Снежная эклектика

      Эрен просыпается из-за странных звуков, доносящихся из коридора. Глупо было надеяться на правильную шумоизоляцию в доме, при строительстве которого явно не предполагалось превращение особняка в подобие пансионата. Во внутреннем и внешнем убранстве все кричит лишь о том, что очередной богатый аристократ выстроил для себя целое поместье, в котором можно спрятаться от посторонних глаз на вершине горы, представляя себя магом, забравшимся на вершину мира. Эрен любил почитать фэнтези на досуге, поэтому без проблем выстроил именно такой визуальный ряд в своей голове, окинув мрачным взглядом дом в густых зимних сумерках вечером накануне. Это место для уединения и созерцания. Для чего в таком случае в доме нужны толстые стены? Если живешь один, то изолироваться не от кого.       Взглянув на часы, Йегер отмечает, что день начался слишком рано даже для него, любителя встать пораньше для пробежки или бесцельного брожения по собственному жилищу. Эрен не любил тратить время на сон, потому что ночные фантазии зачастую подбрасывали ему слишком желанные образы, от которых реальное одиночество становилось лишь печальнее. Большинство людей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, спасаются во время сна от призраков настоящего, так как видят в сновидениях возможность успокоиться и заменить ужасы реальные на картинки, не имеющие отношения к очевидным проблемам, сопровождающим их бодрствование. Но Эрен всегда любил идти против любой системы, поэтому даже в таких мелочах стремился отличаться от большинства. Возможно, нужно было выбирать Флока в качестве соседа самому, объяснив это желанием заняться спортом прямо с самого утра в выходной. Это бы никого не удивило.       Постель Кирштайна уже аккуратно заправлена. Самого Жана не видно, но Йегер слышит шум воды из душа. Он настраивается на очередную встречу со своей проблемой, прекрасно понимая, что от диалогов и какой-то другой коммуникации ему никуда не деться.       Эрен заправляет кровать и злится из-за того, что не получается сделать это так же, как у Жана. Он оглядывает комнату и понимает, что она как будто разделена напополам: шеренга баночек со средствами по уходу за собой, кейс с наушниками, телефон, часы, несколько колец, небольшая записная книжка с вложенной в странички ручкой – на тумбочке Кирштайна все лежит ровно, образовывая то, что принято называть порядком. Небольшой прикроватный столик Эрена же хвастается лишь хаосом, в котором невозможно с первой попытки найти необходимую вещь. В шнуре от зарядке для телефона запуталась расческа, тут же валяется фантик от наспех съеденной перед вчерашним выходом на террасу шоколадки, здесь же не пойми откуда взявшийся чек с заправки, лопнувшая вчера резинка для волос, которую по неизвестным никому причинам Йегер не выбросил сразу же. Подготовленная для спуска одежда Жана аккуратно уложена на стул, а комбинезон Йегера валяется скомканным в раскрытом зеве брошенного прямо посреди комнаты чемодана. Эрен не имел порядка ни в доме, ни в голове, что делало их с Кирштайном отличными друг от друга еще сильнее.       Эрен натягивает термобелье, ищет потерявшиеся в бездонном чемодане носки, наспех причесывается, с трудом вырвав расческу из плотного плена металлического шнура. Он знает, что для наведения красоты на голове нет смысла, ведь излюбленный пучок, который всегда выходил одновременно и растрепанным, и журнально-глянцево притягательным, помешает ему правильно и удобно надеть шлем, поэтому ограничивается низко собранным хвостиком. В тот момент, когда он уже готов к посещению ванной комнаты, открывается дверь.       - Доброе утро.       - Привет!       - Пришел в себя?       - Я надеялся выспаться в выходные, но, видимо, не судьба.       Жан хмыкает, не веря в самоуверенные слова Эрена о том, что он действительно собирался здесь спать до победного, и пропускает Йегера в ванную. Эрен старается не смотреть на разрисованный голый торс, который Жан почему-то не стал прикрывать. Кирштайн так и стоит, прижавшись к дверному косяку, пока Йегер чистит зубы.       - Что ты пообещаешь мне за то, чтобы я держался от Армина подальше?       