Легенда о Нарциссе

Послышался всплеск. Блестящая поверхность воды, ранее гладкая, спокойная и текучая, вдруг пришла в движение. Маленькие, переливающиеся на солнце брызги в панике разлетелись в разные стороны, убегая от причины их беспокойства — чужой утончённой руки, резко опущенной в прозрачный источник. Ромео лежал на прибрежных камнях и, уперевшись подбородком в предплечье своей руки, смотрел теперь на расплывающееся отражение. Мысли хаотично блуждали в его голове, никак не желая собираться воедино, и даже за какую-нибудь одну не удавалось ухватиться — она сразу же ускользала. В этот весенний период он приходил сюда почти каждый день, чтобы утолить свою жажду после охоты на оленей и немного отдохнуть. Ромео приглянулось здешнее озеро, поскольку оно было чистым, прохладным и живописным: чего только стоили россыпи маленьких голубых и больших красных цветов, доселе неизвестных. Благодаря деревьям сюда проникал лишь лёгкий и ненавязчивый ветерок, изредка колышущий зелёную листву и дарующий долгожданную прохладу. Единственным, что сначала мешало, были едва различимые женские смешки и намеренно громкие звуки шагов вокруг, однако они скоро перестали врезаться вслух, и Ромео совсем перестал оглядываться назад, чтобы уличить лесных нимф в подглядывании. Порой казалось, что они бегали за ним по пятам, пытаясь обратить на себя хоть какое-то внимание. И все были красивые, будто сошли с картин величайших художников, с ниспадающими с плеч длинными волосами и точёными фигурами. Они легко скользили между деревьями и, смеясь, кокетливо прикрывали свои розовые пухлые губы ладошкой — от их действ и взгляда было не оторвать. Только Ромео, наигравшись, давно перестал обращать внимание на их чары. Да и не только их: куда бы юноша ни пошёл, он всюду купался в женской любви и не был обделён вниманием. Он привык, что им все восхищались. Привык, что он настолько красив, что слава о его внешности гуляла ещё со времен его младенчества. И именно поэтому его душа стала холодной и покрылась плотной коркой льда, замораживая все трепетные чувства, которые он мог бы испытать. Ромео — бог. Ромео — баловень судьбы. Ромео — ребёнок союза покровителя рек Кефисса и прекрасной нимфы Лириопы. Но, к сожалению, Ромео — своей же красотой и проклятый. Родители его знали о том, что не всегда красота может даровать счастье людям, поэтому обратились к древнему оракулу Тиресею с просьбой предсказать будущее их ребёнка. Тогда мудрый прорицатель, взглянув на младенца, произнёс: — Ваш сын проживёт до глубокой старости, но только в том случае, если он никогда не увидит своего лица. Кефисс и Лириопа долго шутили и смеялись над таким странным советом и не стали воспринимать его всерьёз. Они ласково называли своего ребёнка Нарциссом, как многим родителям присуще давать детям прозвища, и не стесняли себя в демонстрации Ромео всему свету. Как оказалось, зря. Ромео стал падать в эту бездонную пропасть мании собственного величия. Она поглощала его всего: цепкие лапы тьмы обхватывали его голени и на ступенях тянули назад. Поэтому, когда Ромео казалось, что он делает шаги наверх, на выход из пучины мрака, он наоборот степенно погружался в тёмные воды пока ещё не выявленной самовлюблённости. Прямо как сейчас — лежа на прохладных камнях и любуясь на своё уже ровное отражение в пышущем жизненной энергией источнике, он не мог перевести фокус на что-то другое. С каждым мгновением собственное обличье притягивало его, словно магнитом, и становилось всё краше и краше. Острые линии подбородка, аккуратный нос, выразительные глаза и розоватые губы — от великолепия всё казалось таким… чужим. Ромео переставал понимать, что с глади озёрной поверхности на него смотрит его же лицо. Отражение стало походить на изящного незнакомца, к которому так сильно хотелось прикоснуться — настолько он был бесподобен и блистателен. Проклятие, насланное на него богами, срабатывало. И Ромео ничего об этом не знал. Ничего не знал о той боли, которую испытали те существа, чьи сердца он так беспощадно расколол, лишив всех чувств. И сейчас, будто издеваясь, где-то внутри, кажется, у сердца (если оно у Ромео ещё имелось) что-то зашевелилось. Сначала юноша почувствовал лишь небольшую пульсацию, а затем — её усиление, пока она вдруг не начала отдавать приятным теплом и