А скоро будет весна

Шан Цинхуа спокойно сидел, с головой завернувшись в мягкий теплый плед, и смотрел какую-то странную передачу, где рассказывали, какая погода сейчас в разных частях света. Так он узнал, что в Греции сейчас жарко, но пасмурно, в Эстонии идет дождь, в России мороз под минус сорок, а во Вьетнаме удушающая жара и пекло. Он не знал, зачем ему эта информация, но ничего путного по телевизору больше не было. От просмотра репортажей со срываемыми где-то ураганом крышами его и отвлек Мобэй, что с метелкой в руках появился прямо перед ним. — А? Что ты делаешь? — Цинхуа плотнее закутался в плед, оставив открытыми лишь глаза. — Убираюсь, — Мобэй даже не поднял голову и продолжил невозмутимо подметать пол. Да и произнес это так буднично, что в ответ можно было лишь кивнуть, не отрываясь от просмотра телевизора, где рассказывали про погоду где-то в Австралии. Но Шан Цинхуа до сих пор не мог не задаваться вопросом, почему Мобэй все еще был здесь. Да и любой бы на его месте не смог бы просто так смириться. Но каждый раз, когда он пытался поднять эту тему, ему отвечали лишь то же самое. «Я так хочу». Это могло расцениваться как захват жилья! Вторым аргументом было то, что Цинхуа вот уже четвертый день болел, а оставлять его в одиночестве не соглашались ни Нин Инъин, ни Му Цинфан, ни Мобэй. Поэтому первая каждый день звонила, второй консультировал, а третий играл роль домохозяйки! И все это в обход несчастного больного, который о таком внимании и не просил! Даже Цинцю как-то без его ведома узнал о том, что он «был при смерти» и «неопределенное время проспал в бреду». Тот от страха так разорался в трубку Цинхуа, что тяжело больной чуть не оглох. — Я не понимаю, что там делает Мобэй, но так, наверное, лучше, — к концу своей речи Шэнь Цинцю стих. Шан Цинхуа же промямлил что-то неопределенное. К чему такому лучшему это могло быть? Человек, что должен был стараться забыть его, носил ему в кровать таблетки, готовил супчики и вел себя очень странно. Цинхуа хотелось выть от такого! Если раньше он еще мог хоть как-то прочесть действия Мобэя, хоть и с переводчиком в лице самого Мобэя, то сейчас он окончательно запутался. Все было неправильно! — Уже на днях Новый год, — Мобэй деловито сгребал пыль в совочек, — Праздник весны. Нужно все подготовить, чтобы хорошо его встретить. Шан Цинхуа мгновенно закашлялся, отчего весь мягкий ком пледа тут же рухнул на диван и задрожал со страшными звуками, превратившись в огромную умирающую гусеницу. «Что? Отмечать праздник? Вместе? Вместе?! Он свихнулся? Что происходит?!» — Я… Блин… Сейчас умру. Кашель все не прекращался, а Цинхуа казалось, что еще немного и он выплюнет все вплоть до печени. Кажется, легкие уже подступали к горлу. Крепкая рука подняла ворочающийся комок и протянула стакан с водой. — Иди наверх. Полежи там, пока я все приберу. Потом сделаю поесть. — Лапшу? — Цинхуа вдруг оживился. Мобэй кивнул. И все же Мобэй готовил шикарно, лучше, чем в его фантазиях. Его лапша была произведением искусства. Как и все остальное, в принципе. За это Цинхуа мог отдать все. Но именно поэтому же он парадоксально чувствовал, что не достоин этого. — Иди лежать и отдыхать. Шан Цинхуа хотелось сказать, что его уже достало лежать, но спорить не было никакого желания, поэтому он закряхтел и послушно поплелся наверх, ничего больше не говоря Мобэю. Тот лишь грозно махал метелкой в его сторону, будто прогоняя нечисть какую-то. Ничего умного в голову не шло. Думать о Мобэе и его странном поведении не получалось. С Цинцю на эту тему разговаривать тоже не хотелось. Тот неизбежно пытался вселить в Цинхуа свои «а вдруг». Никаких вдруг! Ничего нет и больше не будет. Все это остается в забытом горько-сладком прошлом. Вот только все происходящее, все это не хотелось терять. Эти уютные завтраки, мелкие перепалки, молчаливые вечера, когда один работал в ноутбуке, а второй сосредоточенно смотрел дораму, разговоры ни о чем за ужином — все это не хотелось терять. Цинхуа боялся, что стоит теперь ему выздороветь, а зиме закончиться, как все это развеется пеплом. Маленький самообман растает. Шан Цинхуа вновь закутался поплотнее в плед и положил на кровать свой ноутбук, что он не включал уже почти неделю. — Нужно что-нибудь написать. Хоть немного. Знакомый файл развернулся на экране. Цинхуа подумал о том, как просто писалась первая книга. Будто даже без него. А сейчас в голове был полный беспорядок. Шан Цинхуа еще минуту просто посмотрел на неподвижный курсор, а потом все-таки защелкал по клавиатуре.

