Кровь и говно

Доигрался хуй на скрипке, сильно музыку любил. Пословица

Леви всегда ненавидел больницы. На дух не выносил. Терпеть не мог. Еще сильнее он ненавидел быть больным, но уж лучше быть больным в своей комнате, среди привычных вещей, знакомых людей и какой-никакой работы, чем тут — за три пизды от штаба Разведкорпуса, в сраной больнице сраной Гермины. Лежи среди таких же несчастных, в потолок плюй. Тьфу. Последняя экспедиция закончилась для Разведкорпуса разгромом, от которых все давно отвыкли, а лично для Леви — травмой ноги и хирургическим стационаром, к чему он не привык совсем. Такой хуйни с ним раньше не случалось за все пять лет в разведке. Само ранение было легким: всего лишь порез на левой голени, хоть и глубокий. Там, в поле, кровь текла медленно и не била фонтаном — это значило, что артерия не повреждена. Был один лишь неприятный нюанс: в лодыжке нога не сгибалась. Ступня болталась на теле, как пристегнутая, — и всё. Леви было бы насрать, восстановится, но Эрвина это отчего-то обеспокоило; все врачи, которых они брали с собой, погибли в экспедиции, и в штабе Эрвин приволок Леви в лазарет, потеснив остальных раненых солдат. Оставшийся у них хирург Фил, пацаненок с редкими усишками, недавно окончивший фельдшерские курсы при академии, посмотрел на рану и сказал: — Я не смогу это зашить. Ну, то есть, зашить — я зашью, но тогда двигательные функции не восстановятся. Леви, порядком уставший от всего, мгновенно сорвался: — Это же ебучая царапина. Ты совсем, что ли, долбоеб? Эрвин прожигающе строго посмотрел на Леви, но промолчал. Явно был солидарен. — Мышца сама правильно не зарастет. Тут нужна мелкая хирургия, — проблеял Фил. — У меня нет ни инструментов, ни навыков. — Фил, ты должен это сделать, — надвинулся на него Эрвин. — Поставить Леви на ноги. — За что жалованье получаешь? — поддакнул Леви с кушетки. Фил весь сжался под их натиском с двух сторон, но вдруг его лицо просветлело. — Поезжайте в Южную клиническую больницу, — сказал он, — быть может, там смогут помочь. Лучше бы в столичную, но времени мало, он истечет кровью. И сотрясение… — Едем, — распорядился Эрвин. Эрвин поехал с ним лично и велел кучеру гнать, что есть сил. Повозку трясло, Леви мутило и рвало, но на крик кучера: «Начальник, может, потише?» Эрвин крикнул в ответ: «Живее!» — Держись, Леви, ты мне нужен, — повторял Эрвин, вцепившись ему в плечи. Приходилось блевать и держаться, держаться и снова блевать. Кроме самих жителей Гермины, в Южную клиническую съезжались люди со всех южных земель — в надежде на излечение там, где местные врачи оказались бессильны. Врачи и оснащение лучше были только в элитных клиниках Митры, доступных только богачам. Клиническим больницам Гермины, Стохеса, Яркела и Орвуда помогал король, поэтому в них могли лечиться жители города и простые люди из округа, скопившие денег. За Леви же рассчитываться придется Разведкорпусу — но Эрвин, очевидно, счел его лечение важным вложением. Неудивительно. С кем-нибудь другим так бы не цацкались: рядового Фил бы заштопал по-быстрому, как умеет, а дальше — в утиль, доживать свои дни хромым калекой. Через четыре часа лошади выбились из сил, кучер заменил их на станции и погнал дальше. Повозка и до Леви была грязной; теперь в ней вдобавок воняло рвотой и запекшейся кровью: рану Фил перебинтовал на совесть, но кровь подтекала, насквозь пропитала повязку и испачкала пол, всего Леви, и даже Эрвина, когда тот старательно, но долго и