тревожить остальные органы. Бабочки вылезли из своих коконов и запорхали в животе, роем врезаясь в стенки и стягивая его в тугой узел. Разум покрылся тонкой туманной плёнкой. Ромео перестал видеть грани. Он лишь хотел… лишь хотел… он так сильно хотел оказаться рядом с неотразимым незнакомцем и прислушаться к его сердцебиению, чтобы узнать, бьётся ли оно в такт его сердца — внезапно ожившего и оттаявшего. Только прикоснуться никак не удавалось. Стоило Ромео лишь пальцем задеть чужой эстетичный портрет, как картина тут же расходилась кругами на воде и мерцала, вот-вот собираясь исчезнуть. Потревоженные воды гнали незнакомца. В отместку. — Нет, нет, — словно в горячке шептал Ромео и с тлеющей надеждой в глазах всматривался в гладь озера. — Только не уходи… прошу, не уходи! И вынужден он был сидеть тут до самого вечера, бессмысленно пытаясь разговорить благородного юношу напротив, полностью канув в небытие. Продлилось бы это до самой смерти, если бы не таинственный озёрный дух, украдкой подсматривающий за богом и чувствующий к нему неподдельную жалость, которая так явно плескалась в прекрасных голубых глазах. *** Афродита была не той богиней, чьей воле можно было противиться. Она не знала пощады к тем, кто посмел отвергнуть её любовь, но точно так же и не знала несправедливости, помогая тем её почитателям, молебно просящим об услуге. Именно так Пигмалион заполучил свою горячо любимую Галатею — ожившую статую из слоновой кости — и стал счастливым. Именно так, заполучив яблоко раздора, богиня свела вместе Париса и Елену, решивших вместе сбежать в Трою (этот побег послужил началом Троянской Войны). Да, Афродита, как богиня любви, покровительница плодородия и красоты, была кокетлива и соблазнительна — перед ней не могли устоять даже Боги — а также любяща и страстна. Конкретно её просили о счастье в браке и нахождении истинной любви; некоторые легенды гласили, что даже самые свирепые и непокорные звери превращались перед ней в ласковых и нежных питомцев. Но к этим качествам присоединялись тщеславие и не совсем лёгкий темперамент. Чего только стоил её праведный гнев, обладающий несомненной мощью. Она превратила одного из своих возлюбленных — Нерита — в ракушку за то, что тот счёл никчёмным её дар — разрешение вырастить крылья. Вот так Афродита, выслушав жалобы лесных нимф на Нарцисса, страшно разгневалась. Подумать только — она подарила юноше богоподобную красоту, а он вырос в холодного, надменного и жестокого человека! Собравшиеся на поляне нимфы просили сделать так, чтобы Ромео влюбился безответно. Они желали отомстить ему, ведь он влюбил их в себя и отвергнул, разбив хрупкие девичьи (и не только) сердца на миллионы осколков. И тогда Афродита прониклась сочувствием к бедным природным духам и в ответ послала на землю лёгкий и ненавязчивый ветерок, который, пролетев над зелёной поляной, растрепал золотые кудри нимф и коснулся их тел. Так себялюбие Ромео стало его оковами. И вынужден он был вечно нести тяжёлый груз на своих плечах, пока душа его больна. *** Зонтик уже которое время стоял и наблюдал. Наблюдал за тем, как чужое изысканное лицо, явно чем-то раздосадованное, то ближе наклоняется к источнику, то наоборот отдаляется, уже более расслабленное и с лёгкой проступью облегчения. Богоподобного юношу было жаль. Жаль до боли в сердце, ведь Зонтик знал о том, какая судьба была ему уготована. В тот день он не был среди лесных и водных духов — вместо этого стоял в тени деревьев и точно всё слушал. Неразделённая любовь — вещь сама по себе жестокая и ужасная, похожая на кость, застрявшую в горле. Оттуда вытащить её можно, но только затратив некоторые усилия и время. И то потом всё равно будет неприятно есть или просто разговаривать, в зависимости от уровня повреждения. И Ромео эту кость не доставал. Да и, кажется, не собирался, ведь перед ним всё ещё маячила вкусная рыба, которую хотелось доесть даже через боль — так отчаянно он глядел на своё отражение и не мог оторваться. Зонтик не знал, что ему делать. Он долго боялся даже показываться на глаза юноше, не говоря уже о том, чтобы заводить какой-то разговор. Всё то время, когда Нарцисс (так его стали называть остальные нимфы, стоило одной из них раз услышать, как его подобным образом кличут родители) дух стоял в тени или незаметно сидел