***

Я упускал что-то очень важное. И это не давало мне покоя. И тот вечер, тот концерт… Я был сам не свой, когда все закончилось. Стоило магии музыки исчезнуть, как вся эйфория вокруг погасла, оставив за собой лишь ликующее послевкусие. И кое-что еще. Я сам не мог уяснить для себя, почему тогда не смел смотреть на Мобэя, когда мы пошли на выход, почему балаболил какую-то ерунду, даже не повернувшись в его сторону, почему в автобусе я молчал, глупо улыбаясь от не утихшей внутри музыки. Во мне все вибрировало, будто грохот барабанов и ритм гитар эхом вместились в мое тело, где и были теперь заперты. Ночью я не мог уснуть от невероятного перенасыщения эмоциями. Сон не шел, в голове раздавались звонкие мелодии, крики людей, стук сердца, перед глазами были вспышки разноцветных огней и бесконечный человеческий поток, что двигался хаотичной волной. Лишь один человек выбивался из этой пестрой массы, тот, кто стоял у меня за спиной. Я так явственно чувствовал касания его рук, что несколько раз вскакивал с кровати в испуге, отчего туман дремоты непременно сбрасывался. Но все повторялось. Я не мог не думать о нем. Мои мысли все сводились к Мобэю, и это почему-то терзало меня. В школе я был невыспавшийся и счастливый. Шэнь Цинцю странно поглядывал на меня, явно не зная, какой диагноз мне поставить. — Это все здорово, но… Ты просто улыбаешься странно. Как блаженный идиот, — он со скепсисом осмотрел меня, когда я закончил вдохновенно пересказывать ему события вчерашнего вечера. Когда возле моей парты образовался кружок, я все так же витал где-то в облаках, представлял себя среди светящейся темноты и чарующей музыки, где я качаюсь из стороны в сторону, улыбаюсь кому-то на сцене и выкрикиваю что-то наивное человеку за спиной. Наверное, он все же ничего не расслышал. — Мобэй! Опять, зараза, днюху зажал! — Ша Хуалин недовольно стукнула рукой парту за моей спиной. — А? День рождения? — Нин Инъин закрутила головой и тут же отошла назад, вне поля моей видимости. — Мобэй! Так у тебя был день рождения?! Ох, ты ничего нам не сказал! — Он не любит его отмечать, — Ло Бинхэ сбоку лишь отмахнулся. — А когда он у тебя был? — Шэнь Цинцю оторвался от термоса с теплым травяным чаем, что принес ему все тот же Бинхэ, и тоже отвернулся от меня. — Вчера. — Что?! Грохот упавшего стула заставил весь класс замереть и беспокойно обернуться в нашу сторону. Нет, в мою сторону. Потому что весь наш кружок тоже в недоумении и испуге развернулся ко мне. Я же просто стоял и с чистым душевным потрясением смотрел вроде в сторону Мобэя, а вроде никуда. В голове весь вечер прокрутился фильмом на перемотке. Вчера, вчера был его день рождения, который я провел с ним. И ведь даже не поздравил его! — Оу, — Ло Бинхэ смерил меня нисколько не удивленным взглядом и вновь обернулся к Мобэю. Будто моя паника не удивила его совсем. — Что в этот раз тебе подарил отец? — То же самое, — Мобэй равнодушно повел плечами, еще раз взглянув на меня. — Написал что-то на электронную почту и прислал посылкой новый телефон. Все. Я пока даже не распаковал тот. — Он уже второй год дарит тебе смартфоны. Хах, фантазия закончилась? — Ло Бинхэ цокнул и похлопал Мобэя по плечу. С сочувствием. Что значило быть для родителей лишь простой повинностью? Лишней обязанностью? Просто один из контактов в телефонной книге. У моих родителей, однако, моего номера телефона не было. Да и в список их «обязанностей» я не входил. Может, так и проще? Знать, что ты не нужен точно, а не питаться мелкими подачками от людей, что должны тебя любить? Я