в свете уличного фонаря. Посреди ночи — самое тихое время, говорят? Да, именно поэтому в это время происходит самое большое количество убийств, преступлений и пропаж. В целом, это играет на руку тому, кто хочет скрыться и... Убежать. Дальше от них. Дальше от дома. Они долго бегут через деревья, через корни переступая, то и дело через дороги перебегая и рассекая перекрестки; — Откуда ты знаешь эту местность?.. — Лиза спрашивает удивлённо, когда Захарова приводит их к трамвайной остановке; — Мне приходилось ширять по городу в бегах, — хрипит, устало садясь на дощатую скамью, всë так же намертво её руку держа; Лиза рядом садится, голову её на плечо своё кладя и по щеке гладит, дыханием теплым укутывая; в округе никого и такая тишина приятная стоит, слышно лишь какой-то транспорт где-то вдалеке; она улыбается слабо — они убежали вдвоём. Ото всех. — Мы убежим, — шепчет, щекой пригреваясь к её плечу острому, и по голосу слышно, как она улыбается. — Всë будет просто... Просто доверься мне. — Только не обратно, — доверяется. Когда поезд с нужным номером подъезжает к остановке, девушки заходят в него, и Лиза платит сумму. Он почти полностью пустой, спит ещё старый дедушка и какая-то беременная женщина с ребенком; видимо, поезд едет в обратный конец, но это-то Захаровой и нужно; она находит место поодаль и садится туда с индиго. За окном сменяются картинки леса, ночного города издалека, а рядом за всë время проезжает всего пара машин. — Хочешь спать? — спрашивает хрипло, руку одну ей на плечо перекинув; Лиза головой мотает, но всë же обнимает её так, головой ложась на грудь; слыша её сердце, становится спокойнее; Черрик, послушно сидящая на коленках индиго, переползает к Захаровой. — Ты такая тёплая, — глаза прикрывает; небольшое покачивание на рельсах будто ко сну располагает; Захарова усмехается, по спине её гладя, щеку на волосы её положив. Выходить им не скоро. — Тебе нужен ещё постельный режим... — зевает уже в полудреме; небольшой холодок из щели дверей пробивается и чувствуется где-то под кофтой; — Плевать, — губами к макушке её прижимается; вторая рука на шерсти Черри покоится. — Смысла спрашивать куда мы едем нет, да? — Есть, — вновь усмехается, голос её чуть ниже становится, будто бы вправду сейчас скажет; за дорогой в окне следит. — Туда, где нам помогут.