Снежная эклектика

Ooh, I feel "Nirvana"

Ooh, so you can fuck off

             Армин смотрит вслед в чрезмерно возбужденному Эрену и пытается воззвать к спокойствию, которое не посещало его ментальность уже довольно давно. Бросив злобный взгляд на Кирштайна, как будто это сможет стать дополнительным стимулом не раскрошить в щепки сжимаемые в ладонях лыжные палки, Арлерт подхватывает снаряжение и устремляется в начало трассы, чтобы спуститься вниз снова. Потакать капризам Йегера уже давно вошло в привычку, но изображать из себя жилетку и подставлять плечо человеку, который, по всей видимости, не нуждается в особой поддержке, сейчас лишено смысла. Эрен не услышит. Не заметит. Ничего не поймет. Вся жизнь, которую он выстроил вокруг себя, не больше, чем галлюцинация, в которой злобные твари, вскармливаемые болезненным сознанием, только и ждут момента для нанесения нового удара. Бороться с невидимым противником у Армина не осталось уже никаких сил. Терпение на исходе, взрыв неминуем, с какой стороны не посмотри.       Своей главной чертой характера Арлерт всегда считал умение сочувствовать людям в любой ситуации, какой бы сложной и противоречивой она ни была. Мягкость и покладистость, доброжелательность и умение примирять стороны в любых конфликтах были именно той движущей силой, предлагающей Армину возможность вливаться в абсолютно любую компанию, но и, одновременно с этим, превращающей его в своеобразную грушу для битья, в которую любой желающий мог лупить без особых сожалений и сомнений.       Свой момент становления и личностного роста Арлерт как-то упустил из вида. Как и все остальные, потому что предпочитали не замечать тихого и стеснительного юношу, обладающего невероятным запасом знаний обо всем на свете, кроме обычной будничной жизни, не сопряженной с тем, о чем пишут в учебниках. В то время, когда одноклассники изучали вопросы полового воспитания, пробовали на вкус первые сигареты и паленый алкоголь, забивали на то, что считали в жизни ненужным и неважным, Армин учился. Он не только вгрызался в школьную программу, но и осваивал тонкое искусство наблюдать. Подмечать детали в изменениях, происходящих с его друзьями, обращать внимание на странности в их поведении. Он стал тенью, передвигающейся невидимо и незаметно, стал притаившимся во тьме призраком, готовым напугать в нужный момент, чтобы хоть немного встряхнуть обстановку. Правда, до его справедливых замечаний обычно никому не было дела. Следовательно, Арлерт привык молчать.       С самого раннего детства Армин задыхался от любой несправедливости. Праведный гнев, выбрасываемый его сознанием, распространялся на все ситуации, где он чувствовал победу «неправильной» стороны, вот только природный дар красноречия проснулся в нем слишком поздно для того, чтобы искоренить любую несправедливость, появляющуюся в отношениях между его друзьями, у самого истока.       Он участвовал в любой драме, даже если она не касалась его напрямую. По большому счету, драматизм жизни и вовсе его не касался: тихий ботаник, не расстающийся с книжками, маленький и щуплый мечтатель, которого приглашали на дни рождения для галочки, чтобы просто не было повода потом объясняться перед родителями, не мог добавить в общую подростковую суету ничего нового и интересного. Будучи младшеклассником Арлерт ужасно расстраивался из-за таких ударов по отношению к нему, но позже только поблагодарил судьбу за то, что она сделала из него статиста, способного наблюдать за всем со стороны и делать те выводы, которые были понятны лишь ему одному.       — Армин? Спускаемся еще раз?       — Да!       Фостер вопросительно смотрит на Эрвина, но тот прикован взглядом к Жану. Кирштайн выглядит сурово и угрожающе, нахмуренные брови не предвещают того, что если задать ему любой необременительный вопрос прямо сейчас, то в ответ не вылетит что-то уничтожающее. Смит жмет плечами и выдвигается за Арлертом, уже затянувшим крепления на ботинках.       — Армин?       Ответа Эрвин не получает. Арлерт разъяренной птицей срывается вниз, не заботясь о том, что о нем подумает кто-либо. Тем более, Смит. В особенности он.       