Эрен жестко фыркает, выгибает брови, разглядывая друга через зеркало. Сплевывает пасту, естественно, неаккуратно, и картинно отставляет щетку в сторону, показывая, что своим отвлечением от важного занятия делает Жану великое одолжение, и вступает в разговор.       - Я тебе еще должен что-то пообещать за это? Мне казалось, что только детей поощряют за приличное поведение, потому что им сложно научиться сразу себя контролировать. Но ты, вроде как, уже не ребенок.       - И все же?       Жан снимает полотенце с шеи, вытирает волосы и обходит Эрена, чтобы повесить кусок мокрой ткани на сушилку. Останавливается рядом с другом, ставит руки на раковину по обе стороны от его бедер и смотрит в глаза через зеркало. Йегер бы разозлился, если бы не общая усталость и нежелание разбираться со странностями в поведении Жана в последнее время.       Он видит, как прищуренные глаза с особым усердием изучают его лицо. Брови Жана хмурятся, рот открывается для очередного предложения, но мужчина останавливает себя. Закусывает губу, втягивая вовнутрь изящно сидящее на ней колечко. С карамельной прядки волос, упавшей на его глаз, на шею Эрена скатывается холодная капля воды, что разносит по всему телу толпу мурашек. Щетка резко отправляется в раковину. Йегер полощет рот, старясь не наклоняться для зачерпывания воды слишком низко, ведь Кирштайн стоит к нему практически вплотную.       Их дружба всегда была излишне контактной. В школе, когда договоренность о спокойном времяпрепровождении между ними еще не была достигнута, они долгие часы проводили в драках и хаотичных касаниях друг к другу. Эрен не мог вспомнить ни единого дня, когда Жан не хватал бы его за капюшон толстовки, чтобы сбить с ног, или как он сам не заламывал Кирштайну руки, чтобы тот прекратил кривляться или извергать проклятия в его сторону. Они изводили друг друга первые полгода знакомства, потому что никак не могли примириться с соперничеством, возникшим между ними словно из воздуха.       Жан комментировал все, что Эрен делал или говорил. Эрен обкладывал не самыми лучшими эпитетами успехи Жана в учебе и сравнивал его с лошадью, которая с одной стороны грациозная и сильная, с другой – слишком тяжелая на подъем, особенно если свалить ее на землю. Они умышленно садились в учебном классе вместе, чтобы иметь возможность весь урок тыкать друг друга локтями и портить поля тетрадей неприличными записями. Извращенное удовольствие, которое в эти моменты разливалось по всем клеткам организма Эрена, сравниться не могло вообще ни с чем.       Йегер уже и не может вспомнить момент, когда пассивная или явная агрессия переросла в то, что они стали вместе ходить домой или созваниваться по вечерам, чтобы обсудить что-то, что никак не касалось домашних заданий. Как хлесткие замечания в адрес друг друга стали походить скорее на спектакль, поставленный ради всеобщей забавы, чем на искреннее желание досадить или причинить дискомфорт. Напускная нервозность постепенно покрывалась потребностью перевести любой выпад в шутку, но сражение за пальму первенства в этом соревновании не отпускало ни на минуту. Жестокость словно скрывалась, медленно и целенаправленно, топилась под толщей невидимой воды, все больше погружая в глубину чувств, которым Эрен никак не мог найти объяснение первое время. Желание набить другу лицо не исчезло до сих пор, но вот почву под собой имело совершенно другую.       - Ты нарушаешь мое личное пространство. Отойди.       - Пообещай мне что-нибудь.       - И чего ты хочешь?       - Новый год в Париже. Только вдвоем.       - И как ты себе это представляешь, Кирштайн?! Я не могу уехать на все рождественские праздники, потому что приедут родители, сестра с детьми, родители Армина. Я каждый день должен буду развлекать гостей, водить племянников гулять, бесконечно стоять у раковины, намывая все увеличивающуюся гору посуды, и улыбаться по поводу и без. А ты, вроде как, собирался в Испанию.       - А когда ты начнешь жить для себя, а не для родственников, Эрен? Вы каждый год проводите праздники одинаково, может, пора что-то менять? Я хочу с тобой в Париж. Пройдемся по рождественской ярмарке, съездим к Эрвину на виллу, к Ботту. В его ресторане новое меню, но ты и старого-то в глаза не видел, потому что сидишь дома, как привязанный. Пройдемся по бутикам и купим тебе какую-нибудь бешеную рубашку в стразах.       - Я не ношу стразы, что ты несешь?!       - Ну, мне купим. Вообще не проблема.       Йегер выключает воду и разворачивается к Кирштайну лицом. Жан не сдвинулся с места ни на сантиметр. Эрену сложно, но он обязан держать лицо. Он не мог себе позволить расслабиться в обществе друга ни на минуту. Между ними никогда не было спокойствия и размеренности, они никогда не наделяли общение какой-то особенной медитацией. Но в последние несколько лет Йегер привык держаться на некотором расстоянии от Кирштайна, чтобы сохранить остатки самообладания. Чтобы наделить уставшей выдержкой организм, который никогда не мог похвастаться этим явлением. Притворство – новая часть его естества, забыть о нем уже просто невозможно.       Во время встреч Эрен старался даже не садиться рядом, чтобы не чувствовать жар, исходящий от тела Жана. Кирштайн был горяч не только в фантазиях большинства людей, с которыми ему выпадала честь столкнуться, но и физически. При желании, он смог бы растопить весь снег, который их сейчас окружает, едва прикоснувшись к нему. Йегер боялся, что этот жар рано или поздно уничтожит и его. Саднящее чувство неполноценности, расползающееся под ребрами, давило на него, перекрывало кислород. Он злился не столько на Жана, который и не догадывался о страстях, кипящих в груди его лучшего друга, сколько на себя самого, потому что уже многие годы позволяет этим демонам собой управлять.       Он старался даже не смотреть на Жана, чтобы не давать никому поводов для оценки своей зависимости, хоть и понимал, что все возможные реакции окружающих существовали лишь в его больном воображении. Время, которое они когда-то проводили наедине, давно ушло в небытие, оставив для них только совместные посиделки в общем кругу друзей. Эрен с гордостью в голосе продолжал называть Кирштайна своим лучшим другом, потому что только в этом видел свое спасение – никто не будет задавать лишних вопросов или пытаться наделить их коммуникацию не относящимися к реальности свойствами, если делать именно так. Он балансировал на гранях своих собственных представлений о том, как их взаимодействие выглядит внешне, забывая, что обычно до них никому не было дела.       Сейчас же их лица разделяет лишь горстка жалких сантиметров. Эрену приходится слегка подбросить подбородок вверх, чтобы смотреть другу прямо в глаза. Ведь если опустить голову вниз, столкнуться с часто вздымающейся грудью, покрытой картинками, смысл которых Йегеру никогда не понять, то можно окончательно потеряться. Если спустить взгляд еще ниже, скользя по плавным изгибам натренированного пресса, и упереться в тазовые кости, на которых лишь чудом держатся пижамные брюки, то гарантировать сдержанность уже не выйдет. Эрен откидывается на раковину, стремясь урвать для себя немного больше свободного пространства, но Жан склоняется к его лицу ближе, вновь сокращая расстояние между ними. Эта пытка могла бы быть сладкой, но Эрен испытывает лишь боль.       Он сжимает края раковины пальцами так, что немеют костяшки. Ему нужен этот контраст – боль физическая против душевных метаний. Он не чувствует стеснения или скованности, только лишь стыд. Ему стыдно. Стыдно. Стыдно! Из-за того, что устал сопротивляться. Из-за того, что бесконечная война, в которой он вынужден противостоять сам себе, уже, очевидно, давно им проиграна. Из-за невозможности сделать сейчас то, что требует не только его обезображенный надеждами мозг, но и тело: прикоснуться, дотронуться, прижаться, задеть, прощупать. Утонуть.       Это лицо в нескольких сантиметрах, внимательность во взгляде, тонкие, чуть приоткрытые губы, изученные, но незнакомые, покатая линия широких плеч, реками разливающаяся в сильные руки, которые, кажется, обнимают, даже не касаясь, пылающая призывностью кожа, горячая, слегка влажная: весь Кирштайн – непозволительная роскошь, которой одновременно и страшно обладать, и невозможно потерять. Эрен рыщет взглядом по знакомым до боли чертам лица, пытаясь найти точку опоры, но проваливает свое задание. Он и сам проваливается, постепенно тлея, ежесекундно умирая, но уже не возрождаясь.       