Дома

      — Квак чтоб тебя семеро чертей в аду драли Джисок!       Джуён был зол. Сильно зол, и эта злоба читалась во всём его виде — в сведённых к переносице бровях, в сощуренных глазах, в разлетающихся крыльях носа и поднимающихся от частого дыхания плечах. Он тряхнул головой, скидывая с макушки тяжёлый капюшон, но больше с места не сдвинулся, хотя хотелось кое-кого хорошенько тряхнуть за грудки, чтобы мозги (если они есть, конечно) встали на место.       — Да-да, дорогой, минуту, я сейчас, — Джисок в его сторону даже не смотрел, дочерчивая заточенным угольком на белоснежном листе схему врат призыва. И, конечно же, за сим увлекательным занятием он не видел, чем были заняты руки Джуёна.       Он держал за загривок, как держат обычно проштрафившихся котов, такого же не угодившего ему белоснежного шпица, но смущал его больше не тот факт, что раньше пса в доме не было, а тот, что…       — И что за хрень ты в очередной раз создал? — Джуён гневно встряхнул бедного пса. Пёс тут же заскулил и залаял, размахивая в воздухе неестественно длинными для своей породы лапами, которые мало того, что были в противовес к белизне тушки абсолютно чёрными, так ещё кончались вовсе не собачьими когтями.       — Отпусти Мрачика на пол, — всё так же не отворачивая головы от чертежа. — Он не виноват в том, что ты зол, как тварь.       Джисок еле заметно улыбнулся, а Джуён рыкнул себе под нос и уронил из рук уже заранее ненавистного пса. Пёс приземлился на лапы и, вытянувшись на них, подбежал к Джисоку, скуля и воя, — жаловался так на то, что его обидели. Джисок подцепил со стола какую-то сушёную ягоду и показал её псу, отчего тот раскрыл свою неестественно широкую пасть и вывалил наружу чёрный, как и лапы, язык. Внутри его пасть была такой же чёрной, а мелкие острые зубы больше были похожи на акульи, нежели на собачьи.       — Значит, Мрачик, — Джуён скрестил руки на груди, скрипнув влажной от дождя кожей своего плаща, и начал отмерять по комнате шаги, стуча широкими каблуками сапог об пол и скрипя старыми половицами.       — Мрачик, — Джисок всё так же не смотрел на него, снова укапываясь в чертежи. — И да, я в курсе, что это собака. Та самая карликовая собака из тех, которых ты презираешь и на дух не переносишь.       — Тогда какого хрена это нечто делает у нас дома? — Джуён процедил это сквозь зубы, вставая напротив Джисока с другой стороны длинного и заваленного всякой ересью стола. Из-под какого-то фолианта выполз маленький чёрненький паучок.       — Живёт? Существует? Скрашивает мои холодные и одинокие будни?       Сам Мрачик вытянулся на задних лапах и опёр передние на стол, но из-за края застеленной столешницы было видно только кончик его носа и пушистые белые ушки. Он по-своему игнорировал Джуёна и всю ту ауру злобы, которую он излучал своим видом. Хотя он и без этой ауры выглядел весьма устрашающе — взлохмаченный, со свежими царапинами на лице, скрипящий вымокшей кожей и хлюпающий влажными подошвами сапог. Любой другой давно трясся бы от ужаса рядом с ним, но ни Джисоку, ни его новому питомцу особого дела до всей его злобы не было. Яблоко от яблони.       — Он умирал, — вдруг роняет Джисок совершенно будничным тоном, каким обычно зачитывает строки из старых фолиантов. — Я нашёл его на одной из деревенских дорог, у него были переломаны лапы, раздроблены рёбра и разбита морда. Он истекал кровью и уже почти не дышал, а над ним кружились стайкой местные дети — кто с палками, кто с вилами…       Джуён шумно сглотнул, и Джисок прервался, наконец поднимая на него взгляд. Тот опустил голову и крепко вцепился руками в край стола, пытаясь не представлять себе во всех красках измученное животное, чья белоснежная шерсть наверняка была окрашена в буро-красный от крови. Сколько бы раз Джуёну ни приходилось добивать умирающих животных (и даже иногда людей), он всё никак не мог смириться с тем, что рано или поздно все мы в страданиях и агонии умираем. И не мог смириться с тем, что иногда этой самой агонии помогают чужие руки, которых об этом никто не просил, но которым просто захотелось подержать чью-то хрупкую жизнь на грани. У него защемило в груди от жалости к псу, и он не мог перестать чувствовать себя конченным ублюдком за то, как сам обращался с ним всего мгновением ранее.       — Мне пришлось ненадолго добить его, чтобы не мучался, — Джисок погладил Мрачика по голове и опустился на корточки перед ним, чтобы заглянуть в тёмные глаза. — Ты помнишь того волка, которого мы парой месяцев назад вместе добивали в лесу?       — А? — Джуён не сразу понял, почему вдруг Джисок спросил о нём.       Да, он помнил этого волка — он также был изранен и истекал кровью, только над ним поизвевались не люди, а его сородичи по стае. В жёлтых глазах зверя чисталось желание поскорее умереть, и Джуён не мог оставить его в предсмертных муках — одним взмахом взятого с собой в тот день топора перерубил шею, чтобы в волчьих глазах навсегда потухла жизнь, но… У Джисока планы были другими, и душу волка он зачем-то поймал в одну из зачарованных склянок, внутри которой сразу же поднялась буря из маленьких крошек прогоревших углей, которая после застыла на стекле одной из некромантских рун — Джуён так и не смог выучить их все до конца, хотя с некромантом он уже не первый год живёт бок о бок.       — Да, я помню его, — он наконец ответил, встряхивая головой и роняя перед глазами сильно отросшие волосы. — И помню, что ты забрал его душу себе, хотя мог отпустить бедное животное в загробный мир и не обрекать на ещё одну мучительную смерть.       — Это он, — Джисок поднимает собаку на руки и ловит под задние лапы чтобы животное удобнее сидело в его объятиях. Джуён смотрит на них совершенно растерянно. — Я вселил душу волка в мёртвое тело пса, но что-то пошло не по плану, и теперь мы имеем вот это белое и пушистое чудо, которое наполовину мутировало в гибрид волка и… И.       — Не на самую свою лучшую половину, — Джуён хотел съязвить, но получислось крайне жалко. Пёс на руках Джисока выглядел счастливым и довольным, и хотелось бы верить в то, что счастлива волчья душа внутри собачьего тела, а не само это тело, ибо все маленькие собаки выглядят по-придурковатому счастливо.       — Я кормлю его мясом и кровью и надеюсь, что он ещё немного подрастёт, — Джисок тронул кончиком пальца пушистое пёсье ушко. — И да, он теперь будет жить с нами, потому что мне интересно, что я смогу из него вырастить.       Джуён лишь устало вздохнул.       — Меня не было дома три дня.       — Мы с Ккито скучали, если ты об этом.       Кролик, услышав своё имя, потянулся на старом кресле, пыхтя сквозь сон и крепче обнимая лапами тряпичную куклу в виде своего бывшего хозяина, внутри которой была заперта его душа. Джуён сомневался, что Ккито может скучать по кому-либо, кроме погибшего парня, но злиться на них с Джисоком за очередную проделку больше не мог. Он мог ворчать на беспорядок, скидывая с уставших плеч опостылевший плащ, он мог ругать Джисока за безответственность и жаловаться на вновь расплодившихся по углам пауков, он мог закатывать глаза, вспоминая змея, который однажды его чуть не удушил, и говорить, что лучше бы всё-таки удушил ко всем чертям, но злиться…       Он оставил наполовину разобранный беспорядок, учинённый за время его отсутствия, и ещё раз посмотрел на пса, который ходил вокруг Джисока кругами, переступая на слишком длинных лапах, и всё норовил залезть на стол, чтобы утащить из-под сваленных друг на друга свитков и карт ещё несколько засушенных ягод. Псина псиной, даже если очень сильно брать в расчёт то, что душа у этой псины волчья — та самая, которая пела в унисон с природой, пока мощные лапы отталкивались от земли и рыхлили её когтями и пока острые зубы впивались в живую плоть, пачкая морду и шерсть в ещё тёплой крови. И думалось ему почему-то только о том, что сам он — некогда дикий, но почему-то худой рукой некроманта одомашненный — не похож на пса разве что цветом шерсти, а в остальном — точная его копия, только в человеческом обличии.       Джисок откладывает уголёк, которым дочертил наконец схему врат, и зачёрпывает этой самой худой рукой горсть сухих ягод, которые по одной скармливает новому питомцу, стоящему на задних лапах и радостно виляющему коротким пушистым хвостом. И улыбается, потому что гораздо интереснее, когда душа не внутри зачарованной склянки подчиняется, а когда в живой плоти на твой зов откликается и по твоей воле всё делает. Потому что без плоти душа — лишь туман сквозь пальцы, лишь песок в океане времени, и поймать, может, получится, а вот как управлять этим, как руками своими вести и учить, если песок этот лишь осыпаться способен?       Ккито садится в кресле, в котором спал, премило зевает и начинает царственно чесать задней лапой уши, ни на пса, ни на Джуёна внимания не обращая. И самому Джуёну всё это кажется до одури правильным и до одури настоящим; царапины на лице начинают гореть, как горят в разведённом камине угли, но это всё — жуткие мелочи. Как и те три дня, за которые семь и семьдесят семь раз побывал на грани между жизнью и смертью, как и появившаяся в доме без его ведома собака, внутри которой волчья душа ищет приюта, как и бушующая за окном непогода, от которой до сих пор чавкают подошвы сапог.       — Я тоже скучал, — Джуён признаётся и роняет голову, закрывая угольно-чёрными волосами лицо. Мрачик опирается на все четыре лапы и подбегает к нему, поднимая беленькую мордочку и пытаясь заглянуть в его зажмуренные глаза. Ккито замирает, держа лапу в воздухе, но позже вспоминает, что ему, вообще-то, дела никакого, что эти двое там выясняют, и надо бы ему, дочесавшись, устроиться мордой на кукле с душой его хозяина.       А Джисок… Горькие ягоды, оставшиеся в руке, он горстью закидывает в рот, отряхивает друг об друга ладони и ими же — нет, не подхватывает лицо Джуёна и не поднимает его взгляд на себя — вытряхивает из его тёмных волос маленькие серые частички пепла, оставшиеся после одного из ночных костров. И в кои-то веки додумывается подержать рот на замке, когда его крепко обнимают, упираясь лбом в спрятанное под пожелтевшей от времени хлопковой рубашкой плечо.       Джуёну плевать, что теперь под одной с ним крышей обитают разом и по-юношески рискованный и идейный некромант с шилом в одном месте, и этим же некромантом подобранный с места убийства кролик, чья единственная любовь — кукла его хозяина, и всё тем же некромантом воскрешённый белый с длинными чёрными лапами пёс, внутри которого душа вовсе и не собачья. Он впервые, наверное, в жизни чувствует, что по-настоящему дома.