не вникал в отношения в семье Мобэя, но тогда мне стало его очень жалко. Сколько дней рождения он провел так? Приезжал ли хоть раз отец, чтобы добродушно принести ему утром лапшу долголетия и вручить тот самый смартфон лично? Я чувствовал в этом какую-то неправильность. Мнимая семья — это еще хуже, чем отсутствие семьи вообще. Мне очень захотелось тогда поддержать Мобэя, но я не знал как. — Почему ты не сказал про свой день рождения? Мне удалось поймать его в коридоре после уроков, он как раз был один. Я попытался выразить на лице все свое недовольство тем фактом, что меня не поставили в известность. — Это не так важно, — и говорил это так честно и пренебрежительно. — Как? Это же ты! Как ты можешь быть не важен? Ты самый важный человек для себя! И ты важен для меня тоже! Мобэй молчал. Просто смотрел на меня, думал там что-то свое и молчал, снова и будто специально заставляя меня осознавать, какую импульсивную ерунду я сморозил. — Эм, я хотел сказать… Что ты бы хотел получить в подарок? Давай я сделаю тебе подарок! — Нашего похода на концерт было достаточно, — его лицо, кажется, немного потеплело, насколько такое вообще было возможно, но я принял его ответ, как тупую отмазку в стиле «ты и так сделал этот день лучше». Хоть речь тут была и не обо мне, а о концерте. — Ну, блин, нет. Давай еще. Пока я так навязывал свое добросердечное участие в этом самом важном и уже прошедшем дне, я параллельно прокручивал мысли о том, что я просто ничего не смогу подарить Мобэю. Что такой, как я, мог подарить Мобэю? Если бы он захотел, у него было бы все, достаточно только отписаться отцу, который включит свой родительский настрой и тут же достанет кошелек. А я? Тот, что экономит на еде, на одежде и вообще не разбирается в том, что нужно крутым парням. Я бы не смог подарить ничего стоящего, но и дарить ерунду мне не хотелось. Нужны, что ли, Мобэю тупые брелочки или забавные кружки с тупыми надписями? Да и Мобэй не Цинцю, которому нужны книги или фандомная чепуха. Он другой. Очень. Я почувствовал огромную черную пропасть между нами. — Хм, есть кое-что, — Мобэй сосредоточенно сложил руки на груди и нагнулся в мою сторону. Я заинтересовано подался вперед, решив, что тот скажет мне это шепотом. Мобэй еле слышно усмехнулся. — Если ты станешь известным писателем, то посвяти мне книгу. Он резко отстранился и развернулся, чтобы уйти, оставив меня разбираться с этим самому. Я даже не понял, что все еще стою в таком положении один! Просто ушел, не дождавшись моего ответа! Да и как мне было это понимать? Понятно, что он пошутил, но вот только эти слова отпечатались в голове огромным мигающим транспарантом. Странная мысль, что именно ради Мобэя я должен был стать настоящим писателем, не покидала меня. Когда я писал очередную главу с плаксивыми наложницами, меня не покидало чувство неправильности. Все это давно стало картонным, я даже рад, что вел этого многостраничного монстра к завершению. Читатели будто и не замечали, что от их любимых героев остались лишь пустые оболочки. Мне же было все равно. Меня радовали отзывы и деньги. Но теперь я решил, что стану настоящим писателем! Не на словах, а на самом деле! Моя мечта об университете вдруг стала не единственной. Появилась еще одна. И да, обещание я все же выполнил… С каждым днем я все больше понимал, что воспринимаю Мобэя не так, как прежде. Будто большой пазл наконец начал собираться. Словно до этого я стоял в самом начале какого-то очень масштабного перехода, а теперь, наконец, перешагнул эту огненную линию. Но я все еще не