в воде у левого берега озера, тщательно скрываясь в высоких камышах. Наяды, как и остальные нимфы, были падки на красоту людей. Зонтику повезло немного больше, ведь он каким-то образом среди всех водных дочерей — сюрприз! — родился женоподобным юношей, поэтому его вся эта тема не особо интересовала, но он всё равно не мог перестать наблюдать за Нарциссом, даже когда сам смущался своего поведения. А делал он это часто. И сейчас Зонтик старался отважиться предпринять хотя бы что-то, что могло бы облегчить судьбу страдающего. Возможно ли спасти заранее обречённого человека? Возможно ли избавиться от навеянного могущественными богами проклятия? Можно ли перечить воле божества, желая кого-то спасти? Можно ли излечить тяжело больную душу? Ответа на все эти вопросы не было. И Зонтику по-настоящему хотелось залиться слезами. Он сопереживал всякому живому существу, за что, собственно, часто платился: его душевное равновесие можно было пошатнуть так же легко, как прибежать последним на Олимпийских Играх, и от этого страдал не только дух, но и само озеро. Зонтик сцепил руки в замок, сделав пару неуверенных шагов вперёд. Но, к сожалению, оступился и попал носком на хрупкую веточку, ломая её пополам и заранее начиная бояться будущего гнева дриад. Нимфы не относились к нему так же благосклонно, как друг к другу, потому что Зонтик отличался. Но, стоит отдать должное, они всегда пытались сгладить углы. Отвлёкшись на попытку предсказать грядущее, Зонтик и не заметил, как Нарцисс всё же ненадолго оторвался от отражения и привстал. — Здесь кто-нибудь есть? — опасливо спросил он, оглядываясь по сторонам и моментами кидая встревоженные взгляды на озеро. Зонтик чуть ли на месте не подпрыгнул и юркнул за дерево. Он схватился за сердце и зажмурил глаза, будто бы стараясь отдышаться, хотя ему это было незачем. Ромео озадачился. Он только сейчас заметил, насколько мёртвой была тишина около этого озера. Не были слышны ни шаги, ни звонкий смех, ни бессмысленные оклики — будто бы все нимфы разом куда-то запропастились. Из-за этого хруст стал напрягать ещё сильнее. — Не прячься, — нарочито мягко сказал юноша. Ответа не послышалось. Может, дикое животное какое? Однако не успел Ромео и предположить, какой опасный вид мог бы к нему подобраться, как сбоку послышался тихий шелест. Юноша повернул голову в сторону источника звука и увидел, как к нему очень медленно приближается грациозная нимфа. Её поступь была легка, неспешна, словно она ходила не по холодной сырой земле, а по облакам; изящные ручки были сцеплены вместе и прижаты к груди, как если бы она чего-то смущалась; а волосы, длинные, переливающиеся соединением небес и морской волны, слегка покачивались в такт ходьбе, водопадом ниспадая с плеч. Ромео раньше никогда такую необычную нимфу не видел. И уж точно не встречал ту, которую он сам признал бы неординарной. И позже, когда таинственная незнакомка оказалась в трёх бема от него, юноша понял, в чём дело. И это вызвало диссонанс. Незнакомка превратилась в незнакомца. Ромео даже сначала потерял дар речи, но вовремя опомнился и не позволил себе потерять лицо. Он отвернулся от заметно нервничающего духа и возвратился в исходную позицию. Ему ли не привыкать. Постоит незнакомец и уйдёт, когда наткнётся на безразличие и холод. В конце концов, всегда работало. Но дух не уходил ни через пять, ни через десять минут, ни даже через полчаса. Ромео всё это время ощущал его присутствие рядом, ведь тот, можно сказать, стоял над душой, и уж не выдержал: — Зачем ты здесь? Его голос сквозил едва различимой усталостью. Сил на бессмысленные разговоры не было. — З-здравствуй, — конфузно замялся. — Я… я видел здесь тебя ещё в полдень, и, кажется, с того времени ты никуда не уходил. Позволь узнать… всё ли в порядке? Зонтик решил скрыть тот факт, что он долго наблюдал за Нарциссом, ведь не хотел лишний раз заставить того чувствовать себя не в безопасности. Ромео метнул в него нечитаемый взгляд. — В полном, — констатировал он. Но Зонтик знал, что это не так. Все знали, что это не так. Все, кроме Ромео. Повисла тишина. Зонтик потоптался на месте и открыл было уже рот, чтобы кое-что сказать, как вдруг его опередил Нарцисс, и в его интонации стала слышна досада: — Уходи, — так просто уронил он. Все мысли сразу же вылетели из