Снежная эклектика

      Эрен вошел в новую жизнь слишком просто, во всяком случае, он для себя определил это именно так. Чтобы окончательно избавиться от последствий того, что подарила им увлекательная поездка на вечер встречи в позапрошлом году, не хватило бы и целой жизни, поэтому вместо бесконечного ковыряния мозгов чайной ложкой и себе, и Жану, Йегер принял решение не оглядываться назад вовсе. То есть — совсем. Гораздо проще было попытаться обо всем забыть, чем анализировать каждый этап его нового настоящего, прокручивая в голове то, что было безвозвратно утеряно.       Эрен оплакивал потерю Брауна ровно так же, как и время, потраченное на него. Он метался между удушающими мыслями, закапывался в них, как в зыбучие пески, до тех пор, пока однажды утром не встал с постели и не понял, что не добьется скорбью по утекшему сквозь пальцы времени ничего толкового. Именно эти мысли и привели его в кабинет доктора Шадиса, единственного лицензированного психолога на всю их округу, непонятно зачем в принципе поселившегося в настолько оторванной от развитой инфраструктуры местности. Работягам некогда ходить по психологам и марать соплями бумажные салфеточки в красивых кабинетах. Эрен работягой не был, а разобраться в себе считал теперь крайне необходимым. Доктор не избавил его от зависимости, не объяснил, что одержимость любовью и ее благами — это плохо, зато четко сформировал в голове мысль о том, что прошлое следует отпускать, если в нем нет ничего светлого и способного придать сил, чтобы двигаться дальше. Йегер справился с этим, даже не подменяя настоящие воспоминания ложными, и это можно было считать заслуженной победой.       Завершение этапа уничтожения себя не избавило от необходимости ходить на работу. Кирштайн слишком хорошо зарабатывал в IBU, чтобы можно было отказаться от перспектив дальнейшего роста и развития его как профессионального управленца в спортивной среде, поэтому их общим решением стало то, что искать другую сферу занятости он не будет. Тем более что они планировали расквитаться с повисшей на их семье ипотекой как можно скорее. Это означало только то, что временная разлука для них с Эреном не перестала быть реальностью.       Первое время Йегер все же грыз себя, представляя, что каждый отъезд Жана — это возможность найти способ, чтобы предать. Мысли о том, что в любой новой локации для размещения спортсменов и соревнований найдется желающий запрыгнуть к Кирштайну в койку, становились настолько навязчивыми, что от них практически невозможно было избавиться даже при помощи тех советов, которые давал доктор. Эрен убеждал себя, что в воспроизведении таких темных фантазий в голове нет никакого смысла, но все же не всегда справлялся с ощущением ненужности, и мог часами только и делать, что сидеть и ждать подвоха.       Но Жан, получивший, наконец, в свои руки то, о чем мечтал долгие годы, приручивший непослушный океан, упавший в него окончательно, прилагал максимум усилий для того, чтобы помочь Йегеру избавиться от недоверия, ведь все его существование заменилось чувствами к Эрену, которым можно было теперь дать выход.       Их общие будни наполнялись таким количеством тепла и трепета, что ими можно было натурально захлебнуться. Кирштайн говорил часами: о том, как ему тяжело в разлуке, о том, как каждая минута тянется непозволительно долго, если Эрена нет рядом, о своих желаниях в отношении него, о посещающих его мыслях в моменты отдаленности друг от друга, которые следовало бы воплотить в жизнь сразу, как только он переступит порог дома. Жан бывал дома даже чаще, чем реально мог себе позволить.       