В спорт Армина привело трудолюбие и желание достичь тех вершин, которые всегда казались ему слишком далекими. Жизнь среди гор никак не способствовала укреплению иммунитета, и в детстве парень часто болел, что заставляло дедушку, на попечении которого Арлерт рос, стареть еще стремительнее. Родители, отдавшие научным экспедициям большую часть своих жизней, интересовались делами сына поверхностно, терпеливо ожидая момента, когда он сможет к ним присоединиться. Армину, имеющему свойство срываться на близких, если он замечал в их отношении к нему эгоизм или безразличие, в определенный момент стало важно пройти против выбора, сделанного за него, против любой системы и стереотипов, которыми он с годами оброс. О нем думали, как о неспособном на свершения, о лишенном целей и правильных установок, покладистом и зацикленном лишь на жизнях других людей. Ведь существование его друзей было заполнено увлечениями и стремлениями, а Арлерт был наполнен лишь желанием разузнать что-то о ком-то, не рассказывая при этом о себе. Большинство считало, что и рассказывать-то ему не о чем. Его считали пустым и безвольным, поэтому в тринадцать лет он сделал то, чего от него не ожидал ни один человек из окружения — подался в спорт.       Выбор был ограничен из-за того, что в отдаленной от общей французской суматохи глубинке с секциями для детей вышла какая-то напряженка. Командные виды спорта Армина не интересовали, ибо становиться еще одной тенью, которая ничего не может сделать для общего блага, было просто невыгодно. Арлерт прощупывал почву и изучал, в целом, делал все то, что умеет лучше всего. И все его размышления привели старый ржавый дедушкин грузовик в центральный город региона, где располагалась тренировочная база для биатлонистов.       Биатлон — спорт не только для сильных и выносливых. Это соревнование, в котором без концентрации внимания и стратегии победу заслужить довольно сложно. Точный расчет стрельбы, планирование маневров, распределение силы при прохождении каждого участка трассы — вот то, что привлекло Армина и заставило его думать, что уж в этом-то противоборстве он сможет показать себя с самых лучших сторон. И если никто не будет его замечать во время гонки, то и к лучшему. Серый кардинал получит свою победу, прилагая к этому не слишком много энергозатрат.       Спорт закалил не только тело, но и душу. Арлерт сумел добиться невероятных успехов в юношеской сборной, в которую попал, преодолев нешуточную конкуренцию. Он всегда чувствовал в себе способность сделать гораздо больше, чем от него ждут. Ожидания окружающих на его счет вообще никогда не могли похвастаться особенными величинами, но и это в один момент тоже сыграло на руку. Армин давил конкурентов, сохраняя внешнюю меланхолию и спокойствие. Свои интересы отстаивал довольно пассивно, но слишком эффективно. Его начали побаиваться. Не друзья, которые все еще воспринимали Арлерта отрешенным довеском к общей компании, а коллеги по команде, соперники, да, даже тренеры. Он отдал биатлону часть своей души в обмен на возможность превозмочь самого себя и измениться, что стало полностью оправданным. Дьявол принял его жертву и наградил парня силой, сравниться с которой не могло даже то, что было заложено с рождения в его друзьях. Браун был сильным и мощным, Кирштайн — высоким и прямолинейным, Йегер — спесивым и яростным. Но они не стремились никогда оспаривать свои недостатки с окружающими, потому что в этом не было смысла. А для Армина это стало такой же необходимостью, как дышать. Он строго придерживался взятых на себя обязательств и после окончания школы без проблем попал в основную сборную страны, продолжая доказывать всем, что тоже многого стоит.       Именно спортивные заслуги и тернии, через которые ему пришлось пройти, изменили его внутренний стержень до неузнаваемости. От прежнего Арлерта, запертого в себе и ограниченного в проявлении эмоций не осталось уже ничего. К моменту перехода в выпускной класс из тощего низкорослого птенца Армин превратился в высокого и подтянутого юношу, привлекающего внимание и отталкивающего от себя одновременно. С ним хотели общаться, но сторонились, потому что на первый план вышла выращенная из давящей на него силы коллективного бессознательного язвительность. И снижение этого проявления характера было абсолютно невозможным, потому что в напарниках в своем перфомансе Арлерт имел Аккермана, которого еще с детского сада считал своим самым близким другом.       