головы. — Но я… — Уходи. Зонтик тяжело сглотнул и сделал два шага назад, чувствуя, как внутри скапливается обида. — П-прости м-меня, — уязвлённо промямлил он, не понимая, что сделал не так. — Я просто подумал, что… тебе было бы неплохо немного поесть? — больше походило на вопрос. — Людям нужна пища, чтобы… — Я не голоден, — презрительно отмахнулся юноша. И как назло его живот глухо заурчал и забулькал. Ромео упрямо поджал губы и проигнорировал сигнал организма. Нет. Он не станет подниматься и уходить куда-то лишь для того, чтобы потратить на бесполезный приём пищи то время, которое он мог посвятить человеку из озера. И точно так же он не станет тратить драгоценные минуты на разговоры с каким-то незнакомцем. Краем уха Ромео уловил звуки всё той же лёгкой поступи, а когда мельком обернулся, то уже никого не увидел сзади себя. Нарцисс выдохнул. И хорошо. Зонтик же, сочувственно качая головой, в это время шёл по лесу в поисках заветных свежих и съедобных плодов. Он не понимал, почему делает это. У него не было какой-то конкретной цели. Он просто решил поступить так. Был ли тому причиной высокий уровень сочувствия ко всему живому, недавно во всей красе ощущаемый Зонтиком? Неясно. Да и дух вроде не замечал за собой признаков священного альтруизма: до этого он помогал только нимфам и всему живому, а это в его голове считалось обычной обязанностью — он ведь природный дух. Но в этот раз Зонтик просто не мог не помочь, даже если ему ответили так грубо. Его толкнула на это какая-то невидимая сила. Быть может, он слишком часто наблюдал… Зонтик долго выпрашивал одну знакомую нимфу помочь ему с поиском плодов. Девушка была добра и щедра, и сердце её было велико, поэтому она, дружелюбно улыбнувшись, согласилась. Нимфа даже не обратила внимания на недовольство своих сестёр. Это стало настоящим облегчением: нынче духам сложно было что-то взять с чужой территории и не навлечь на себя гнев. Пожалуй, девушка была той самой личностью, которая к Зонтику относилась с теплом. На полянку озёрный дух вернулся скоро. В его руках покоилась небольшая корзинка со спелыми, сочными, красными яблоками и сосуд с пресной водой, расписанный всякими узорами, связанными со стихией. Ромео не пришлось оборачиваться, чтобы узнать, кто снова решил прийти на эту поляну. Но он определённо был удивлён и несколько раздражён. Зонтик приблизился к нему и аккуратно поставил корзинку рядом. — Пожалуйста… поешь. В груди что-то укололо, но только мельком, поэтому Ромео этого даже не почувствовал. Он не мог уразуметь, зачем дух это делает. Разве его «уходи" было неясным? Или нимфа столь наивно хочет понравиться ему? Казалось бы, давно можно было понять, что это невозможно. — Нет, — Ромео помотал головой, одновременно отрицая и отгоняя непрошенные мысли. — Не хочу. Зачем мне это делать? — Чтобы, — Зонтик пытался придумать что-то убедительное, — чтобы… чтобы твой возлюбленный не волновался? Ромео округлил глаза и приподнял брови. Возлюбленный? Неужели так заметно… но ведь если это так и вариант с наивной влюблённостью отпадает, так почему же он решил помочь? Дальше Зонтик молчал, самостоятельно не раскрывая ни мотивов, ни целей. Это оказывало какое-то невыносимое давление на Ромео, вынуждая того теряться в своих мыслях. Дух придвинул корзинку немного ближе. Ромео растерянным взглядом метнул взгляд в сторону его движения. — Нет, — ещё раз сказал. — Если я покину это место… Он уйдёт, — совсем тихо, будто бы для себя, прошелестел Ромео. Зонтик понял. И вместе с тем с невообразимым воодушевлением он начал соображать, какой бы такой аргумент привести. Как назло, взбредали только глупые и банальные варианты, но, если так подумать… они ведь тоже были не такими плохими, да? Лучше, чем ничего. — Не уйдёт! — воскликнул Зонтик и стушевался, прикрыв свой рот рукой. — Не уйдёт… Я обещаю. Ромео сдержался, чтобы не фыркнуть. — Почему ты так уверен в этом? Зонтик забегал глазами. — Я… я прослежу за твоим возлюбленным и… попрошу его подождать? — Ты можешь это сделать? — в голосе слышалось откровенное недоверие и насмешка. — М-могу… Я ведь наяда, — несколько смущённо пояснил Зонтик. — И я — покровитель именно этого озера. Выполнить такие задачи в моих силах, — попытался звучать максимально уверенно, пусть и очень сомневался в эффективности аргумента. Ромео