Потерпи, душа моя

      — А это точно поможет мне? — слышался мужской голос, что звучал уверенно, однако нотки тревоги всё же прослеживались в его интонации.       — Конечно, душа моя, — мягко отвечает второй, а затем слышится щелчок.       — Тогда зачем же ты сковываешь мои руки? — повторяется первый, ёрзая на каком-то столе, кидая обеспокоенный взгляд на знакомое, такое родное, лицо, ища ответы в этих бездонный лиловых глазах, цвета сирени и спелой сливы. Темноволосый мужчина выпрямляется, снимая с себя накидку и откладывая шапку ушанку в сторону, обходя Шибусаву влюблённым, удовлетворённым взглядом. Тот был связан в руках, нервно дышал и всё так же встревоженно оглядывал своего любовника. Это безусловно заставляло сердце Фёдора пропускать удар. Власть, которой тот обладал, сводила с ума, опьяняла, заставляла разум вырисовывать пошлые, неприличные, пугающие картинки, где лежащий на столе мужчина корчился от боли, но всё так же любил Достоевского, был готов ему доверять. Проглатывая вязкую слюну, мужчина подходит ближе, ставя рядом с Тацухико небольшой поднос с разными инструментами.       — Ты раньше практиковал такое? — с тихим смешком спрашивает лежачий, оглядывая на пару с темноволосым инструменты, чувствуя, как холодеет спина от остроты скальпелей, пил и других вещей. Данный вопрос был проигнорирован. Решив более не влезать в диалог, Шибу прикрыл глаза, в тот же миг вздрагивая, чувствуя, как холодная ладонь пробирается под одежду, обходя впалый живот, рёбра и бусинки сосков. Появившийся румянец был в тот же миг замечен Достоевским, отчего тот не сдержался, довольно хмыкая, опускаясь к лицу мужчины, мягко касаясь уголка губ своими, даря нежный, успокаивающий поцелуй. Так и говоря своим выражением лица: «расслабься и не переживай», Фёдор ещё пару раз целует щёку Тацухико, заставляя того постепенно отпустить сомненья, позволяя Достоевскому творить своё. Поднимая чужую кофту и оголяя будущее место игрищ, темноволосый аккуратно поправляет ту, помогая своему возлюбленному лечь удобнее. Когда все приготовления были успешно сделаны, а Шибусава лежал в небольшом предвкушении, Достоевский наконец взял скальпель. Закусив губу, тот какое-то время лишь водил металлическое лезвие по коже, которая вмиг реагировала мурашками, что табуном пробегались на местах соприкосновения с инструментом. Это, безусловно, кружило голову лидеру «Крыс». Тот обожал, когда всё под контролем, он обожал знать, что люди готовы доверять ему, идти за ним, слушать его. Он мог поклясться, что это удовлетворяло не только его эго, но и плотские желания. В штанах стало несколько туго. Вид такого сосредоточенного, доверяющего Шибусавы сводил с ума. Мужчина не знал, что ему хотелось больше: поддаться таким же бессмысленным желаниям Коллекционера и запереть его любовника, подобно драгоценному камню, дабы никто другой не мог любоваться им, кроме самого Фёдора. Ему хотелось придушить его, за его прелестное лицо, хотелось вжать в этот стол и, ломаясь под физиологическими потребностями, вытрахать всё, что только можно, пока чужой голос не будет жалобно сипеть одно лишь имя, которое будет вертеться у него в голове, в тот момент, когда Тацухико задыхается от удовольствия. Мужчина так и представлял широко открытый рот, заплаканные глаза, сжавшиеся пальцы на чужих плечах и тихое: «Прошу, ускорься…»       — Феденька, ты задумался? — подал голос лежачий, смотря изумлённо на замеревшего лидера, который уже две минуты держал лезвие на месте, оглаживая ребра возлюбленного рукой.       — Всё в порядке, душа моя, — мягко ответил тот, всё же крепче перехватывая скальпель. Еле слышно вздыхая, Достоевский всё же проводит одну полосу на чужом животе. В тот же миг алая кровь хлынула из новой раны, а сверху послышался краткий шик. Лиловые глаза загорелись в предвкушении, дыхание чуть сбилось, а думать стало труднее. Облизывая свой губы, мужчина сделает ещё один разрез, более глубокий. Видя, как ткани податливо отходят в разные стороны, как каждый слой эпидермиса, как по приказу, отодвигается, позволяя хозяину ножа увидеть внутренности. Увиденное явно удовлетворило Фёдора и все его грязные мысли. Органы блестели под лампой, кровь, что так и хлестала из раны, пачкая одежду, стол, кожу и всё вокруг. Лицо Шибусавы, который был явно обескуражен происходящим. Его связанные руки, что сжимались и разжимались из кулаков, указывая на дискомфорт. Чужой вспотевший лоб и виски, тяжёлое дыхание и такой, чёрт подери, развратный вид. Это пьянило, заставляло Фёдора терять хватку, заставляло того слишком много размышлять и представлять. Представлять, как тот будет сжиматься, если Достоевский войдёт в него, как будет пыхтеть и трястись, как будет жаловаться на адскую боль в животе, как будет жаться к чужим руками, моля о ласке, которой ему так не хватало в контрасте с неописуемой болью в раскрывшейся ране. Из мыслей мужчину выводит резкий крик со стола. Боль, сковывающая тело его возлюбленного, выбивавшая из него такие отчаянные крики.       — Чёрт побрал физическую оболочку! — рвано выдыхает Тацухико, истерично смеясь, извиваясь, подобно змее. Смотря из полуприкрытых пушистых ресниц на возлюбленного, Шибусава болезненно постанывает и напрягается, чувствуя, как чужие пальцы ловко проходятся по новоиспечённой ране, нагло просачиваясь внутрь, касаясь кишечника и, кажется, ещё какого-то органа. Однако тому было как-то всё равно. Перед глазами была белая пелена, в ушах звенело, а горло свело в спазмах. Очередной крик. Хотелось прекратить всё это, желание получить все дары внутри себя ушло на второй план. В голове было лишь одно желание — что бы это всё прекратилось. Жалобно хныкнув, тот тянет связанные руки к его любви, прося без слов о помощи. Чужие кисти в тот же миг перехватывают и нежно целуют, уткнувшись носом в тыльную стороны ладони, шумно и рвано выдыхая, буравя чужое лицо взглядом.       — Ещё немного, душа моя, ещё немного, потерпи, — мурлычет лидер «Крыс Мертвого Дома», заскакивая на стол и садясь на чужие ноги, склоняясь к лицу. О, как же он любил это чудесное лицо. Эти алые глаза, эти миловидные черты, нежные линии лица. Опускаясь ещё ниже, Достоевский утягивает своего любовника в поцелуй, проходясь языком по его губам, приглашая впустить его в рот. Лежачему ничего не остаётся, кроме как шмыгнуть и повиноваться, чувствуя ласку и нежность, тая под той, пока одна рука сжимала его связанные кисти, а вторая грубо оглаживала органы. Казалось, ещё чуть-чуть и Шибусава потеряет сознание. Перед глазами появилась тёмная сетка, всё закружилось в непонятном танце, а в ушах заложило. Хрипло выдыхая и смазывая поцелуй, отводя лицо в бок, Тацухико лишь сипло лепечет о своей кружащейся голове, после чего закатывает глаза и теряет сознание. Ощущая последние ниточки с реальностью, Шибу чувствует нежные поцелуи на своих скулах и шее, а позже и тихие извинения.       Сознание возвращается в уставший разум ещё нескоро. Неспешно открывая глаза, тот чувствует резкий запах нашатыря, что ударял нещадно в нос. Закашлявшись, мужчина мотает уставши головой, постепенно приходя в себя. Картинка складывалась в нужный пазл, перед глазами лежащего было обеспокоенное, но всё такое же безразличное. Лишь блестящие лиловые глаза с потрохами выдавали тревоги Достоевского. Тяжело вздыхая, тот убирает ватку, поправляя чужие белые волосы.       — Как твоё самочувствие? — интересуется тот, опускаясь ниже и аккуратно оглаживая чужой открытый живот, оглядывая швы, которые он сумел сделать, пока его любовник находился без сознания. Нежно проводя пальцами по оголённому боку, Достоевский заглядывает в алые глаза своего любовника. Страх, беспокойство, предвкушение и безграничная любовь — всё это отражалось в этих рубинах, что блестели из-за лампы, что горела где-то сверху. В животе что-то вновь совершило кульбит. Беря окровавленный скальпель и разрезая верёвки на чужих запястьях, Фёдор освобождает Шибу, давая тому больше свободы. Потерев свои затёкшие запястья, коллекционер уже собирается сесть, опираясь о руки, однако рука на груди мешает этому, аккуратно толкая обратно на стол. Нервно сглатывая и морщась от боли, что всё так же витала где-то в брюшной области. Дискомфортные ощущения были меньше, мужчины задумался об анестетике, который мог вколоть ему Фёдор. Лишь одна мысль о том, что его возлюбленный побеспокоился о состоянии Тацухико, заставила того закусить губу, чувствуя, как глупо и бесцеремонно краснеют его бледные щёки. Лишних слов не надо. Их губы вновь сомкнулись в поцелуе, таком чувственном и нежном. В нём не было страсти и огня, в нём не было похоти и пошлости. Лишь нежные движения, ласковые прикосновения и заботливые руки, которые в тот же момент помогали Шибусаве удобнее устроиться. Тот мог поклясться, что в любой момент растает от этих прикосновений. Казалось, ещё чуть-чуть, ещё немного, и