Какие бывают чаи

— Ты можешь телевизор сделать потише? — обратился к Павловой Геннадий, повернувшись на стуле вполоборота. На рабочем столе царил хаос или, вернее сказать, творческий беспорядок. Вот к чему уж Кривицкий точно не был готов — так это к такому количеству бумажной работы, к которому было очень трудно привыкнуть после нескольких лет в операционной. Особенно в тех случаях, когда… не ждешь такого карьерного роста. — Нет, не могу, мне плохо слышно, — твёрдо заявила та. Мужчина, никак не отреагировав на подобное, но, как показалось, мысленно обматерив всё существующее и нет, снова вернулся к работе. — Ой, кака-а-я сегодня была операция! Это можно было просто с ума сойти, — откинула голову назад. — Четыре часа… — продемонстрировала характерный жест пальцами. — Представляешь? Три раза человек отключался. Но мы его вытащили. Опухоль… килограмма два! Я такое никогда не видела! С волосами, с зубами… — Слушай, ты специально, да? Ты издеваешься надо мной? — перебил ее мужчина, снова повернувшись к Ирине лицом. — Да. Я специально, я издеваюсь! А ты что, не понял сразу? — А я вот сегодня голову не поднял от бумажек! — снова развернулся. — А когда в операционную вернусь — вообще одному богу известно… Губы Ирины дрогнули в ядовитой ухмылке: — Никогда. Не в свои сани не садись. — Хочу тебе напомнить, что я не так давно уже был начальником… В Израиле. — Ой, да что ты говоришь! В Израиле? Да? — В Израиле, да, кстати… И неплохо со всем справлялся! Это у вас тут, — продемонстрировал наличие бумаг. — Макулатурный рай! Снова усмехнулась. — Привыкай. — Требую элементарной дисциплины… — особенно выделил последнее слово. — Они плевать на это хотели! — Это специфическое отделение, это специфические люди… — Пока я не стал начальником, они не казались мне специфическими. В коридоре послышался звон ключей и знакомое шарканье. В дверном проёме появился Анатолий. — Здарова, квартиранты! — громкий голос отдался легким эхо по помещению, а сам мужчина, в качестве приветствия, решил продемонстрировать две поднятые вверх руки, в одной из которых покоилась уже наверняка пустая бутылка какого-нибудь дорогого кальвадоса. — О, какой ты хорошенький… — задумчиво протянула Ирина, кинув взор на потрепанного чиновника. — Я хороший… Я бог! — прошёл вглубь комнаты, стягивая с себя тёплое пальто. — Сейчас в администрации… — Оно и видно, — машинально сорвалось с уст Геннадия. — Что Вы сказали? — Ничего. — Вот и молчите, — направился в сторону дивана. — Вы вообще тут на птичьих правах! Кривицкий счёл верным ничего не отвечать, пытаясь сконцентрироваться на бумагах. — Может, спать пойдём? Пойдём спать, а? — схватила полы пальто Анатолия ладонями, притягивая к себе. — Я хочу чаю! — буквально «навалился» на Ирину, крепко обняв ее за плечи и устроив там же собственную голову. — Ну, пей, вон, еще горячий… А я спать. — Спать? — с разочарованием произнес Анатолий, наблюдая за уходящей и двоившейся в глазах Павловой. — Я с тобой, — поднялся с дивана, простояв возле него еще некоторую долю секунды, чтобы понять, в состоянии ли он сейчас сохранять равновесие. Пройдя чуть вперед и убедившись, что падение не грозит, а, на всякий случай, оперевшись о стену ладонью, развернулся и бросил косой взгляд на сидящего к нему спиной Геннадия. — Гена. Ответа не последовало. — Гена! — оказывается, строгость вместе с трезвым разумом не была утеряна. — Что? — Геннадий даже не повернулся к нему, желая побыстрее отделаться. — Я надеюсь, ты не ворвешься в нашу спальню ночью, чтобы спросить у Иры какой-нибудь совет, касательно твоей новой… — выделил это слово. — Должности. Кривицкий все-таки повернулся. Нахмурил брови, соорудив недоумевающую физиономию. — Чего? В ответ Анатолий лишь ухмыльнулся. Развернувшись, непрямой походкой направился в спальню. Виски противно ныли, к горлу накатывала тошнота, а Алеников все-таки добрался до пункта назначения. Рухнув на кровать в уже все на свете повидавшем костюме, он, несмотря