Семь раз когда Юра говорил с Костей на башкирском и один раз, когда Костя решил узнать перевод

15 февраля 2013 года

Это было обычное утро для Юры. Он съездил на завод, по отечески пожурил там, парочку новичков, перекинулся несколькими фразами со старожилами, даже самостоятельно успел отточить пару деталей. Вообще, в этот день у него был законный выходной и эти простые действия были выполнены им скорее по доброте душевной. Работа в последнее время стала для него смыслом жизни и способом отвлечься от тяжелых мыслей, которые в этот год посещали его всё чаще… Хотя и это уже не спасало. Боль в груди не уходили, а мысли о… Любви… Стабильно посещали его по сотни раз на дню. Юра сел за руль автомобиля, выдыхая, нужно отправляться домой. Это пройдёт. Должно когда-нибудь пройти… В крайнем случае исход ещё не определен. По крайней мере он так думал… Она появилась неожиданно. Боль в груди, ранее незнакомая, словно раскаленный железный стержень, пронзила каждую клетку его тела. Она лишила Юру последних капель воздуха, наводнив сердце тревожным звучанием. Грудная клетка стиснулась в омуте страха, словно птица в клетке, жаждущая вырваться на волю. Это было не просто телесное ощущение, но и глубокий эмоциональный шторм, окутывающий Татищева своим мрачным покрывалом. Юра взбегает по лестнице в дом, ноги дрожат, он падает ещё в коридоре, до комнаты уже доползает на коленях, радиоприёмник включает чисто на автомате. Он слышит новости о метеорите, пробуя уловить каждый удар сердца, словно надеясь, что есть сила, способная освободить его от этого мучения. Он прикрывает глаза, отсчитывая, каждую секунду, получается плохо, звон в ушах заполонил все его мысли, он теряет сознание раза два, три, четыре, он не может сказать точно, ему до безумия страшно и плохо, Татищеву кажется, что он умирает… Но боль в груди даёт понять, что он ещё существует, словно безмолвный крик в мраке ночи. с

Вы найдёте меня в один день на полу,

В окружении зачеркнутых писем.

В них я вам расскажу почему не могу

Найти себя в этом мире.

Помоги себе сам — но ведь это абсурд.

Мы живем рука об руку вместе.

Но ирония в том, что я тоже сосуд,

Наполненный местью.

Кажется, он приходит в сознание, на пару минут выныривая из липкого сна болезни. Веки, налитые свинцом, едва размыкаются, потрескавшиеся губы просят пить, но голос его нем, а квартира пуста. Он встаёт, сплёвывая кровь, он сам не знает, в чём его мотивация сейчас идти на кухню, пить воду, которую он выблюет через минуту, может две. Ему и пить, честно говоря уже не хочется… Хочется… А хочется к Косте, да. К такому родному и тёплому Косте, который погладит, успокоит, скажет что-то тёплое. Боль от принятия своей ориентации гнетет сердце, а может это и боль от того, что в окраину города со скоростью света врезалось инородное тело, словно невидимый груз, который тянет вниз, не давая подняться и выдохнуть. Это беспокойство, которое терзало его душу на протяжение многих лет, держа в плену, заставляя прятать свои истинные чувства и мысли от окружающих и самого себя, наконец вырвалось наружу, спустя многие годы, напомнив о себе, словно резко вскрывшаяся гнойная рана. Когда гной из раны выходит, она начинает быстрее заживать. Это вечное чувство одиночества среди толпы, невозможность быть с тем, с кем хочется и боязнь быть отвергнутым и непонятым семьёй, обществом самим собой. Юра пишет письма для Кости, в них он рассказывает, почему не может найти себя в этом мире, в них он рассказывает всё о своих чувствах к нему. А позже всё перечеркивает. Его научили справляться со своими проблемами самостоятельно. Татищеву надоело, честно говоря, он заебался. Он больше не имеет желания абсолютно никакого желания соответствовать чьим-то стандартам. Юра хочет быть счастливым, Юра хочет быть… В конце концов, он всего лишь пища для червей. Челябинск исчезнет, таймер уже запущен. Хотя-бы век своей жизни он же может быть таким?.. Нет. Он всегда будет один, он всегда будет спасать себя сам, так нужно. Он не правильный, он заслужил.

Читай по губам: «Помоги себе сам» Я сказала, смотря в отражение, Его красные, мокрые, злые глаза Отвечали мне только презрением. Оно ненавидит меня, как и все, как я ненавижу себя.

