синдром прекрасного спасателя

В ту ночь Дима не пришел в больницу. Вопреки страхам ждавшего его Кирсана в Москву он тоже не уехал. Всю ночь он сидел на холодном паркетном полу гостиницы и думал. Под доносившийся из соседней комнаты храп Петра он размышлял, казалось бы, обо всем на свете. К утру он точно понял, что никуда не уедет. Не было на свете места, где Дима чувствовал бы себя более слабым, чем в Элисте. И именно этот город был спусковым механизмом его чувственности, которая — он был уверен — уже никогда не сможет проснуться. В Москве у Гончарова-младшего была бурная и веселая жизнь. Попойки, дружеские встречи, секс на одну ночь. Перебирая мужчин и женщин, он отчаянно искал человека, способного его понять — того, кто пробудит в нем нечто помимо простого желания обладать. Сейчас он был почти уверен, что все то, что он тщетно высматривал в незнакомцах на протяжении стольких лет, сосредоточилось в неуверенном, но смелом докторе Аюшеве. Уехать отсюда значило оборвать эту хрупкую нить паутинки, а может даже убить паука. Но то, что нависало над ним, было больше и сильнее. Оно настаивало на превосходстве, и Дима не мог спорить. Было невыносимо просто ждать, но на большее не стоило и надеяться. Работать под натиском телефонных звонков и настойчивых советов Петра было еще хуже. И, сбегая от неопределенности, он каждую ночь находил себя у дверей палаты Кирсана. В его присутствии кажущаяся угроза отступала на второй план, Дима чувствовал себя понятым, пускай все, что он мог себе позволить рядом с ним — легкое прикосновение тыльной стороной ладони к его, Кирсана, руке. Эти случайные касания за три дня их прогулок стали воздухом, которого Диме так отчаянно здесь не хватало. В тот день, когда Петр впервые за столько лет открылся ему, Гончаров-младший впал в ступор. Но даже в прострации он нашел в себе силы набрать номер главврача и узнать у него о состоянии Кирсана — ходил гулять сам, вроде в порядке. Дима пришел в больницу ранним утром. В наказание за бессонную ночь организм повысил уровень кортизола, и его хозяин чувствовал сильный стресс. Все вокруг казалось слишком большим: движения птиц и уличных кошек были смазанными, а проходящие мимо люди превратились в армию безликих, но очень шумных сущностей. — А где Аюшев? — спросил Дима у медсестры, не найдя Кирсана в палате. — Вышел прогуляться, — ответила ему женщина. Собираясь уходить, она все же обернулась и пожаловалась, — Всю ночь не спал! «Интересно, какие причины были у него» — подумал Дима и направился в соседний парк. Кирсан действительно был там. Он сидел на скамейке возле фонтана. Брызги, распространяемые легким ветерком, то и дело летели в сторону прохожих, а Кирсан подставлял лицо навстречу крошечным каплям и улыбался, щурясь от солнца. Дима замер. Замерло и его сердце, дыхание — все в нем будто затихло, боясь спугнуть красоту момента. Стоя в нескольких шагах от него, он не понимал, как тот мог не замечать своей неповторимости. Он медленно подошел к скамейке и сел рядом. Кирсан обернулся, но вместо улыбки, которой они уже привычно обменивались при встрече, на его лице Дима увидел разочарование. Ему стало дурно. Казалось, его не просто не ждали — его ожидали не встретить. Проглотив обиду, он все же нашел в себе силы заговорить. — Прости за вчера. Слишком много навалилось, не смог приехать, — краем глаза Дима заметил, как ладони Кирсана сильнее вжались в скамейку, а взгляд отвернулся к фонтану. — Ты не обязан навещать меня каждый день. В конце концов, у тебя могут быть и личные планы на вечер, — последние слова он произнес как-то особенно резко. В голосе доктора, всегда робеющего под натиском внимания Димы, чувствовался холодок. — Что-то случилось? Может я сделал что-то не так? — С чего ты решил? Все отлично. Кирсан не умел врать. Эти слова, такие знакомые Диме, могли звучать убедительно лишь от того, кто годами практиковался произносить их без повода. Гончаров этим навыком овладел в совершенстве, Аюшев же откровенно демонстрировал свою неопытность. — Слушай, я же не дурак. Ты зол на что-то или на кого-то. И если скажешь, я смогу помочь, — Дима придвинулся ближе и дотронулся до напряженной руки. — Не сможешь, — Кирсан одернул ладонь и наконец посмотрел в глаза Диме, — Если хочешь от кого-то откровенности, нужно для начала быть честным самому. — с этими словами он встал и пошел в сторону больницы. Дима направился следом. — Ничего не понимаю. Если ты про ход дела, то я просто не хотел грузить тебя проблемами. Никакой новой информации нет, все дело только в бюрократических проволочках и... — Дима едва поспевал за быстрым шагом Кирсана, но тот сам резко остановился и повернулся к нему. — Ты приехал не один, — сказал он, глядя прямо в глаза, — Ты все это время говорил со мной обо всем на свете, но хочешь, чтобы я просто поверил, что ты забыл упомянуть того, с кем живешь в одном номере? — Какая разн… Боже, это же совсем не важно… — Не важно? Тогда что для тебя вообще важно? — Кирсан отвернулся, собираясь уходить, но Дима схватил его за ладонь и резко потянул обратно. — Ты, — он крепче сжал руку, — Все это… чем бы все это ни было. Минуту они стояли, молча глядя друг другу в глаза. Наконец Дима расслабил хватку. Кирсан медленно, будто нехотя вытащил руку из его ладони. — Давай поговорим позже. Мне правда сейчас не хочется это обсуждать, — бросив отрывистый взгляд, он отвернулся и медленно ушел. Дима смотрел ему вслед, не понимая, какими силами он разрушил то постоянное, что все еще держало его на плаву, — и какого черта в этом опять оказался замешан его старший брат.