Йегер слушал, боясь даже дышать. Он упивался звуком любимого голоса, наслаждался нежными прикосновениями, впитывал в себя буквально все, что было связано с Жаном. Они вели себя, как парочка подростков, только-только вступивших в отношения. Страсть, невозможность провести в разлуке дольше часа, трепет, нежность, какое-то новое узнавание сопровождали их и в коротании вечеров в совместном доме, и на расстоянии. Кирштайн хвостиком ходил за Эреном по дому, предлагая себя в качестве помощника даже в тех делах, где в принципе помощь никакая не требовалась. Они знали друг друга половину прожитой жизни, они изучили повадки, имели представления о вкусах и предпочтениях, могли предугадать любую реакцию на что-то, но все же оставались теми, кто хочет поглотить часть другого человека, чтобы стать с ним по-настоящему единым целым. Йегер хотел стать частью Жана, чтобы отобрать у воображаемых соперников даже крохотный шанс на то, чтобы хотя бы приблизиться к нему.       Эрен обожал их общий дом. Просторный, светлый, но совсем не похожий на ледяной дворец Галлиарда. Широкие коридоры, большие правильной формы комнаты, арочные окна, да, даже выходы на маленький, но такой уютный внутренний двор, привлекали Йегера и вместе, и по отдельности. Он не жалел минут тишины и одиночества, потраченных на простую прогулку по дому с Пьером на руках, в которые он мог просто наслаждаться ощущениями от гладкости стен под пальцами или запахом тепла и стабильности, которые эти стены источали. Когда-то он всерьез думал, что его местом силы была веранда Брауна, ведь именно открывающийся с нее вид не давал ему окончательно разрушить себя. Но на самом деле местом для обретения настоящего себя, пространством для возрождения покоя и уверенности в завтрашнем дне, площадкой для осуществления новых планов на жизнь и приобретения новых надежд стал именно этот дом. Место, предсказанное когда-то гадалкой, шанс для будущего, увиденный Жаном случайно, настоящее укрытие для их любви.       Если Эрен сможет, наконец, поверить, что преград на пути к их счастью больше не существует, то их любовь будет длиться вечно. Даже после смерти.             

***

      — Эрен?       — Я тут.       Кирштайн снимает заснеженные ботинки и идет на звук голоса, который заменил ему музыку. Эрен мечется между столом и плитой, проверяя готовность блюд в четырех кастрюлях и начищая столовые приборы одновременно. Жан никогда бы не смог отказаться от наблюдений за партнером, поэтому позволяет себе застыть в арочном проеме, отделяющим холл от соединенной с кухней гостиной. Его Йегер дьявольски прекрасен. От изучения его черт невозможно оторваться добровольно. Боги явно были милостивы, создавая клетки, из которых он появился на свет. Кирштайн не устанет это повторять вслух и проговаривать про себя, даже когда от изящной молодости и свежести в Эрене не останется и следа. Для Жана он навсегда останется самым восхитительным творением природы, даже когда в старости усохнет и развалится на части.       Навстречу Жану выходит помятый ото сна кот и пушистая лохматая болонка. Собака в их доме появилась совершено случайно, незапланированно и временно, но теперь без ее присутствия где-то поблизости было невероятно пусто. Поэтому временная передержка превратилась в полноценную опеку, а Пьер должен теперь постоянно держать лапу на пульсе, ведь крошечная прелестница в какой-то момент стала считать себя здесь единственной хозяйкой. Поприветствовав маленьких жителей их большого дома, Кирштайн все же решает оторваться от просмотра настоящего кулинарного шоу и останавливает раскрасневшегося от напряжения Эрена. Объятия выходят жаркими и лишенными намека на то, что они ничем не продолжатся.       — Мы не виделись чертовы полтора месяца, а ты даже не вышел меня встречать…       — Ну, это же ты решил устроить званый ужин в день своего приезда! Я, твою мать, ничего не успеваю! Сколько там натикало? Елки палки, все придут уже через час!       — Не обязательно было готовить самостоятельно, малыш. Заказали бы доставку и все.       — Ага! Доставку! Слово-то какое выучил… Ты несколько раз вчера во время разговора подчеркнул, что соскучился по домашней еде. Мне трижды пришлось ехать в магазин, чтобы купить все продукты из твоего списка! Может быть, ты собирался приготовить это все сам? Поверь, это есть никто бы не стал!       — Я и не собирался. У меня же есть ты.       — Ну, конечно! Я как та самая Золушка! Только что розы не выращиваю!       — Можешь начать, если хочешь…       — О, замолкни! Ты на принца что-то не очень смахиваешь, особенно с этим помятым чубом на голове. К тому же, я не собираюсь подписываться на все эти сказочные штучки, пока четко не буду знать, что моя карета не превратится в тыкву после полуночи, а хрустальные полуботинки от Шанель абсолютно точно останутся на моих ногах до тех пор, пока я не решу снять их сам, а не потеряются во время забегов по щербатым лестницам.       Жан ласково целует Эрена в щеку. Во вторую. Втягивает носом воздух, чтобы заполнить легкие ароматом того самого геля для душа, который они использовали в душевой, смывая с себя следы их первой близости. Йегер теперь не признает ничего другого для очищения тела, а Кирштайн не может себе представить, чтобы его Эрен пах как-то иначе. И сейчас смешанный запах пачули и сливок намекает Жану на то, насколько сильно на самом деле Йегер ожидал его прихода домой. Кирштайн подмигивает ему и просит закрыть глаза.       — Ну, чего там еще… Ты куда?       — Глаза не открывай!       Йегер чувствует обратное приближение своего любовника, еще один поцелуй, а потом что-то мягкое и очень теплое, касающееся сначала его макушки, и следом заползающее на уши. Не сумев удержать себя на месте, Эрен убегает в коридор к зеркалу.       — Такую хотел?       На нем теплая шапка-резинка нежно-розового цвета с большим помпоном сверху и логотипом Версаче. Йегер раздраженно сводит брови к переносице, открывает рот, чтобы высказать все, что думает по этому поводу, переводит взгляд на Кирштайна, смотрящего на него как всегда расслабленно и саркастично, но с такой дозой невысказанной нежности, что хочется умереть, и кивает. Логотип он, к чертовой матери, просто завернет вовнутрь.       — Да, спасибо.       — А поцелуй?       Эрен тянется за порцией ласки. Он скучал невыносимо и отчаянно, ему не хватало близости и огня, который Кирштайн мог бы разжигать в нем постоянно, если бы не обязанность зарабатывать на нужды семьи. Йегер нежно касается губами губ Жана так, как мечтал все эти недели, смелеет, а потом резко отскакивает в сторону.       — Это еще что такое?!       — Вот это?       Кирштайн вытаскивает язык наружу. В самом центре красуется круглый наконечник штанги для пирсинга.       — Ты совсем охуел!       — У меня больше нет необходимости делать татуировки, Эрен. Ты запретил сводить существующие, я смирился. Украшать свое тело новыми изображениями, которые были бы связаны с тобой, ты тоже запретил. Про пирсинг речь не шла.       — Блять, а я все думаю, почему ты разговариваешь так странно…       — Это уже зажило. Первые две недели я вообще говорить не мог и пил только суп через трубочку.       — Ненормальный! И нафига это?       Кирштайн ухмыляется и оттягивает вниз резинку на домашних брюках Эрена.       — Даже не думай! Я тебе говорю… Жан!       Эрен чувствует себя странно. Металлический шарик плавно огибает все места, по которым Кирштайн осторожно ведет языком. Йегер и без дополнительной стимуляции получил бы от этой близости максимум наслаждения, ведь он до сих пор был чрезмерно зависим от любой ласки, предлагаемой ему Жаном. Но новые ощущения были слишком. Слишком чувствительно, слишком горячо.       — Я не уверен, что тебе можно это делать сейчас! Я… ох…       Страстно, сладко, нежно, необычно. Кот и собака предпочитают ретироваться из коридора, в котором уже давно нет привычной им за полтора месяца отсутствия Кирштайна дома тишины. Животные прекрасно знают, что если их «родители» решили облюбовать себе какое-то место в доме для плотских утех, то спрятаться — лучший способ не пострадать. На кота уже не раз падала лампа с прикроватного столика, на собаку летела посуда со стола, Эрен неоднократно покупал новые кресла для чтения в гостиную, матерясь и причитая, что это точно в последний раз. Они умудрились даже разбить кафель в бассейне, и рассказывали после гостям, что произошло это по вине все той же несчастной собаки.       