знал, что мне делать. Я чувствовал растерянность. Будто я еще блуждаю в темноте и не могу из нее выбраться. Все сплелось в клубок, все запуталось. Все ночи я думал лишь о двух вещах: своих мечтах и Мобэе. Иногда они пересекались. Пугающая маниакальность сводила меня с ума. Я сторонился Мобэя. Сам не мог себе это объяснить, просто врал, о каких-то делах, о чем-то еще. Только во время занятий Цинцю и Бинхэ мы привычно оставались одни. Так же сидели на одном подоконнике, о чем-то изредка переговариваясь. Я старался не отрываться от своих тетрадей. Мобэй же тоже что-то писал или чертил рядом. Иногда мы слушали музыку. Тогда нужно было придвигаться ближе, и это становилось для меня сладостной пыткой. Я совершенно не разбирал слов, но песни мне всегда очень нравились. Я всерьез взялся за учебу, потому что экзамены становились все ближе и ближе. Уже была середина зимы. Первый месяц прошел в каком-то непонятном круговороте, все дни сливались. Наверное, я мало что могу вспомнить из того периода. Наш клуб продолжил устраивать собрания, где мы все еще веселились, ели, читали свои отрывки, обсуждали книги. Тот немного скомканный и размазанный отрывок о прошлом произвел на всех неожиданно сильное впечатление. Даже Цинцю скупо похвалил меня, когда мы возвращались домой. — Вроде бы так оптимистично, а вроде бы… В словах одна безнадега. Безнадега. И правда. Я перечитал его еще раз намного позже, случайно наткнувшись в блокноте. Безнадега. Пустая вера во что-то. Как забавно читать это спустя столько лет. — Я вот прочла роман «Мастер и Маргарита», о котором нам говорил учитель, — рекомендации книг обычно всегда начинали Лю Минъянь и Шэнь Цинцю. — О! Я тоже читал! Брал книгу у отца. Она там еще с другим названием. А ты читал, Цинцю? — Бинхэ почти всегда, когда задавал вопрос, игнорировал всех присутствующих, кроме Шэнь Цинцю. Но никто даже внимания не обращал. — Читал, — Цинцю с легкой улыбкой кивал. Тоже только Бинхэ. — После этого мне захотелось прочесть Фауста, которого я все же так и не осилил. Хотя и в «Мастере и Маргарите» я не все понял. Наверное, из-за исторического и религиозного контекста. — Я читала где-то на форуме, что с этой книгой связано много мистики, — Ша Хуалин была в своем репертуаре. Она всегда старалась найти какие-то интересные факты, связанные с книгами, что мы обсуждали. «Чтобы не было скучно». — Интересный роман, — Лю Минъянь часто говорила куда-то сквозь, будто вообще разговаривала сама с собой. Меня в ней это очаровывало. В такие моменты она казалась еще красивее. — Там говорится о том, что люди не меняются. Жадные и жестокие. А вот любовь… — ее голос затих — как было всегда, когда она задумывалась. — Если любишь, готов пройти Ад. Любовь и милосердие — вот то, что способно рассеять тьму над человечеством. Шэнь Цинцю рядом тихо усмехнулся тогда. Наверняка опять в уме вздыхал, что девушки так много говорят о любви. Хотя мы все, и правда, говорили о ней много, порой слишком. Или это мне так казалось, потому что я буквально отовсюду слышал про влюбленность, любовь, парочки и тому подобное. Будто это преследовало меня. Да самый глупый бы уже догадался, что все мои метания из-за Мобэя связаны именно с тем, что я испытывал к нему неоднозначное влечение. Я обманывал сам себя, но делал это из-за какого-то элементарного инстинкта самосохранения. Мои чувства… разве были они правильными? Точнее не так. Они были абсолютно нормальными, но обескураживающими для меня тогда. Меня всегда смешили люди, которые говорили, что ориентация человека выясняется еще в