ещё с минуту скептично прожигал взглядом духа и, негаданно даже для себя, ненадолго оторвался от созерцания озёрной глади. Напоследок он что-то прошептал своему отражению и быстрым движением ухватился за корзинку, жадно начиная поглощать принесённые плоды. Голод дал о себе знать, выбивая из головы все сомнения. Смотря на то, с какой скоростью щёки Нарцисса становятся всё больше и больше от пищи, Зонтик облегчённо вздохнул. Этого должно хватить хотя бы ненадолго. — В-вот, выпей ещё… — дух элегантным жестом указал на глиняный сосуд. — Вода только-только из источника, свежая и прохладная. Наверное, было жарко лежать на солнце, — пробормотал он и указательным пальцем почесал свою щеку, отворачиваясь. Ромео покончил с запасами еды и стал большими глотками заливать в себя воду. По горлу потекла холодящая жидкость, остужающая пыл. Блаженство. Как жаль, что она так быстро закончилась. Отставив кувшин в сторону, Ромео некоторое время ничего не произносил, а после выдал: — Как тебя зовут? Зонтик даже растерялся. — М-меня? — округлил глаза. — Зонтик. Меня зовут Зонтик. — Зонтик? — Нарцисс чему-то усмехнулся. — Тебе подходит. И это было частично правдой. В Древней Греции мужчины зонтами не пользовались по одной причине: это считалось проявлением излишней изнеженности. Поэтому защищающий от солнца предмет носили с собой женщины, преимущественно в жаркие дни. Но Зонтик нисколько не обиделся этому недокомплименту — сам всё понимал. — А как зовут тебя? — решился спросить дух. — Зови меня Ромео, — сказал тот и повёл плечом. Он повернулся спиной к Зонтику, теперь уже занимая положение сидя, и подался вперёд, прямиком заглядывая в место появления его отражения и с надеждой всматриваясь в поверхность. В этот же миг там нарисовалось чужое обеспокоенное лицо. Ромео почувствовал, как гора спала с его плеч. — Не ушёл, — в неверии выдохнул он. — Не ушёл, — вторил ему Зонтик, в груди чувствуя расползающееся тепло. Ромео мягко улыбнулся, мечтательно щуря свои карие глаза. — Спасибо, — совсем неслышно сказал Ромео, и слова его источали искренность. Щёки духа покрылись лёгкой пунцовой краской, и тот мотнул головой, чтобы скрыть эмоцию за длинными волосами. Ему всё ещё хотелось помочь. А Ромео, кажется, был почти в том состоянии, чтобы принять эту помощь. *** В следующий раз Зонтик покинул пределы озера утром, когда солнечные лучи только-только должны были вставать из-за горизонта, освещая высокие макушки деревьев, и с ужасом обнаружил, что Ромео находится всё на том же месте. Хотя чего Зонтик ожидал? Ему не было известно, спал ли юноша или, может быть, так всю ночь и пролежал в беспокойстве, ведь его возлюбленного никто не охранял, и Зонтик стал винить себя в том, что глубоким вечером не дал то простое обещание, которое так просто смогло заставить Нарцисса поесть. Поэтому он поспешил исправиться. В конце, ещё оставалось некоторое время до тех пор, пока совсем посветлеет, и такой шанс упускать уж точно было нельзя. Зонтик осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, неспешно выполз из воды и обошёл озеро с другой стороны, чтобы не пришлось подплывать к Ромео и этим рушить его обожаемую иллюзию (хоть и глубоко в душе хотелось бы). Нарцисс снова не стал оборачиваться, когда услышал знакомую поступь, поэтому лишь пробурчал что-то себе под нос, скрывая всё положительное, что хотело отразиться на его мимике. — Ты снова здесь, — изложил он факт, и по голосу дух не смог разобрать эмоцию: говорил тот беспристрастно. Зонтик остановился рядом, на точно таком же расстоянии, каким оно было вчера. — Здесь, — повторил он. — Будешь снова уговаривать меня поесть? — хмыкнул. — Н-не с-совсем, — смутился Зонтик, — но… Может быть, тебе стоит немного отдохнуть и поспать? Как и ожидалось, Ромео отнекивался, заверяя, что совсем не устал. Почему-то на обещание он не стал обращать внимания, пусть и сначала задумался, а стоит ли, но все сомнения тут же отогнал прочь. Чего только Зонтик ни говорил, Нарцисс не соглашался ну ни в какую — хоть волком вой. И дух уже правда собирался, но одним моментом подобрал все сопли и перестал настаивать. Вместо этого он стал мужественно заводить бессмысленные разговоры на разные темы, желая утомить Ромео хотя бы этим. По юноше было видно, что ему сначала это не совсем