Наше лето

Первый день пролетел незаметно. Он пронёсся мимо глаз Димы в августовской жаре. Даже если бы он постарался вспомнить, когда он плюхнулся в кровать, придя со столовой, то у него наверняка бы ничего не вышло. И вот теперь — в комнату к мальчишкам зашёл вожатый. Побрацкий расслышал знакомый стук шагов о деревянный пол и бархатный мужской голос. — Встаём, ребята, собираемся на зарядку через 5 минут! — бодро объявил вожатый, стоя в дверях и наблюдая за тем, как парни не спеша и сонно выползают из-под увесистых белых одеял. Под такими было ужасно жарко — а что делать? Под простыней спать холодно, отопление в домиках не включают. На всём экономят, лишь бы положить себе в карман бумажку с номиналом покрупнее. Тело ломило, вставать не хотелось совсем, но Дима не хотел портить настроение себе и другим с самого утра. Времени для этого будет ещё много, Побрацкому нужно научиться радоваться жизни, не портя чужое настроение. Дима вынырнул из-под одеяла в считанные секунды, поморщился от яркого солнечного света, разлитого вдоль деревянного пола длинными полосами. Дима поморщился и глянул на Антона, стоящего в дверях. Дима вновь убедился — насколько они разные. Побрацкий сидел на своей незаправленной кровати с растрепанными волосами, в мятой футболке и с угрюмым выражением лица, морщился от солнечных лучиков. А вот Антон выглядел абсолютно иначе. Сегодня — менее строгий, в белой рубашке-поло, в чёрных шортах и спортивных кроссовках. Волосы прибраны, янтарные глаза блестят, а полоса света, падающая на его лицо, освещала тонкие черты его лица, его искреннюю улыбку и широкие брови. Дима сбросил с себя все ненужные мысли, поднялся с кровати и сонно потянулся. Пока он сидел здесь и созерцал своего вожатого, все парни благополучно успели удрать на улицу, а Антон Эдуардович составил им всем компанию. Пустующий дверной проем выглядел как-то неестественно без вожатого в спортивных шортах. Дима юркнул одной рукой под матрас, с необычайной ловкостью выловил оттуда пачку сигарет и припрятал еë в карман шорт. *** Дима полулежал на большой каменной плите за забором, ограждающим лагерь. В зубах у него была сигарета, а взгляд был устремлён к голубому, совершенно безоблачному небу. Воздух поражал своей чистотой. Настолько он был чистым, что вдыхать его было настоящим блаженством, сравнимым с прохладным душем в самый жаркий летний день. Рядом с Димой сидел Гоги, насвистывая себе под нос какой-то знакомый мотив. Наверное, какую-то песенку, крутящуюся по радио из года в год. Гоги был весьма старомоден и неприхотлив в выборе музыки, поэтому любую безвкусную попсу слушал с таким завидным удовольствием, что Диму это нередко пугало. Что уж сказать, не любил Побрацкий эти новомодные мотивы, он считал себя ценителем высокой музыки — рока. С самого детства, лëжа на пляже с варёной кукурузой в руках, он подпевал любимым песням «Короля и шута», «Арии» И многим другим любимым группам. Плита под Димой сильно нагрелась, отчего спину слегка припекало. Друг Димы увлечённо рассказывал о чем, что было чуждо Диме. По крайней мере, сейчас это его совершенно не интересовало, мысли заглушали чужой голос. Сосредоточится на чëм-либо совсем не получалось. Важную, чуть ли не главенствующую роль в мыслях занимал Антон Эдуардович и прошлый день. Тень под плакучей берëзой, янтарные глаза вожатого и разговоры о чëм-то приятном. Всë это запечатлелось и отпечаталось на корке сознания, не хотело уходить прочь из мыслей Побрацкого. Дима почувствовал, как ему в лоб прилетела чужая ладонь. Побрацкий возмущённо и испуганно подпрыгнул, глядя на Гоги с претензией. Лоб болел, да так, что в ушах стало звенеть — Ахуел что-ли? — выругался Димка, злобно глядя на своего товарища. — Хлеборезку свою заткни лучше! — Гоги выхватил сигарету у Димы прямо изо рта, кинув еë куда-то в кусты. Побрацкий был готов выйти из себя, накричать на товарища, но неподалёку послышались чужие голоса. Дима потух и стал вглядываться ту сторону, откуда