о пустоте и каплях.

      лололошка слишком много спит. он грезит о лучших мирах, о том, как найдет наконец в жизни свое место, и кутается плотнее в одеяло, чувствуя вместо ожидаемого тепла лишь зябкое одиночество.       «я устал. я уже не могу. пожалуйста, хватит,» — в полубреду шепчет, жмурясь до боли, пока тело ноет от полученных а течение дня ран, от непосильной тяжести, под которой он сгибается с каждым разом все сильнее. ответственность давит на плечи незримым бременем.       он надеется оказаться не тут. где-то в светлом и красивом мире с легкой историей, где все, как и должно, закончится хэппи-эндом. где ему уготована хотя бы частичка счастья. сон встречает холодом темницы, сводящим с ума тиканьем воды в углу и шепотом голосов в собственной голове. лололошка чувствует, как сердце его разбивается на тысячи осколков, как рассыпается прахом все, к чему он шел, и бессильно скатывается по стене, падая на сырой пол около подвешенной на цепях койки.       всхлип разносится эхом.       он плачет. он просто плачет, понимая, что сил уже не хватает. он не вывозит. вытирает слезы грязными и пыльными рукавами, утыкается лбом в колени и сжимается в маленький комок истерии, дрожа от холода. ему не рады нигде, его долг — обязанность священная, обусловленная чем угодно, кроме здравого смысла — вновь выходит ему боком. он не знает ничего о предназначении, но, чует его душа, все это далеко не впервые. жизнь циклична, и как бы он ни старался, он не может порвать этот порочный круг.       с каждой минутой мир темнеет и смягчается, а холод, объятиями сырости ложившийся на плечи, перестает ощущаться. лололошка затихает, проваливаясь в беспокойную тьму сна. расслабляются напряженные мышцы, почти не ощущается боль, а на смену отвратительному чувству одиночества приходит… тепло?       он не спешит открывать глаза. прикосновения тяжелой, пахнущей смолой и прелой листвой руки к волосам отзывается щемящим теплом в груди. шевелит слабо пальцами, понимая, что касается травы. прислушивается к мерному дыханию.       — я вижу, что ты проснулся, — и голос тихий, твердый и бархатный ласкает слух. лололошка не может сдержать слабой улыбки, когда открывает глаза. ему все еще больно и пусто внутри, но присутствие хотя бы чье-то уже скрашивает его одиночество.       — привет, — ло садится, не отстраняясь от чужой ладони, и лишь утыкается лбом в крепкое плечо, сжимая в пальцах плотную ткань плаща. он не знает, что еще сказать. междумирец не знает тоже. только гладит по волосам, щеки ласково оглаживает, касается плеча, притягивая к себе в крепкие и безопасные объятия.       он делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и замирает, давая себе мгновение, чтобы собраться с силами.       — прости, — на выдохе шумном. — я не могу ничего сделать. мне правда жаль.       междумирец поджимает губы — сейчас, через полное отсутствие маски, его эмоции понять проще всего. он нервничает. и в глазах, глубоких и сияющих, плещется безграничная вина. вина, боль, тысяча невысказанного. но выходит только сжать кольцо объятий крепче, вкладывая в это всю свою нежность, и прижаться сухими губами к кучерявой макушке.       лололошка обнимает в ответ, он дрожаще заверяет, что все хорошо. он справится. он может понять. лжет себе, лжет самому близкому для него существу, пытается искренне в это поверить, но проваливается с треском, сталкиваясь с чужим до боли честным взглядом. лололошка хотел бы справиться, но он слишком мал и слаб, чтобы остаться в одиночестве. редкая потеря поддержки… была ударом. сильным ударом, с которым он так и не смог справиться.       у них не так много времени, но даже сейчас лололошка не хочет уходить. он прижимается всем телом, впитывая частицы тепла, и ощущает чужую слабую дрожь. междумирец надеется, что никогда никто не увидит одинокой слезы, скатившейся у него по щеке.       — однажды все изменится, — он шепчет надсадно и хрипло, до боли жмурясь, и пальцы вплетает в густые волосы, чтобы почувствовать все это будто в последний раз.       — я обязательно что-нибудь придумаю, — лололошка кусает губы, весь сжимается словно перед ударом и затихает.        блаженные минуты сна заканчиваются. его снова ждут холод темницы, бьющиеся о камень капли и собственный надсадный вой вперемешку со слезами. впервые за столько времени он вновь ощутил, что любим. своими же руками он раздавил этот образ, позволив снова уйти. он зарекается идти вперед лишь для того, чтобы суметь защитить.       он понимает, что в конце этого долгого пути его ждет лишь пустота.