Моё наказание. Моя награда.

В детстве я очень часто смотрел в Небо и думал: «Почему мы не можем летать?» Если бы могли, я бы взял и исчез. Улетел бы далеко-далеко, там, где свобода. Только вот... Свободы нет. У меня нет. И не было. Всегда был отец и его люди, которые находили меня везде, приводили домой, ставили на колени и давали своему «хозяину» хлыст. И начиналось его любимое шоу. Любимое от того, что я молчал. Никогда не кричал, не плакал, не просил прекратить, не умолял простить меня. Ничего. А ему было в кайф выцепить из меня хоть звук... Хотелось бы взять и отключить все чувства. Тогда и теперь. Мне было больно, я хотел рыдать и орать, но знал, что тогда отец забьет меня до смерти из-за слабости. Я приползал окровавленный и избитый в детскую, где сидел Макао и сдавливал ладонями ушки, чтобы не слышать ругань отца и свист хлыста. Он сползал с кровати, закрывал дверь на ключ и маленькими ручками перебинтовывал мою спину. Мы засыпали на полу, потому что сил подняться у меня не было, а он не хотел уходить от меня. Прижимался к моему боку и плакал, пока я шипел от боли в его макушку. Когда Макао исполнилось двенадцать, я попросил купить фейерверк. Мы сбежали и провели этот день вдвоём. Сначала ели мороженое, бегали по парку аттракционов, а вечером запустили салют... Тогда отец избил нас обоих, наплевав на праздник. Визжал, что мы отбросы, не имеющие право на развлечения, так как являемся членами такой приличной семьи. Потом, правда, пришёл в комнату и потрепал Макао за волосы. — С Днём Рождения, сынок. Тогда он ничего не ответил. Просто не смог подняться с подушки, а я рассмеялся, за что получил снова по лицу. Вскоре мы поняли, что лучше не злить отца и вообще ничего не делать, но сходили с ума от скуки. К тому же прошло много времени и Макао стал взрослеть, у него появился интерес к девочкам и я помогал ему сбегать на свидания. Отец, конечно, прознал... — Я не допущу, чтобы вы оба женились хоть когда-то! Не хватало ещё того, что от таких уродов, как вы, появилось потомство! Макао рыдал. — Пап! Хватит! Ты же сам был женат! — Именно! — тот схватил со стола фотографию в рамке и швырнул в нашу сторону. Она не долетела, упала. Тонкое стекло разбилось. — И лучше бы не был! Ваша мать... Кого она родила мне?! Вас? Мне кажется, что в роддоме перепутали детей и отдали каких-то идиотов! Да лучше бы она вовсе не рожала! Он тогда вышел из кабинета, а я потянулся к фотографии на полу. О, конечно! Эта иллюзия прекрасной семьи! Я помнил эту фотосессию. Отец специально заказал фотографа, нас с Макао нарядили и заставили сесть рядом с любимым папочкой. Он обнимал нас, улыбался, а на самом деле сжимал волосы на затылках, чтобы мы делали счастливый вид. Каждый, кто приходил в кабинет, восхищенно ахал: «Какая чудесная семья, господин Теерапаньякул, такие милые дети!» А он кивал и говорил: «Единственный свет в моей жизни»... Макао не перестал бегать на свидания. Он шептал мне, что очень влюблен в одну девушку и если отец не передумает, то они поженятся тайно. Только потом я успокаивал его истерику, потому что люди отца застрелили эту бедняжку. Тогда я услышал, как брат орет: «Ненавижу тебя, папа, умри!» Стало сложно. Макао закрылся ото всех, даже от меня. А я стал личным псом и главным разочарованием побочной семьи. Приходил со своих встреч, падал в кровать, где младший читал, и засыпал. Лишь изредка ощущая ласковые поглаживания по голове. Потом все вернулось на места. Мы снова стали близки, стали общаться, дурачиться и сбегать. Теперь нас не имели право бить - я был вторым господином и у меня была власть. И этой властью я окутал моего Макао, чтобы никто не смел трогать и обижать. Брат сначала прятался за мою спину, а потом распрямил крылья, стал выше и взрослее. Стал важнее. Самостоятельнее. В этом мире мы существовали только друг для друга и ради. Иногда меня заносило и я хотел быть лучше Кинна, лучше его семьи, лучше всех в этом мире! Мечтал, чтобы все умерли, только я - я! - остался. Правил. И все лежали у моих ног. Но маленький Макао обнимал меня, забирался на мои бедра и я остывал. Утыкался носом ему в плечо и понимал, что ничего из этого никогда не будет. Я - ничтожество. Таким меня сделал мой отец. Таким меня оставила моя мать. Макао был моей слабостью. Поэтому ничего удивительного не произошло, когда мы впервые поцеловались... Это было нужно нам обоим и от того, что было так запретно, было сладко, жарко и мало. Тогда мы кончили от одних поцелуев, не дотрагиваясь друг до друга ни разу. Утром и днём мы общались как и раньше, но ночью Макао творил со мной все, что хотел: гладил, кусал, душил и трахал своими пальцами... И я позволял. И позволял ему выебать меня так, как хотел он. Так, как нужно было мне. Мы упивались болью, играли в связывание, капали друг на друга горячим воском, водили по телам ножом, трахались везде и в любых позах, менялись местами и в итоге расслаблялись в ванной, попивая шампанское... А иногда продолжали лениво целоваться, лаская друг друга под водой. Нас уже было не остановить. Особенно, когда мы пошли в храм и попросили исповедь. Монах за резной дверцей не знал, что нас вошло двое. И пока я исповедовался, Макао отсасывал мне и глотал мою сперму. Дома я его отлупил и взял грубо у стены. Брат смеялся и называл меня грешником, а потом сам отпустил мне грехи, читая какие-то молитвы и снова прыгая на моём члене. А дальше со мной случился Пит. И это было глотком свежего воздуха. Ему мне хотелось сказать: «Я люблю тебя» совсем не так, как Макао. И я сошел с ума... Пришёл и сказал все правду. Брат посмотрел на меня тоскливо, но кивнул. — Это рано или поздно произошло бы. Там, в больнице, когда весь Ад закончился, мы лежали на кровати втроем и я был счастлив. Я знал, что мне нужно будет отпустить моего Макао, но сердце ныло. Они ластились ко мне, я целовал обоих, замечал с удивлением то, что они не ругаются и продолжал. Сейчас шесть сорок утра. Год спустя. Я сижу в кресле напротив кровати и смотрю за тем, как два моих любимых человека спят в обнимку. И из этого мне не выбраться... Да и никто не отпустит. Мы здесь навечно.