Данис глубоко выдохнул, он никогда в жизни не планировал звонить по этому номеру, но… Этот человек нужен Юре, а ради брата он готов наступить на горло своей гордости. Агидель хмурит брови, набирая этот чёртов номер. — Данис? — удивлённо спрашивает Костя — Слушаю. — Здравствуй… — тихо, он выдерживает небольшую паузу, собираясь с мыслями — Ты не мог бы приехать в Челябинск в ближайшее время? Чем скорее, тем лучше — Извините, зачем? — Костя хмурит брови — У меня очень много работы. — Открой новости. — спокойно и тихо говорит Данис. — Челябинска? — Ну, ни я же твой федеральный округ. — закатывает глаза Агидель. Костя открывает и резко выдыхает: — Твою мышь. Меня не было сука две недели. — Метеориты время не выбирают — говорит Данис, потом вздыхает, садясь рядом с братом, гладя его по слипшимся волосам. — Он хоть там как? Живой? — с беспокойством спрашивает Костя, начиная собирать вещи. — Да живой вроде, хотя по виду не скажешь. Сарказм давно стал для Даниса защитной реакцией… Ему сейчас до безумия страшно. — Заказал билеты и выезжаю в аэропорт. Ждите.

Я терла руками дурацкие слёзы, В глазах читалась мольба: Вы даже со мной не знакомы, За что вы так злы на меня, небеса?

Костя стоит перед дверью с рюкзаком и звонит в нее… Страшно… Страшно потерять Юру… Его первую и единственную любовь… Очень страшно. Дверь открывает Данис, он слабо кивает, в знак приветствия, пропуская, Костя заходит, молча, разуваясь, потом спрашивает тихо: — В Спальне? — Да. — Данис нервно поджимает. Юре легче, но надолго ли? Он не будет им мешать прощаться. Костя заходит. Дыхание спирает от такого Юры… Он быстро подходит, но под конец замедляется, садясь на край кровати и беря бледную руку в свою. — Юрочка… — обращается Уралов, гладя по тыльной стороне ладони. Юра слабо приоткрывает глаза, на губах появляется сломанная улыбка, а в лёгких что-то сжимается до боли… Интересно, он правда сейчас видит Костю? Или его сознание находится настолько в бреду, что выдаёт желаемое за действительное? — Юрочка… — Костя тихо шепчет, продолжает прижимать его руку. — Кость..... — он шепчет тихо. Сколько слов между ними не сказано? Много, очень много… Но кислорода в лёгких практически нет, Юра кашляет хрипло, тихо, а цветы царапают горло… Интересно, сколько он ещё выдержит? — Юра… Я с тобой… рядом… — Костя улыбается слабо, галдит его по волосам — Скоро станет легче… Юре рядом с Костей всегда легче. Татищев прижимает его руку к своему лбу, ему кажется, что от боли его черепная коробка сейчас взорвётся, но и Костины руки нежные, они забирают её… Костя сам по себе нежный и тёплый, но жар его не обжигающе-липкий, как от простуды, а какой-то домашний, родной до скрипа в сердце..... Юра любит Уралова, но боится это показывать, а ещё он ненавидит слабость, но сегодня, наверное, не в счет, он так долго был в одиночестве. Костя нежно гладит его щеку, сам того не понимая, тихо шепчет молитву. прикрывая глаза, забирая боль. хотя бы часть. Татищев улыбается, сам город бесов молится за своего личного чёрта, так смешно и пошло. Костя нервно сглатывает, продолжая тихо молится, Юра водит костяшками по его щеке, стараясь убедить, что… Что всё хорошо, что это скоро пройдёт..... Он сам в это не верит, но кому какая разница? Молитва заканчивается и… Костя осторожно, ненавязчиво прижимается к руке Татищева. Сам гладит его грудь, стараясь помочь. — Кость… — тихо, Юра щурит слезящиеся глаза — Мин һинән башҡа булдыра алмайым, Һөйәк… Һин минең тормошом мәғәнәһе — он наконец достаточно принял себя, чтобы говорить об этом вслух, пусть пока и так. — Юрочка… Что это значит? — Это не важно, Кать… — но недостаточно, чтобы признаться в этом Косте. — Хорошо… — он спрашивает тихо, с беспокойством — Пить может хочешь? Есть? Юра качает головой, просто улыбаясь, Уралов вздыхает. — ам наӈын э̄руптилум — говорит Котся тихо совсем, гладя. А это что значит? — тихо спрашивает Юра. — Это не важно. — отвечает тихо Котся. — Точно? — Татищев улыбается, шуточно грозя пальцем. — Угу. Важно. Пиздецки важно. Юра умолкает, покашливая, потом смеётся, словно бес. — Кость, а Кость? — М? — тихо. — Ты случайно не из космоса? — улыбается заговорчески — Тогда почему от тебя в грудной клетке так неспокойно? Костя краснеет до кончиков ушей. — У тебя жар, Юр… — Чувствую. Но говорю я так не из-за жара. — отвечает он тихо, потом идёт слабая улыбка — Принеси пельмени уральские сука из холодоса, а то ещё немного и я на стену полезу. — Кушать хочешь? — Жарко, -выдыхает тихо Юра, болезненно хрипя — А пельмени холодные Уралов понимающе кивает, тут же исчезая в дверном проёме. — Спасибо, Кать… Костя возвращается, посылая ему слабую улыбку, кладет тряпку на лоб, а пельмени дает Татищеву, он как и сам Юра не понимал сейчас, куда их класть. Достает из принесенного рюкзака жаропонижающее и помогает его выпить, его потрепанный ворон кашляет, сворачиваясь клубком. — Тише… Тише… — Костя гладит его по спине, успокаивая. Наконец, Юра спокойно выдыхает, потом удобнее устраивается на плече друга, спрашивая с улыбкой: — Кость… А у тебя с Анькой типо любовь? — Нет… — Уралов вздыхает, гладя. — А жаль… Милая парочка бы была — Татищев смеётся. — Она мне не нравится… — Ну… Ладно. Н-Надежда. — Юра тихо, осторожно берёт его руку, прижимая к щеке, Костя нежно гладит её. — Кать, го под одеяло? Ты такой холодный… — Юра смеётся, поднимая его край. Костя тихо смеется, ложась и обнимая Он понимает, что Татищев сейчас разрешает себя трогать, только потому что ему плохо. Юра утыкается в его шею, обвивая его тело своими конечностями, улыбается блаженно. Но на самом деле секрет в том, что ему просто хорошо с Костей, даже цветы практически не царапают глотку. — Спасибо… — Не за что, милый Юрочка… — Кать, а хочешь я в следующий раз тебе звезду достану? — неожиданно спрашивает Татищев. — Звезду? Нет, я завязал… — улыбается Уралов. — Небеса, отмена, звёзд на Челябинск не сбрасываем. Уралов гулко смеётся, прижимая парня. — Ты не будешь против, если я немного посплю? — спрашивает Юра, тихо кашляя. — Только за Юрочка. — Чай потом сам найдёшь? — Найду… — Костя нежно улыбается. — Спасибо, что ты у меня такой понимающий… — осторожно трётся тёмными волосами о его грудь. — Ну, куда ж я денусь от тебя, Юрочка? — гладит. — Найдёшь себе нового не косячного друга? — чёрные глаза наконец горят, а он смеётся звонко-звонко. — Мне другого не надо… — Костя нежно улыбается. — Но ирония в том, что я тоже сосуд, наполненный месть… — Плевать. — твёрдо говорит Уралов. Он своего Юрочку любит любым.