Именно Леви, не беспокоящийся об общественном мнении на свой счет, парализующий собеседника одним лишь только обжигающим взглядом, в какой-то момент стал для Армина путеводной звездой. Его умение держаться на публике, абстрагироваться, выносить каждую колкость в свой адрес доказали Арлерту, что любой человек может противостоять толпе, если поставит перед собой такую цель. Вскормленный оборотнем, беспощадным и циничным Леви Аккерманом, Армин стал настоящим воином, открывшим в себе слишком большой потенциал. Но и умеющим скрывать все приобретенные навыки ровно настолько, чтобы иметь доступ ко всему, что спрятано от посторонних глаз.       Он научился игнорировать любой выпад в свою сторону, заменяя обрушивающиеся на него разговоры шумом в голове. Обращаемые в него замечания тонули в замысловатых мотивах, посылаемых мозгом, позволяя отвлечься. Армина перестали волновать придирки родителей, недовольства одноклассников, если он не желал помогать им в учебе или просто мешал чувствовать себя достаточно раскрепощенными, бесконечная грызня Эрена и Жана, транслируемая непрерывно и довольно демонстративно. Он вырезал себя из общего полотна действий, подбадриваемый ехидным взглядом Леви, и выходил победителем из любой ситуации.       Армин жил с постоянным присутствием злости. Его раздражали конфликты, неискренность, подхалимство, хамство, и единственным способом сбежать от разрушений стало игнорирование гула, извергаемого его оппонентами. «У меня все зашибись, а вы можете отъебаться»: на повторе крутилось в подсознании. В какой-то момент именно эта фраза стала определением для всех его поступков или отсутствия таковых. Но все же новая личина Арлерта, проросшая в нем исключительно по вине внешних обстоятельств, не оставила для него шанса не срываться в определенные моменты в банальный психоз. Облачаясь в него, как в плащ, Армин мог хоть как-то сдерживать пульсирующую в нем жажду справедливости, и концентрироваться только на себе.       Он не романтизирует свой спуск. Думать о глупостях некогда, отвлекаться на подгоняемого адреналином Фостера или слишком напряженного Смита тоже. Снежный покров — это просто блестящая белая вата, кристаллы воды, причудливые в уникальности снежинок, сцепленных вместе. Лыжи, палки, костюм — не продолжение тела, а важные для спуска атрибуты. Острые пики горных вершин — не манящий мираж, а реальность, в которой лишь холод и попутный ветер. Взрывы снега под ногами — необходимость для удержания равновесия, а не сказочная аллегория, сошедшая со страниц замшелого романчика. Он был на вершине, а теперь должен оказаться внизу. Все просто.       Но мысли все равно упорным хороводом врываются в мозг. Тяжелые думы о невыносимом Кирштайне, отравляющем существование Эрена, ставшего в какой-то момент по-настоящему близким для Арлерта человеком, не дают вытеснить из любого движения злость и агрессию. Прицепившийся, как клещ, захватывающий собой все окружающее пространство, цинично топчущий все, что выращивалось с особым трудом и трепетом, Жан отказывался покидать все аналитические мысли, посещающие Армина в те моменты, когда он думал об Эрене.       Они сошлись от безысходности: большая часть их школьных приятелей разъехалась, оставив захолустье без своего присутствия. Армин и сам считался покинувшим родные края, ведь в период с сентября по апрель постоянно находился на сборах или соревнованиях. Большую часть лета Арлерт отдавал гонкам на лыжероллерах, потому что от изматывающих тренировок отказаться никак не мог. Йегер, не желавший покидать родные пенаты, остался единственным человеком, с которым можно было бы хотя бы на несколько мгновений почувствовать себя собой, вернувшись в домашние стены на несколько дней. Дом, в котором он вырос, дом, за которым дедушка трепетно и терпеливо продолжал ухаживать, всегда манил обратно. Призывал, как заклинатель, разбрасывая невидимые защитные руны. Этот город, эта местность, горы, утопающие в люпинах в летний период луга, несомненно, для Арлерта были местом возрождения. Пространством, которое его вырастило. И каждый раз, когда зов незримой силы тянул его к обветшалой калитке и синим ставням родного жилища, он появлялся на пороге коттеджа Эрена, надеясь увидеть, что в жизни друга произошли хоть какие-то позитивные изменения.       