Жан же, как и всегда, ничего не замечает. Преследуя лишь ему известные цели, он склоняет голову набок, все же высвобождая для Йегера ничтожный краешек свободного пространства, но не отстраняется, показывая, что разговор закончится лишь тогда, когда решит он сам.       - Я не могу тебе этого пообещать. Проси что-нибудь другое.       - Ничего другого я не хочу. Если ты отказываешься следовать моим условиям, значит, я не буду держать дистанцию с этим недоразумением.       - Значит, я просто уеду домой и делайте тут, что хотите. На обратную дорогу найдете попутчиков!       - Почему ты такой твердолобый, объясни?       - Ты знаешь меня уже много лет, неужели ожидал чего-то другого?       - Я знаю тебя… но… но и не знаю, Эрен. Каждый раз, когда мы встречаемся, я нахожу в тебе что-то новое, но это не всегда мне нравится.       - А мне в тебе вообще мало что нравится!       - Правда?       Конечно, это неправда. Но Йегер не был бы Йегером, если бы не стал спорить.       - Правда! Ты всегда ведешь себя так, как будто являешься хозяином положения! Уясни, никто тебе ничего не должен! Армин в том числе. Будь ты мудрее хоть раз в жизни и найди в себе силы перерасти глупости, которыми вы оба занимаетесь уже столько времени.       - Если ты пообещаешь мне новый год в Париже, я подумаю над твоими словами.       - И зачем тебе это?       - Это… мне это нужно, Эрен. Безо всяких там причин.       - А мне нужно, чтобы два моих самых близких человека перестали отравлять мое существование своими придирками друг к другу. Может, для начала пообещаешь мне это? Давай начнем с твоих обещаний, Жанчик! А потом уже перейдем к тому, что ты получишь взамен за их исполнение.       - Эрен…       Кирштайн аккуратно, как и все, что он делает, убирает выбившуюся из хвостика Эрена прядку за ухо. Пальцы нежно, но тревожно задерживаются на мочке, вынуждая Йегера завороженно замереть. Это касание, осторожное, слишком чувственное, слишком неподходящее для их, так называемых, отношений, заставляет его сердце все сильнее качать кровь, выпуская ее бурлящим грозовым потоком по всему организму. Эрен дышит тяжело, рвано, как загнанный в тупик дикий зверь, не до конца еще смирившийся со своей печальной участью. Новая боль, порожденная воспоминаниями, так некстати всплывшими в изуродованном сознании, острыми иглами пробирается под кожу и жалит до самого основания костей.       В этот момент он мечтает стать птицей, которая легко и без особых сожалений взметнется в небо, чтобы слиться с его чистым и бескрайним полотном. Чтобы оставить свое личное проклятие здесь, на земле, убегая прочь все дальше, не оставляя о себе не то, что приятных воспоминаний, а вообще никаких. Он должен бежать: за солнцем, которое опалит его, испепелит и уничтожит, за медленно ускользающим от него горизонтом, чтобы, в конце концов, догнать его и упасть в чарующий омут, за судьбой, которая рано или поздно догонит его сама. Он должен либо упасть в небо, в его волнующую глубину, в порочные облака, обманчиво нежные и томные, либо рухнуть в пропасть, спрятанную в подножии этих гор, со всего безумства высоты, на которую забросил себя сам.       Ему нужно собрать в кулак все мужество, которое только имеется внутри, чтобы избавиться от этих оков. Он должен заглянуть в пропасть, поселив во взгляде только гордость и собственное достоинство, чтобы тьма окончательно не сделала его своим пленником. Он должен стать Икаром, который победил земное притяжение, и спасся от уничтожения, впрыгнув в новую жизнь или в загробную – это уже неважно.       - Я не буду обещать тебе то, что никогда не смогу выполнить, Жан.       Йегер отталкивает Кирштайна и захлопывает дверь ванной комнаты прямо у него перед носом. Он одевается для завтрака в спешке, как будто появление Жана рядом с ним сейчас, сможет окончательно его добить, хоть и уверен, что Кирштайн не покинет стен ванной комнаты до тех пор, пока Эрен не выйдет в коридор.       Йегер выбирает бежать. Ведь если все время, что отмерено им в здешних местах, они проведут в таком же формате, то к концу поездки у Эрена не останется уже ни одной нервной клетки. И притворяться нормальным больше не поможет.