подростковом возрасте. Мол, на кого реагирует твой организм, тот и попал. Нет, совсем нет. Либо я был неправильным подростком. На девушек в купальниках у меня ничего не екало, на фотографии полуобнаженных парней тоже. Да и вообще, мое либидо было очень ленивым и каким-то незначительным. Может, во всем виноваты те тексты, что я писал, растрачивая на них свою потенциальную сексуальную энергию, постепенно охладевая к данной стороне жизни. Не понадобилось и пятидесяти лет! Но все же дело в человеке. Ты можешь быть убежденным гетеросексуалом, но один человек может разрушить твою убежденность в этом в один момент. Все так легко. Дело не во влечении, дело в чувствах, из которого вырастает это влечение. В моем блокноте все чаще стали появляться зарисовки персонажей с похожими характеристиками, которых я так по-детски лелеял. Я верил, что воплощаю в них далекий идеал. Такой далекий, что точно не находился за мной во время занятий, нет-нет. Вспоминать об этом неловко, но почему-то очень приятно. Будто лучик солнца греет изнутри. «Это непередаваемое чувство, когда в твоей жизни появляется другой человек. Вернее, мысли о нем. Иной раз ты могла бы просто лежать вечером на диване, с улыбкой болтая ножкой в воздухе и планируя следующий день безделья. Но стоит тебе впустить этот вирус себе в легкие, как он атакует твой мозг. Теперь все твои мысли будут отданы лишь одному человеку. Каждые пятнадцать минут у тебя будет необходимость будить воспоминания, связанные с ним. Каждые тридцать минут захочется вновь встретиться и поговорить, неважно даже о чем. А по ночам тебе не удастся уснуть, не нафантазировав очередную романтичную историю, где вы оба выступает главными героями. А уж смакование вашего мифического первого поцелуя — это особое удовольствие. И особая боль. Почему я знаю такие подробности о симптомах этого вируса? Потому что теперь я больна им». Болен, наверное, я тоже был болен, но как давно? Не смогу ответить на этот вопрос. Может, это началось с того момента, как отступил страх, может, вообще появилось вместе с ним, виной мог быть и сэндвич, и лес, и возвращение блокнота, и поход на концерт. Я не могу понять, как и когда это произошло. Да и не нужно этого понимать. Просто вот оно, прямо перед тобой! Бери и делай, что хочешь! А ты вот и не знаешь, чего ты хочешь. Проще говоря, ты сидишь и ужасно тормозишь, каждый раз отставляя мысли об этом в сторону, предпочитая нежиться в дурманящих фантазиях. Да, так делал и я. Мне казалось, что так для всех будет легче. Я только смог наладить отношения с Мобэем, поэтому зачем мне все было портить?! Тот хрупкий баланс настраивался так долго, мои чувства были совершенно неуместны. Мне хотелось продолжать невозмутимо болтать с Мобэем, фыркать на его шуточки и издевательства, слушать с ним музыку, нести полную чушь, зная, что меня очень внимательно слушают (хоть порой и с тяжелым вздохом и немного дергающимся глазом), есть сэндвичи и просто быть рядом с ним. Если бы мои чувства вышли наружу, это бы все разрушило. Любить Мобэя было неправильно по многим параметрам. Но именно он заслуживал любви, по моему мнению, по-настоящему! И я хотел, чтобы в его жизни была та самая светлая любовь, что способна возрождать и убивать, способна сделать его менее холодным. Мне же оставались лишь маленькие крохи. Я собирал по пылинкам все, что касалось Мобэя. Несколько раз заводил о нем речь даже с Цинцю, зная, что Ло Бинхэ друг того. Кое-что из услышанного меня шокировало. — Я вообще не понимаю, как вы сдружились. Эй, серьезно! — Шэнь Цинцю эмоционально