понравилось. Моментами он даже позволял себе пускать какие-то колкости, лишь бы ему не мешали любоваться на своё отражение, ведь он не ожидал, что вчерашний тихоня вдруг так разговорится и не даст ему никакой возможности побыть наедине с собой. Но в конечном итоге Нарцисс сдался, с трудом отвечая на все вопросы. Зонтик, неожиданно для себя, открывал Ромео с новых сторон. Он не планировал задавать вопросы, которые напрямую касались бы личности Нарцисса, но после ответа Ромео о его увлечениях, уже не смог сдержаться. Раньше Зонтик был уверен в том, что душа Ромео по большей части холодна, раз он понёс такое наказание. А сейчас ему казалось, что это не совсем так. Нарцисс не был плохим во всех отношениях. Оказывается, у него даже имелось чувство благодарности — не только к Зонтику за вчерашнее, но и к родителям, которые старались обеспечить ему лучшую жизнь. В это мгновение дух почувствовал, как его душевные струны содрогнулись. И в мыслях проскочила лишь одна мысль: «Донаблюдался». Ромео стал задавать ответные вопросы лишь через большое количество времени, когда более-менее влился в диалог. И сначала они были обобщёнными, поскольку в его интересах было побыстрее ответить на всё и отвадить от себя странного духа хотя бы на минуточку (чтобы потом он вернулся!), а потом уже более конкретизированными, подгоняемыми каким-никаким интересом. Для Ромео это было… странно. Он чувствовал вину по отношению к своему возлюбленному, ведь разговаривал сейчас не с ним, но, когда каждый раз к нему оборачивался, замечал, что тому наоборот интересно — он внимательно слушает. Ромео дальше не стал грызть себя за этот небольшой допрос. Если его половинка не возражает, значит, всё хорошо! И задавать Зонтику личные вопросы можно. И также можно знать о том, что, например, дух был добрым, открытым и эмпатичным, обладал большим сердцем, а ещё любил природу и своих сестёр. Он был готов сделать многое лишь для того, чтобы кому-то помочь. Одна была проблема, пока ещё не выявленная: вчера Ромео разрешил чувствовать себе хотя бы крошечную благодарность за временное спасение, но не знал же он, что её корни заберутся так далеко, что укрепятся и станут гораздо сильнее… Зонтику удалось добиться своей цели только к глубокому вечеру. Ромео стал более заторможенный и вялый, и речь его совсем запуталась. Уговаривая Нарцисса лечь, поспать и отдохнуть, Зонтик нарочито жестикулировал руками, переключая на них внимание юноши и как будто пытаясь загипнотизировать. И тогда тот уснул. Нехотя погрузился в царство Морфея, беспокойно ворочаясь и тихо сопя. Зонтик не уходил. Да и не собирался. Он подобрался чуть ближе и сел рядом, с упоением разглядывая идеальное лицо и про себя отмечая, что вблизи оно ещё божественнее. Эта красота заставила эмоции вспыхнуть ярким фейерверком, оставляя за собой восхищение и благоговейное воодушевление. Сердце зашлось в груди, руки едва ощутимо затряслись — Зонтик вздрогнул и подскочил так, что больно стукнулся копчиком. Рода испытываемых чувств и эмоций он не понимал. В жизни с подобным не сталкивался, сколько бы ни смотрел на роскошных девушек, которые весной выбирались на поляну рядом с озером и бегали по кругу, смеясь и собирая цветы для венков. В те мгновения он лишь стоял и улыбался. И чувство было счастливым не из-за самих девушек, а из-за их веселья. Зонтику нравилось наблюдать за чужой радостью. А сейчас… Зонтику просто нравилось наблюдать. И совсем не важно, какая эмоция была бы у Ромео: печаль, грусть или тоска, — с ним по-прежнему хотелось делить их все. Зонтик поджал колени к груди и схватился за голову. Что ж… у него есть достаточно времени, чтобы поразмышлять. Так дело дошло до утра следующего дня. Ромео был настолько истощён, что даже не смог заставить себя подняться, ещё неопределённое количество времени лежа на траве, куда он, судя по всему, перекатился. И только-только разум его пробудился, как сам он вдруг вскочил, подбегая к каменистому берегу. — Где… где же ты… Он встревоженно заглянул в озёрные воды. И не поверил. Нет. Это не мог быть он. Образ божественного незнакомца развеялся, являя собой беспощадную правду, резкой болью пришедшуюся в самое сердце. Отражение глядело на него с презрением, с осуждением и с укором за то, что он был слеп. Был слеп всегда, всю его жизнь, ведь так и не