доносились чужие голоса. Сквозь густые зелёные ветви деревьев было плохо видно, кто проходит мимо, но один из голосов Побрацкий определил без труда, сложно было забыть этот тон. — Олежа, не разводи панику, никто никуда не делся, это же парни, к тому же, взрослые, что там с ними может случиться? — вожатый Женя деловито поправил очки и смахнул тёмные пряди волос со своего лица. Парень поменьше ростом и комплекцией стушевался и нервно огляделся, выискивая, судя по всему, именно Диму и Гоги. — Антон ведь меня попросил за ними присмотреть, а я его так подставляю, Жень… — Олежа виновато опустил взгляд, обыскивая каждый куст вдоль лесной тропинки, в надежде найти в одном из них притаившийся ребят, просто решивших подшутить. Селезнëв тяжко выдохнул, заставляя себя быть сосредоточенным на поисках. Женя смиренно опустил руку на плечо Олежи, утешительно похлопывая по хрупкому телу вожатого. — Ты главное не переживай так, всë обойдëтся. — негромко добавил Селезнëв, пытаясь заглянуть в глаза опечаленного друга. Олежа поднял жалостливые глаза на Женю и кивнул. Было видно, как голубоглазый вожатый заставил себя сглотнуть ком, образовавшийся в горле. — Вот говно! — прошипел Дима, наконец осознавая всю опасность из с Гоги положения. Действительно, куда здесь было деваться? Да даже если они и убегут — что они скажут грозному директору? А что Побрацкий скажет Антону? Даже думать об этом было до ужаса страшно. Сердце колотилось, в ушах всë ещë звенело, а взгляд Димы заметался. — Уйдём вместе — обоих пришибут! — с досадой прохрипел Гоги, лëжа пластом на горячей плите, чтобы ненароком не спалиться перед вожатыми. Гоги был прав — если они придут вместе — будет ещë хуже. Поэтому единственным вариантом было уходить после очереди. — Сваливай отсюда, как только эти двое мимо пройдут. — прошептал зеленоглазый, зыркнув на друга. — Ну Диман, ну человечище! — с довольной лыбой, вполголоса залепетал коренастый парень, пытаясь пожать руку другу. Но Дима хлопнул его по запястью, спихивая его с плиты. Гоги ловко приземлился на ноги, шаркнув кроссовком по зелёной траве, помахал Диме и умчался прочь. Дима же остался наедине с собой и своими мыслями, постепенно одерживающими верх над разумом. Он перевернулся на спину и достал свой разбитый телефон из кармана шорт. Время было почти обед, вот-вот весь лагерь будет у здания столовой — это будет идеальный момент, чтобы слиться с толпой и притвориться, будто никакой пропажи Димы Побрацкого и не было. На небе стали собираться облака уже спустя десять минут. Тяжёлые серые и густые тучи обволакивали голубой небосвод, закрывали собой солнце и оставляли Диму в тени. Плиты под ним стали остывать и начали отдавать каменным холодом. В воздухе повисла влага, такая же, какая висит перед ливнем. Все запахи вокруг сильно обострились, а погружённый в свои размышления Дима продолжал глядеть на небо, нахмурив свои лохматые и неаккуратные брови. Досадно было, что такая хорошая погода накрылась. Да и затея с покурить тоже пала в неравной битве с обстоятельствами. Конечно, Побрацкий и не рассчитывал, что затеи Гоги когда-нибудь окажутся не провальными, но сейчас обида почему-то обжигала сильнее, чем могла бы. Всю эту идиллию нарушил отчётливый звук шагов по промятой тропинке, ведущей к каменным плитам, где лежал Побрацкий. Дима тут же перевернулся, с перепугу он грохнулся на землю, скатившись спиной в густую траву. Не услышать такой благой мат, которые исходил от Димы не смог бы, разве что, глухой. Шаги участились, Дима зажмурил глаза, лёжа в густой траве, то ли от боли в пояснице от удара о землю, то ли от страха того, что могло бы случиться дальше. — Дима? — перепуганный мужской голос сначала выбил из колеи, а потом заставил Диму широко раскрыть глаза, чтобы увидеть напротив себя то, что он не ожидал увидеть даже в своих самых страшные кошмарах. Перед ним, склонившись на колени, сидел Антон Эдуардович. Лицо его выражало ни то испуг, ни то строгий укор, ни