всплескивал руками, похоже, ему давно хотелось об этом поговорить. — Еще и на концерт пошли. Вдвоем! — Уф, а что тут странного? — я пытался оправдаться. — Нет, реально? И вообще, — после этого я пошел в нападение, — это ты постоянно пропадаешь с Бинхэ! Он реально такой тупой, что вы занимаетесь уже… — Ты сейчас получишь у меня! — Цинцю замахнулся, но я лишь со смехом увернулся. — А чего ты нервничаешь, бро? Блин, да вы постоянно вместе! Он тебе обед готовит! Вы же… — Ты дурак, да? — Цинцю меня не дослушал, но уже недовольно скривился, будто я засунул ему ящерицу в сумку. — Я — нет, а ты — да! Чем-то подобным у нас заканчивались многие разговоры, которые я начинал с целью хоть что-нибудь выведать о Мобэе. И вот однажды я сам смог убедиться в правдивости одного факта. Во время часа самоподготовки все как-то резко разошлись, кто куда. Кому-то нужно было в библиотеку, кто-то собрался стайкой, чтобы повторить какие-то темы, кому-то срочно потребовалось перекусить. Мы с Шэнь Цинцю сидели в коридоре и решали какие-то задачи. Не помню, что мне тогда понадобилось в классе, то ли учебник, то ли карандаш, но я решил за ним вернуться. И да, моя неудача уже давно не давала о себе знать, поэтому она спросонья решила резко подсуетиться и подсунуть мне очередную подлянку. Так я, почему-то стараясь все сделать быстрее, зацепился рукой за лямку сумки Мобэя, что лежала на парте, и уронил ее. Та с глухим стуком упала, а все содержимое, будто кровь, медленно выплескивалось из нее. Я услышал спереди тихие смешки. Ну да, они правы, если бы Мобэй это застал, он бы растер меня на несколько карандашей. И не посмотрел бы на все то, что было между нами. А между нами ничего не было! Тогда я и наткнулся на то, что по-другому раскрыло для меня Мобэя. Оно же и стало причиной череды недопонимания. Нужно признаться, я сначала не поверил Шэнь Цинцю когда тот сказал, что Мобэй рисует. Это он как-то выведал у Бинхэ, ну, или тот просто ляпнул это между делом. Так же мимоходом это было сказано и мне. Данный пункт все не хотел укладываться в мой собственный образ Мобэя. В моем воображении брутальный красавчик, коим являлся Мобэй, никак не мог быть чувственным художником. Но все же постепенно и эта мысль улеглась у меня в голове. А сейчас я увидел подтверждение. Я судорожно собирал упавшие тетради, проклиная свою неуклюжесть по кругу. В этот момент из учебника и выпал сложенный вдвое листок. Мне стоило не глядя убрать его обратно, но какая-то демоническая сила, на которую люди и смахивают свои промахи, велела мне раскрыть его. Простой карандашный набросок сидящего человека. В руках его то ли книга, то ли блокнот. Легкие и беспорядочные линии выстраивали элегантный облик человека, не давая рассмотреть его, будто пряча за тонкой пеленой. Похоже, это был черновик. Четко обрисованы были лишь две детали: рука, что, вероятно, держала страницу, и ветви, видимо, цветущего дерева над головой фигуры. Именно последнее почему-то надоумило меня на такую элементарную мысль: Мобэй рисует портрет своей возлюбленной, тайной и, несомненно, прекрасной. Это ведь такой популярных ход: изобразить любимого в окружении цветов. Дунхуа, дорамы, маньхуа — настоящая пропаганда розовой романтики. — Мобэй влюблен?.. Я так желал этого. Мне очень хотелось, чтобы этот хмурый парень искренне и тепло улыбнулся, получив в ответ такой же влюбленный взгляд. Я желал ему любви больше, чем себе, считая его по-настоящему достойным этого. Но все же я смотрел тогда на этот набросок, а у меня во рту была только горечь и кислота.