на нетрезвость, аккуратно уложил ладонь на талии Ирины, придвинувшись ближе. Почувствовав до боли родной запах крепкого алкоголя, смешанного с дорогим парфюмом, она вышла из полудремы. Протёрла глаза, дабы сфокусировать взгляд на лице Анатолия. Коснулась пальцами его ладонью, чтобы ликвидировать ее со своей талии, однако та не поддалась. Опустилась ниже, собственнически и до боли сжимая женское бедро. В темноте было незаметно, как он слабо, но нагло улыбался, довольствуясь вновь одержанной победой. «Нахал» — подумалось Ирине, когда она почувствовала, что ладонь начинает медленно оголять талию, расстегивая ночную рубашку. — Толя… — уложила свою руку на его, блуждающую по чужому телу. — Мы, во-первых, не одни, — пыталась сохранять самообладание. Анатолий, тем временем, продолжал аморально ухмыляться и полез к шее Ирины, уткнувшись в нее кончиком носа. — А во-вто… — с губ сорвался тихий, глухой стон, к которому Павлова была совсем не готова. — Мне завтра рано вставать. Ощущая прикосновения сухих губ к ключицам, она была вынуждена примкнуть ближе, расположив ладони на макушке Анатолия, а пальцы заведя в успевшие поседеть после известного события волосы. Он не останавливался. Поднимался выше и выше, а потом, оказавшись совсем близко к так интересующим губам, начал выцеловывать скулы, подбородок, приближаясь к заветной цели. Напряжение в комнате росло. Воздух будто стал более сухим, становясь горячее наряду с совершаемыми действиями. В прямом смысле столкнувшись губами, Анатолий требовательно, жадно, будто хищник, долго преследовавший и наконец поймавший свою жертву, целовал искусанные губы, продолжая изучать тело Ирины ладонями. Стон. Горячий, громкий, она совсем не боялась, что Геннадий мог их услышать или что, например, завтра будет чувствовать себя сонной мухой на рабочем месте. Ее волновали действия, горячий шепот на ухо, прикосновения, поцелуи Анатолия. Инстинктивно потянувшись к рубашке мужчины, дабы расстегнуть пуговицы, и, как обычно, начав с верхней, наткнулась на надоедливую преграду в виде туго затянутого галстука. — Ты специально его носишь, чтобы меня позлить? — на долю секунды прекратила поцелуй, поскольку нехватка кислорода демонстративно дала о себе знать уже обоим; ну и, в конце-то концов, нужно же высказать ему все по поводу его этого чертового галстука! — Да, специально, — речь стала четче, а в глазах перестало двоиться — он словно протрезвел. — Я очень люблю, когда ты злишься, — вновь примкнул к любимым губам, лёг на Ирину сверху, создав, в случае чего, невозможность сбежать: любит она сбегать в такие моменты. Одна ладонь обхватила шею, притягивая к себе, вторая, успешно расправившись с галстуком, нашла новое занятие: теперь нужно было как-то разобраться с такой же надоедливой рубашкой. Ловкие пальцы умело и быстро скользят по пуговицам, расстегивая одну за другой. Не успел он и оглянуться — помятая рубашка начала предательски сползать вниз, как и ночная рубашка Ирины. Она громко простонала, почувствовав, как сильные руки успешно раздвинули ее бедра, нежно поглаживая внутреннюю сторону. Облизнула губы — несмотря то, что запах алкоголя у Анатолия уже успел выветриться, на языке отчетливо чувствовалась слабая горечь, смешанная со сладостью. Не прошло и секунды, как дорогой кожаный ремень полетел в ту же кучу, что и когда-то их рубашки, а затем и брюки. Прежде чем сделать первый толчок, он навис над ней, около двух секунд просто разглядывая черты лица, а затем резко, неожиданно впился в губы, покусывая, а потом, будто извиняясь, начал зализывать ранки языком. Стон. Анатолий действовал аккуратно, размеренно, в нужные моменты — быстро, грубо. Он всегда знал, что нужно делать. Даже будучи не совсем трезвым… В области паха растекся сладостный спазм, плавно переходя в живот, а далее распространяясь по всему телу. Слушая рваные вздохи и стук сердец друг-друга, они прикасались, целовали и наслаждались. …а Геннадий Ильич всё ещё писал отчёт.