Понять, что с Йегером что-то не так, труда большого не составило еще тогда, когда они не были особо близки. Редкие встречи в период учебы Эрена в университете обостряли все чувства Армина, потому что времени для наблюдений дарили слишком мало. Арлерт лучше любого другого человека умел определять отношения, складывающиеся между посторонними, без особых колебаний определяя главную их суть. Одноклассник был влюблен: осознанно, страстно, бессмысленно. Возможно, не просто влюблен, а по-настоящему одержим. Это было рискованно и опасно, потому что Йегер по природе своей предсказуемостью никогда не отличался. При всем выросшем в Армине стержне он оставался довольно нерешительным, чтобы поговорить на эту тему с другом напрямую, ведь Эрен не подавал никаких явных сигналов о своем состоянии. В компании он был скорее лениво весел и отстранен, но все защитные реакции, которые Йегер тренировал в себе годами, от внимательного Армина утаить было нереально. Эрен прятался от окружающих, скрывал свои предпочтения, но от самого себя прятаться бессмысленно. Эту истину донести до друга Арлерт элементарно не успел — все вышло из-под контроля тогда, когда он стал свидетелем сцены, которую бы хотел выжечь из своей памяти навечно. «Вы можете отъебаться», в очередной раз продекламировал про себя Армин и временно закрыл эту дверь.       Вот только внутренние противоречия, ситуация, в которой он стал разменной монетой, по мановению волшебной палочки никуда не делись. Кирштайн случайным образом узнал его личную тайну, бережно охраняемую, оберегаемую от посягательств и вмешательств, лелеемую и основополагающую, что только обострило их и без того отвратительные во всех их проявлениях отношения. Жан сам сложил голову на плаху. Если он посмеет открыть кому-то глаза на происходящее, то сделает хуже только сам себе, ведь Армин является хранителем не только не особо значимого в общем контексте проблем секрета Йегера. У самого Кирштайна припрятан такой скелет в шкафу, что лучше бы ему начать молиться еще вчера, чтобы никто о нем не узнал.       Арлерт знал о каждом из их компании что-то, что могло бы прилично подорвать репутацию, нарабатываемую годами, а то и вовсе разрушить все. Никакие нежные чувства к единственному безгрешному участнику их коллектива, практически святому Леви, не заставят Армина промолчать, если ситуация совсем потеряет свои весьма условные рамки. Он поделился с Аккерманом только теми наблюдениями, которые вызывали у него особое беспокойство, зная, что друг сохранит все в себе для удержания симбиоза, скрепленного данными когда-то клятвами верности. Но самых душераздирающих тайн не знал даже он.       Арлерт готов мириться с недостатками окружающих, если их отрицательное воздействие не влияет на него напрямую. Готов терпеть кризис Эрена, особенно если тот, в конце концов, возьмет себя в руки и вернется к реальности, в которой не будет места для ужасов, которыми он живет столько лет. Готов перешагнуть через себя и не использовать свои знания против друзей ради справедливости, оставляя их тайны нераскрытыми, поддаваясь возложенному на себя обязательству ни во что не вмешиваться. Но если в этой поездке произойдет еще хоть что-то, выбивающееся из общего контекста, то язык за зубами держать больше не получится. У Армина все будет зашибись, даже если тайну его отношений с Эрвином узнают все, ведь в любви для стыда места нет, а любое осуждение посторонних Арлерт выдержит с гордо поднятой головой. А вот все остальные, наконец, смогут от него отъебаться, если правда об их отполированных и приторно-сладких ненастоящих жизнях выйдет наружу.       Он состоит из противоречий. Внешних и внутренних. Он готов держаться и не разрушать все ради общего блага. Ради Леви, которого никто, кроме него, за столько лет не удосужился по-настоящему полюбить и понять. Ради Эрена, который как никто другой заслуживает личного счастья. Ради Эрвина… ради Эрвина и его пронзительного, наполненного нежностью взгляда Армин готов на все. И сейчас он уговаривает своих собственных демонов не рваться наружу и подождать. А то и вовсе уйти, оставив его в подчинении только самому себе.        В кабинке подъемника он смотрит на Жана. Странного и обреченного. Ответный взгляд становится триггером и снова открывает когда-то замурованную дверь. Армин всегда предпочитал бежать. Что же произойдет, если он впервые решит бить?