Шибу застонет просто от одних поглаживаний, очерчивания его рёбер, мягких сжатий чужой руки на талии. Прижимаясь напоследок к чужим устам, Фёдор медленно отодвигается от своего любовника, смотря на того с удовлетворением. Касаясь чужой скулы губами, Достоевский как будто извиняется за недавнюю боль, оставляя любовный поцелуй на коже. Проходясь подушечками пальцев по чужой груди, он затем неспешно расцеловывает рёбра, оставляет поцелуи на розовых бусинках сосков. Мужчина выгибается в пояснице, слегка дёргаясь от выстрела боли, что прошлась своим шершавым языком по органам брюшной полости, заставляя того недовольно закатить глаза, сжимая руки в кулаки. В следующий же момент тот сладко постанывает, тихо выдыхая, чувствуя, как поцелуи дошли до раны. Однако и тут Фёдор огибает ту, лишний раз не тревожа, еле сдерживаясь, чтобы не пройтись языком по швам, укусить Шибусаву прямо по недавнему порезу, еле сдержался, чтобы не причинить тому лишний раз боль. Нет-нет, на сегодня его милому хватит адреналина. Дойдя поцелуями до паха, Достоевский хитро щурится, расплываясь в довольной улыбке, прикусывая Тацухико за внутреннюю часть бедра, сквозь ткань брюк. Чувствуя чужую дрожь и как тот рвано выдыхает, шевеля губами любимое имя, он больше не может сдерживаться. Он не может больше видеть, как чужое тело извивается и подрагивает под ним, он больше не может чувствовать эту глупую человеческую потребность снять сексуальной напряжение, он больше не может вытерпеть чужие стоны и вздохи, что плавно распространялись по комнате, растворяясь в воздухе, пока лидер «Крыс» жадно глотал эти чудесные трели чужого голоса. Неспешно снимая чужие штаны, Достоевский берёт какой-то тюбик и выдавливает непонятную смесь себе на пальцы. Тацухико уже не соображал. Боль и удовольствие смешались в одну пьянящую смесь, не позволяя тому здраво мыслить, не позволяя ему осознавать где он и что будет дальше. Однако давно забытые ощущения растяжки колечка мышц вернули того с небес на землю, отчего тот лишь распластался по столу, тяжело дыша, стараясь расслабиться. Все эти ощущения сводили с ума Шибусаву. В его голове было лишь два желания: запереть Достоевского, не отдавать никому и никогда, а так же запереться вместе с ним, отдаться ему, принадлежать лишь ему. Хотелось целовать эти великолепные руки, хотелось прижиматься к ним щекой, хотелось, чтобы эти чужие руки так же сногсшибательно оглаживали чужие ноги, как они делали это сейчас. Хотелось, что бы этот тихий безэмоциональный голос принадлежал только одному Тацухико, хотелось, чтобы никто более в своей жизни не смел даже посмотреть на этого темноволосого мужчину, чтобы никто не помнил о нём. Жадная жилка коллекционера болезненно натянулась. О, Боги, как столь великолепное существо, почти посланник самого Божества, могло общаться с остальными низменными тварями, что обитали за стенами этого помещения? Возмутительно, гадко, противно! Зубы мужчины недовольно стиснулись, тот почувствовал прилив злости и недовольства, однако всё прошло так же быстро, как и началось. Пальцы касаются нужного пучка нервов и наслаждение молнией проходит по телу возлюбленного, отчего тот машинально двигается навстречу бёдрами. Поднимая голову, Шибусава чувствует, как пальцы покидают его тело. И вот, он уже сидит на краю стола, пока Достоевский недовольно вновь пытается уложить его, шикая на него.       — Твои швы ещё не успели прижиться, а ткани ещё не начали даже срастаться, — недовольно говорит тот, пока его не прерывают поцелуем. Раздражение сменяется смирением. Мягкие движения бёдрами, чужое сжатие плеч и рваное дыхание на ухо. Швы болели и ссадили, было тяжело дышать. Да, Достоевский был великолепен. И в дипломатии, и в осуществлении планов и даже в постели. Обнимая Фёдора за шею, Тацухико тихо постанывает тому на ухо, расплываясь, чувствуя, как силы, которых и так не было, совсем пропадают. Чужая руки помогала и придерживала любовника, легко оглаживая его позвоночник. Губы хаотично целуют чужие плечи тут и там. Удовольствие, достигло своего пика. Разрядка. Шибусава сминает чужую одежду под руками и вжимается в тело напротив себя, простанывая чужое имя, содрогаясь в оргазме. Поднимая устало голову, коллекционер чувствует, как его одаривают поцелуями и поглаживаниями, как темноволосый помогает ему стереть все последствия их похоти, как помогает ему одеться.       — Потерпи, душа моя, скоро всё будет намного лучше.