то удивление. Причёска потеряла свою аккуратность, вся рубашка в репейниках, кроссовки в грязи, а янтарные глаза блестели вовсе не от неотразимости — в них читался самый настоящий страх. Но даже таким, неаккуратным, испуганным, Антон всё равно выглядел лучше, чем Дима, валяющийся в траве в нелепой позе. Дар речи отняло у обоих, наверное, на секунд десять. — Ты не ушибся? — вдруг спросил Антон. Спокойно, словно и позабыв о том казусе, что приключился только что, о том, что Дима улизнул с территории лагеря, да и вообще ужасно подвёл Антона. — Нет. — нагло наврал Дима. Не собирался он тут прибедняться ни перед кем. Тем более — перед Антоном Эдуардовичем. Только вот ноющая боль в спине заставляла Диму платить за своё враньё. Антон же галантно протянул руку парнишке, помогая подняться с земли. Побрацкий, свернувшись в три погибели, всë же поднялся на ноги, покрепче сцепил зубы, пытаясь перебороть сильное желание выругаться прямо перед вожатым от невыносимой боли в пояснице. А Антон, кажется, совсем и не заметил, что Дима едва держался от того, чтобы не пустить скупую мужскую слезу прямо перед своим вожатым. Антон Эдуардович нахмурился и тяжело выдохнул, опустил голову и взялся за голову. — Ты хоть представить себе можешь, чего я успел себе надумать, пока тебя по всему лагрею искал, Дима? — устало взмолился вожатый, пытаясь привести себя в чувства, чтобы наконец осознать, Дима прямо перед ним, живой и почти целый. И вот сейчас Побрацкому наконец стало совестно. Это ведь он решил свинтить с Гоги после завтрака, это он согласился пойти за лагерный забор и он решил сидеть здесь до самого обеда. Побрацкий с досадой опустил взгляд к земле. Все его кроссовки были в грязи и зелёных полосах от травы. От обиды на себя хотелось плакать. — Я же не знал, что ты весь лагерь меня искать отправишь. — промямлил Дима, поглядывая на своего вожатого, находящегося в полном отчаянии. — Да, я поступил как последний идиот, я знаю! — прикрикнул Дима, сжимая свои кулаки. Эмоции били через край, просились наружу уже не в силах быть взаперти. — Да я же не злюсь на тебя, Дима. — на выдохе произнёс Антон, наконец поднимая свободу голову. Он был ещë более взъерошенным, чем прежде, но теперь на его лице сияла тусклая улыбка. — Ты только пойми, что я переживаю за тебя. — заботливо произнёс Антон. — Я ведь твой вожатый, я старший, и я должен быть в ответе за тебя. — добавил он, неуверенно опустив свою ладонь на макушку Димы. Вожатый заботливо провёл по спутанным тëмно-русым локонам пару раз с ювелирной осторожностью. Дима тут же разжал кулаки. Вся злоба куда-то исчезла в мгновенье ока. Прикосновения Антона были волшебными, мягкие руки вожатого были до того осторожны, словно он трогал музейный экспонат, самый дорогой и ценный во всём мире. Диме стало легче, его насупившиеся плечи опустились, а тяжёлый груз упал вниз и разбился вдребезги, словно его никогда и не было. Диме хотелось бы, чтобы руки Антона задержались подольше. Хотя бы мгновение, короткое, ничтожное мгновение и Дима был бы самым счастливым парнем в этом лагере. Но рука вожатого соскользнула так же быстро, как и опустилась на макушку Димы пару мгновений назад. Дима поднял взгляд на вожатого, внимательно глядевшего на Диму с невероятной теплотой. На нос Диме упала холодная дождевая капля и упала вниз, соскользнув с самого кончика носа. Антон внимательно проследил траекторию падения капельки, а потом вновь глянул на Диму, улыбнувшись этому невероятному стечению обстоятельств. — Пойдëм лучше обратно, пока дождь не пошёл. — предложил Антон, продолжая глядеть на Побрацкого. Дима не смог сдержать улыбки на своём лице. Парень легко улыбнулся, наконец прервав зрительный контакт с вожатым. — Заодно причешем тебя. — съязвил Дима, пробираясь к тропинке, слегка прихрамывая от боли в спине. А Антону оставалось лишь покорно последовать за Димой, чувствуя, как дождь начал усиливаться и вот-вот перерастёт в ливень, застилающий весь видимый горизонт.