замечал никого вокруг себя. Закрылся в своём маленьком мире, именуемом «эго», и перестал выходить в свет. Тошнота подкатила к горлу. То ли из-за голода, то ли из-за отвращения к самому себе. — Как жестоко… — выдохнул Ромео и сглотнул ком. Зонтик, проснувшийся он резкого подскока Нарцисса, смотрел на него в печали, не произнося ни слова. — Я влюбился… в себя? Он не контролировал свои изречения, всего лишь выражая мысли в слух, которые бешеным роем теснились у него в голове и обухом бились о череп, вызывая сплошную головную боль. Ромео как минимум пытался поверить. Как максимум — принять происходящее. — О небеса… неужели я заслужил такое проклятие? Зонтик поджал губы и энергично помотал головой, чувствуя, как в уголках глаз скапливаются слёзы. Ком стоял в горле. Ромео медленно осознавал своё тяжёлое положение. — Я… мне лучше… — бормотал он, обхватив голову руками, словно в бреду. Он не сможет сбежать. Он не сможет это оставить. Он никуда не денется. Он не избавится от любви к своему отражению, ведь в этот момент внутри не осталось ничего, что бы давало силы оставаться здесь. —…умереть, — на выдохе прошептал он, заставив Зонтика вздрогнуть. — П-почему… — голос духа дрожал. — З-зачем же т-ты г-говоришь т-такие с-слова? Ни веры, ни надежды, ни спасительной соломинки — у Ромео не осталось ничего. — Неужели мне придётся вечно смотреть на своё отражение, зная, что оно так недосягаемо? Судьба жестоко насмехалась над ним. Злой рок — ходил по пятам. Первая слеза скатилась по щеке и упала на зелёную траву, которая, кажется, словно посерела. За ней — ещё и ещё, пока Зонтик не обхватил голову своими маленькими ручками и не уткнулся головой в колени. Ромео невидящим взглядом смотрел на него и, кажется, не понимал то чувство, которое испытывал Зонтик. — Почему ты… — запнулся он, забыв слово, которым назвали эту скверную эмоцию. Кажется, вести себя так должен был Ромео? Но вместо этого перед глазами у него была лишь пелена. Зонтик ответил лишь спустя некоторое время. — Н-не у-уходи… — шепча, заикнулся он. — П-прошу, н-не н-надо! Ты ведь можешь… Ромео на мгновение приподнял брови в немом вопросе. — Я могу… что? — безучастно поинтересовался он. — Т-ты м-можешь это п-преодолеть, — Зонтик, наконец, отнял голову от рук и посмотрел в чужие карие глаза, собираясь с духом. — Ты… ты знаешь, почему это случилось, Р-ромео? Ромео отрицательно покачал головой. — Это наказание богов. Мои сёстры… они страдали из-за тебя. Хотели заполучить твою любовь, но ты на них даже не смотрел. Они говорили об этом богине любви, и… нет, в этом нет твоей вины, потому что нельзя дать любовь всем! Но если бы ты… Зонтик не знал, как правильно высказаться. Он не знал, какие слова повлияют на Ромео ещё хуже. И он уж точно понятия не имел, как можно мягко перефразировать это выражение: «…если бы ты дал эту любовь хотя бы кому-то, кроме себя». Это звучало жестоко. Возможно, тогда Ромео просто не научили любить. — На тебя не насылали проклятие навечно, — скомкано продолжил он. — На тебя наслали это наказание, чтобы ты просто осознал одну свою ошибку. Чтобы ты научился чувствовать. Ромео стал слышать. И, кажется, даже немного понимать те слова, которые доносились из-под толщи воды. — Ты ведь на самом деле хороший. Я знаю, — шмыгнул носом. — Ты… Возможно, ты просто запутался? Никогда не поздно что-то менять. Ты можешь чувствовать и можешь выбраться из этих оков. И до тех пор… я буду помогать тебе. Я… я хочу тебе помочь! Ромео будто вынырнул из ледяного источника и высвободился из-под толщи льда. Последняя фраза звоном отдавалась в голове и не желала оттуда выходить, медленно врезаясь в сознание и впиваясь в мозг. В него… верят? Его… поддерживают. Всё живое замерло вокруг. Перед собой Ромео видел лишь два прекрасных огранённых топаза, ярко сверкающих от слёз и живой энергии, заключённой в них. В этом голубом океане, словно морская пена, клубились самые разноречивые эмоции, которые Ромео различить мог с великим трудом. Внутри что-то треснуло. И в этот миг Ромео почувствовал, как нечто маленькое, нечто совсем незаметное и хрупкое зашевелилось там, в груди, несильно подталкивая сердце к движекнию и смахивая с него россыпь инея. Эмоции нахлынули бурным потоком, словно стремительное течение реки, и Ромео впервые смог ощутить то, что не