Не девка

...Наши с Андреем курени снова разошлись; он уходил в свой, я в свой, и грозилось нам будущее не свести нас больше, если только кто не решит прискакать к другому мимо татар. А это страшно в одиночку, надо сказать. Кошевой и сам не в духе был. Наши парни — что сказать... Забоялся я, что Андрея больше не увижу на этом свете, а он тоже на меня исподлобья все поглядывал, подойти не хотел. Я и решил его позвать к себе, как бы он и не упрямился. Он подошел. Чуб лохматый, белесый. Шаровары мятые, как из постели только вылез. Я этому зрелищу, конечно, не умилиться не смог — вот была в этом беспорядке своя красота. А я человек простой: что не на месте, то подскажу да поправлю. Так Андрей залился да отвернулся, аки красна девица. — Что не так я сделал? — спрашиваю, а он глаза вниз косит. Тряхнул я его за плечи, он и очнулся, хотя совсем нехотя. — Чего ты как неродной? — говорю, — Али не мы с тобой татар бок о бок били? — Били, — говорит Андрей, — Так. — Ну и что ж ты от меня отворачиваешься, будто я Иуда какой? А он глазами похлопал и от меня назад отступил, как от врага. Мне, честное слово, обидно стало от от такого его отношения. — Не братья мы больше, что ли? — А как нам братьями-то не быть?.. — отвечает, — Да только... Я всплеснул руками. — Что?! Ты уж не томи да молви, как есть! — Отпускать я тебя не хочу! Одному богу известно, когда уж свидимся... И руками развел, а сам стоит будто пристыженный, хотя бы в его словах ничего и нет. Ну, думаю, дела... Что-то он молчит... — Так тут все друг друга отпускать не хотят. Что же удивительного? Да и неизбежно это, как ни крути. — Оттого мне и больно, — Андрей едва не заплакал. Как же мой сильный, всегда сдержанный друг мог так раскиснуть? Немыслимо! Он рукой откинул назад светлый чуб, чтоб на глаза не лез, а сам в сторону косится, красный, как алая зорюшка, ей богу! — Ну, и чего ж ты стоишь алеешь, а, братко? А он и лицо прячет. — Сказать мне что, может, хочешь? Иль девка какая из наших приглянулась? Али сестра моя? — И сам я знал, что глупо ему такое молвить, да только само вырвалось. — Не девка, — бормочет. — Не девка понравилась...не сестра... — Кошевой что ли наш? — загоготал я, а Андрей еще краснее стал. Ну, думаю, сейчас сознание потеряет: нет казака. Он молчал, а затем заговорил наконец: — Ты на меня не серчай, я ведь не со зла совсем... Я так... — Не томи! Али я не брат тебе? — А вот не брат! — Как? — нахмурился я, а Андрей меня за руки взял. Сам не знаю, отчего, да только голова моя закружилась. — А так! Не девка мне приглянулась, не кошевой ни ваш, ни наш. И медленно-премедленно начало до меня доходить, что же он хотел донести. — Это кто тебе так понравился-то?.. — Ты мне так понравился, дурачье. Я и не хочу говорить подобного, но ты из моей головы не выходишь уже давно. И чуб твой черный... Все перед глазами! — Брешешь! — не поверил я. Андрей вцепился руками в волосы, так как этим я его обидел. В голове моей не укладывалось. Чтоб казак с казаком! Да где видано? Только щеки мои заалели и похолодели пальцы. — Можешь не верить мне, а только я тебе ни разу не лгал. — И что же делать теперь? Я затих, а Андрей как будто остыл резко да уйти захотел. — А не знаю, — молвит, — Против Господа это, Гриша. Да и сам понять не могу, откуда это взялось... Грешный я. Я только вздох выдавить смог. — Знаю, что тебе все равно. Тогда уйду, и не ищи меня больше. — Нет, погоди! — закричал я, — Нельзя просто уйти, Андрей! Да и где это видано, чтобы любили без ответа? — А где это видано, чтобы брат с братом? Казак с казаком? Мужчина с мужчиной? Грех это, и ненавижу я себя теперь! — Тогда теперь и будет видано! Андрей замер как вкопанный, на меня глазенками синими-ясными хлопает и вразумить не может: это я всерьёз или так, поразвлекаться над ним? Да я и сам не знаю: и жаль мне его, и откреститься хочется, и тянет что-то. Глядя на глаза его ясные, сердце мое спотыкалось. Я давненько замечал за собой, как алею, когда он меня по плечу ударяет. А как я дрался за него с татарами, когда он ранен был? Злее цербера! Не бился бы я на смерть, если бы не нужен был он мне. Только вот житья не давала мне дума о том, что Господь не простит нам такого. Мужеложство — грех непоправимый, смертельный и наказуемый, едва ли не смертоубийство. Только здесь смертоубийство благодетели, что тоже есть настоящая жизнь. — Гриш, отпусти меня, — покачал он головой. А я — не знаю, зачем и под каким порывом, — схватил его за руку, будто красну девицу. А какими горячими были его перста! Уж думал, обожгусь. — Пусти, говорю! Неправильно это. Зато ты теперь знаешь. — Не могу отпустить, — отвечаю. — Это почему же? — Я тоже грешен. Втрескался по самое не могу в едва ли не брата! Андрей... Андрюша, погоди. Он подступил ко мне ближе, а меня будто жаром обдало. Я невольно шагнул назад, и Андрей снова отвернулся. — Да ты на меня посмотри, грешник! — я осерчал, но смягчился. — Не может мое сердце без тебя. Поди сюда, не отворачивайся. Он подступил ко мне ближе, а затем не знаю, что нас повело, да поцеловал я его. И больно мне было от того, что было это совсем не по-братски, а по-девичьи, али мы бабы какие, которые иной раз возьмут да поцелуются за весельем. А веселье тут какое! Чувствовал я сердцем, что плохо придется. Но воротить время назад я уж не мог. Вокруг тем временем засобирались люди. Курени расходились окончательно. Я отклонился. — Останься, Андрюша, — говорю. Он головой качает. — Там матушка, — вздыхает. — Люблю обоих. — Так и любишь прямо? — Конечно, как иначе... Разорваться не могу, а оставить ее тоже. Уж прости меня. Он обнял меня и привычно по плечу ударил. А какие наши годы? Мы татар побьем и свидимся, дай бог. Коли полюбил — верность до гроба сохраняй, так завещала моя мать, и заповеди этой я должен был следовать. — Теперь ты знаешь обо всем, — пожимает плечами Андрей. А я его по щекам погладил, алым таким, румяным, девичьим. — Не поминай лихом, Гриша. — Бывай, Андрюша. Прощай! Я проводил хитрющим взглядом, как он на коня взобрался. Только пыль поднялась, когда казак помчался вдаль за своими побратимами, и тут сам я сорвался, вскочил на лошать и поскакал вслед за ними. Негоже любимых одних оставлять...