Почему я рыдаю, а кто-то смеётся, кого-то целуют в ключницы?

Чья-то тоска это лишь небылици, а я остаюсь в тени…

Юра прижимается, прикрывая глаза. — Спи, мой хороший… — тихо, целуя в лоб, Татищев довольно улыбается. — Как думаешь, зависть — сильный грех? Я уже завидую тому, кого будут целовать эти нежные губы. — Не знаю… — Костя вздыхает. Юра молчит с минуту, будто засыпая, но потом спрашивает: — А ты когда-нибудь кому-то завидовал? — Да… — И кому же? — улыбается Татищев. — Ане… — Костя отвечает тихо, не задумываясь, смотря прямо в Юрины-сука-какого-хера-такие-красивые-бездонные-глаза. — И почему же? — он тихо смеётся. — Потому что она тебе нравится. Это не важно… Спи Юр..... — тихо отвечает Костя, прижимая парня. — Хорошо… Мин һине яратам, Һөйәк — говорит Юра, глаза всё ещё слезятся, он сжимается в клубок, мелко дрожа, но засыпает спокойно..... Медленно… Жар ползёт вверх. Данис подходит к кровати, потом спрашивает тихо: — Как он? Костя прижимает сухие губы к его лбу, потом говорит тихо: — Температура поднимается… Но хоть заснул… Данис слабо кивает, подходя к окну, пахнет сигаретным дымом, Агиделя сейчас вырвет от него, он открывает окно, потом поднимает одну из записок, что до сих пор валялись на полу. — Спасибо, что сидишь с ним — он сминает в руке записку: «Кость… Приезжай пожалуйста, я не могу без тебя, я люблю так, как никого не любил…» — Юра писал это, когда был в бреду, Данис поджимает губы, бросая её в угол. Так будет лучше и для самого Юры, он явно не хотел, чтобы это видели чужие глаза. — Что там? — Костя кивает на записку, продолжая нежно согревать друга, гладя по тёмным волосам. — Не читал. Сколько бы не учил этого балбеса нормально писать — всё равно, как курица лапой. — Данис тяжело выдыхает, смотря на брата с лёгкой ноткой жалости в тёмных глазах, закрывает шторы — Завтра будет лучше..... Я сам в это не верю.