ощущал ещё никогда. Встреча с тем великолепным незнакомцем в отражении ни в какое сравнение не шла с этим мгновением. Всё ощущалось, будто бы во сне. В волшебном весеннем сне, так сильно напоминающем сказку. Ромео не хотел, чтобы Зонтик плакал. И уж точно не хотел, чтобы Зонтик страдал из-за него. Ромео, резко выдохнув, словно ему что-то ударило под дых, обрёл способность шевелиться. Он медленно сменил позу и приблизился к Зонтику, стоя на коленях и вглядываясь в покрасневшее от слёз лицо напротив. Дух замер точно так же и удивлённо заглянул в медовые карие глаза, в которых, впрочем, захотелось утонуть. Ладони нежным прикосновением оставили мимолётных след на чужих мягких щеках. Зонтик невольно вздрогнул, раскраснелся пуще прежнего — благо, из-за слёз заметно не было — и всеми силами постарался не залезть в свою глубокую раковину смущения. Но он не сопротивлялся. Не отпрянул, не двинулся, даже не скривился — только расширил глаза и уставился на усмехающегося Ромео, чьи глаза с задоринкой сощурились. Ладони теперь уверенно обхватили лицо Зонтика, которое так просто поместилось в них, и большие пальцы легли на тёплые, нежные щёки, аккуратно их поглаживая. Какое-то новое и трепетное чувство, отличающееся от того, что испытывал Ромео при виде своего отражения, накрыло его с головой. Зонтик неосознанно, но доверительно потёрся щекой о чужую руку и смущённо застыл, убегая взглядом куда-то в другую сторону. Его милое действие вызвало у Ромео тихий смех, эхом раздавшийся по поляне и завороживший духа. В глазах Зонтика плескался океан. Но не с бурлящими волнами, стремительно накатывающимися на берега, а со спокойными, совсем плавными и ритмичными, укутывающими мягким одеялом и одаривающими тёплый комфорт. Ромео приблизился ближе, затем — ещё и ещё, пока не столкнулся нос к носу со стеснительным и таким невинным озёрным духом. У обоих внутри что-то распустилось — словно дневной цветок на восходе солнца раскрыл свои пёстрые и очаровательные лепестки. И этого хватило, чтобы с головой окунуться в бездонный омут. Мягкие губы обхватили другие, нежные и солёные от слёз, осторожными движениями сминая их и порой поддразнивая лёгкими мазками, а иногда по-озорному покусывая, вызывая у Зонтика нечленораздельное мычание в ответ. По телу пробежался разряд, сопоставимый с молнией, скользящей по облакам. Ромео неосознанно подался вперёд, перемещая руку на шею Зонтика и теперь поглаживая её, и дух, чтобы удержать равновесие, одну ладошку положил на чужое плечо, а вторую — на затылок, неосознанно сжимая короткие волосы и заставляя юношу совсем потеряться в ощущениях. Ромео никогда не молился. Он не возносил похвалу богам за то, что они даровали ему столь красивую внешность. Он не сообщал им, как он рад, что все почести достаются именно ему. И он не благодарил их за своё спасение. Но сейчас… все его мольбы были обращены к одному единственному духу. Духу, вытащившему его душу из цепких лап проклятия. Духу, заставившему себе довериться. Духу, пробудившему в душе столько чувств. В конце концов, к духу, спасшему и возродившему его. Ромео не знал, в какой момент из его глаз покатились слёзы. Он не почувствовал их, но зато явно почувствовал то, как нежная рука Зонтика потянулась к его лицу и аккуратным движением утёрла непрошенную жидкость. Ромео не обращал внимания ни на себя, ни на окружающую среду, ни на что-либо другое. Весь его разум был сфокусирован лишь на смущённом и притихшем Зонтике, которого юноша мигом притянул в распростёртые объятия и прижал к себе, крепко-накрепко, чтобы не отпускать. Последняя капля упала на вновь позеленевшую траву, в то же место, куда упала и слеза Зонтика. Одна, радостная и счастливая, орошила землю вместе с другой, печальной и горькой, и глубоко впиталась в почву, огибая корни трав и многолетних растений. Так и родилась эта легенда. В месте соединения слёз двух влюблённых родился поражающий своим великолепием цветок, жёлтый и благородный, своей горделивой осанкой возвышающийся над всеми остальными растениями и затмевающий их своим блеском. Его прозвали Нарциссом. И стал он местом захоронения той стороны Ромео, которую тот предпочёл навечно оставить в прошлом и забыть. Слёзы, которые жгут и терзают душу — это слёзы исцеления. Да будут счастливы те люди, чья душа исцелена.