В коридоре на первый взгляд было безопасно. Однако Жан прекрасно понимает, что если вжать Эрена в стену еще сильнее, то под их общим весом она непременно треснет, и тогда ему еще несколько часов придется слушать ворчания по этому поводу. Кирштайн обожал брюзжащего Йегера, потому что в эти моменты он походил на себя прежнего, как никогда. Он узнавал интонации и жестикуляцию того самого Эрена, в которого имел неосторожность влюбиться с первого взгляда. Провоцировать партнера на эмоции и получать в ответ правильную реакцию, было не только полезно для их отношений, но и жутко весело. Даже злой Йегер радовал Жана, потому что это позволяло понимать, что он все же живет.       Секс Эрен любил жесткий. Быстрый, яркий, лишенный какой-то там стимулирующей подготовки и прочей ерунды, о которых пишут в комиксах для девочек. Мышцы могут растягиваться самостоятельно, если делать все аккуратно. За год совместной жизни, пусть и нередко приправленной моментами воздержания, Йегер все же обзавелся достаточным опытом для того, чтобы не превращать их слияние в марафон предварительных ласк. Иногда он сдавался и позволял Жану в точности повторить их первую совместную ночь, утопая в практически неконтролируемом бушующем потоке нежности, но зачастую настаивал на том, чтобы все было именно так, как надо ему — остро, иногда болезненно, мощно и быстро. Чтобы не растерять запал для повторения и оставить время для чего-то кроме интима.       Поэтому сейчас для нежностей и ласк нет времени, ведь скоро придут гости. Йегер и так все оставшееся время до их прихода проведет в ду́ше, чтобы источать ароматы свежести и этого идиотского геля, а не похоти и разврата. Они все это повторят позже снова, как только за последним ушедшим гостем закроется входная дверь. Для выбора более удобной позы нет времени, они ведь все это повторят позже снова, добавляя в близость моменты настоящего восхищения друг другом. Для изобретательности в достижения пика удовольствия сейчас тоже нет времени. Ведь они все равно повторят все это снова и снова. У них нет времени прямо сейчас, но все остальное время принадлежит только им двоим.       Эрен не сдерживается, выгибается, хватается рукой за стену и со всего размаха попадает ладонью прямо в зеркало. Игольчатый дождь из осколков вбивается в пол, превращая паркет в подобие ледяной корки, такой похожей на ту, что окружает их дом в зимний период времени.       — Если кто-то спросит, что случилось, я скажу, как есть. На очередные небылицы у меня уже фантазии не хватает.       — Ты не поранился?       — Может, уже вылезешь из меня?       — Не хочу. Мне и так нормально.       Йегера все-таки приходится освободить. Кирштайн отодвигает их дальше от осколков зеркала и утягивает Эрена в очередной поцелуй, несмотря на его протесты и желание поскорее добраться до воды, чтобы привести себя в порядок. Жан никогда не мог отказать себе в удовольствии вывалить на Йегера ушат признаний и благоговение, обожание и благодарность за отзывчивость в близости, даже если секс перед этим скорее напоминал дикую скачку по прериям, а не романтическое соитие на берегу моря. Но все трогательные нежности внезапно прерываются.       — Жан! Я не выключил плиту!!!       Кирштайн хохочет, наблюдая, как его любовь на ходу подтягивает брюки и несется обратно на кухню. Разочарованный возглас, угрозы и очередные причитания не оставляют им выбора — еду все же придется заказать.       — Эрен?       Жан снова останавливается в арочном проеме. Снова смотрит на Йегера. Снова тонет в своем персональном море.       — Ну, что?! Иди осколки собирай. В отличие от меня — ты чистый!       — Почаще надевай эту шапку, милый. Заводит — жуть.       Эрен только сейчас понимает, что все это время был в дурацком розовом головном уборе. Он стягивает шапку с головы за помпон, смотрит на нее, а потом прижимает к сердцу. Пусть рядом с ними навсегда останутся лишь тонны снега, стужа, вьюга и одни только горы. Эрену даже среди Антарктических льдов всегда будет тепло.