неуклюже менял ему бинты. Леви был убежден, что вымотала его не столько травма, сколько эта костедробительная девятичасовая поездка. Он даже сказал Эрвину, что тот — мразь ебучая, прежде чем желудок вновь вывернуло наизнанку. Эрвин на это ничего не ответил — лишь придержал ведро. В больнице Леви, мало что соображающего и полуживого, принял седой пузатый врач по фамилии Дворкин. Он выслушал Эрвина, осмотрел рану Леви и сказал только: — В операционную его. Невысокий ушастый медбрат в серой форме, похожий на летучую мышь, уложил Леви на каталку, помог переодеться в больничную сорочку и отвез через безликие коридоры в какую-то комнатуху — светлую до рези в глазах, холодную и провонявшую лекарствами. С помощью медбрата Леви перебрался на операционный стол. Вскоре пришел доктор Дворкин, приложил к его носу вонючую тряпку, и очнулся Леви уже в палате. Сил не было, чтоб пошевелиться. Не хотелось даже открывать глаза. Вся нога ниже колена казалась свинцовой и горела изнутри, сердце колотилось мелко, но слишком часто, а голову кружило точно так же, как когда Кенни впервые в жизни его напоил. Хотелось свежего воздуха и пить: во рту у него словно кошка нагадила, а потом закопала песком. Леви все-таки открыл глаза и, вытерпев боль в ноге, приподнялся на постели. В ушах тут же зашумело. Он огляделся: с обеих сторон — чужие койки, впереди — еще один ряд коек, у изголовья его кровати справа — грубо сколоченная тумбочка. На тумбочке стояла жестяная штуковина, похожая на бутылку для воды. Леви потянулся к ней, задел кончиками пальцев, но ухватить не смог — бутылка качнулась и свалилась с тумбочки. На грохот тут же прибежала бледная женщина, одетая в темно-серую форму медсестры. Она зыркнула на Леви, подняла бутылку и протянула ему. По ощущениям в бутылке было пусто; Леви вернул ее на тумбочку и стал шарить взглядом по палате в поисках воды. — Что потеряли? — спросила медсестра. Голос у нее был грубый, как и черты лица. — Пить хочу. Медсестра молча ушла, но почти сразу вернулась: она несла стакан с вожделенной водой. Леви чуть не выбил стакан из ее рук, когда схватил его, — и от первого глотка испытал практически экстаз. Пил он жадно, захлебывался, обливался, пил и пил, и никак не мог утолить жажду. — Много за раз не надо, может стошнить. По чуть-чуть, — сказала медсестра. Леви было насрать: он выхлебал все до дна и хотел еще. Медсестра что-то быстро черкнула в медицинской карточке, висевшей на изножье кровати, забрала стакан и оставила его одного. Леви почти сразу задремал — поверхностным сном, полным обрывочных, незапоминающихся кошмаров. — Эй, харе выть. Леви встряхнули. Приоткрыв глаза, он увидел уже знакомого медбрата-летучую мышь. — Нате, выпейте. — Мышь сунул стакан, от которого тошнотворно несло спиртом. — Болеть меньше будет, уснете. — Я и так спал. — Хреново спали. Пейте. — Не буду, заблюю тут всё. — Пей, ну. — Иди на хуй, — не выдержал Леви и вдарил по вонючему стакану ребром ладони. Стакан вылетел из руки мыши, стукнулся об пол и звонко разбился. Мышь что-то пробубнил сквозь зубы, но оставил Леви в покое. Почти сразу он вернулся с веником и тряпкой — убирать осколки и разлитое лекарство. Леви запоздало подумал, что повел себя неадекватно. Эта блядская боль отнимает последнее терпение и превращает его в нервного уёбка, — а он не может ее усмирить и позволяет собой управлять… Надо держать себя в руках и вести себя нормально, несмотря ни на что. Да. — Эй, простите за это и за мои слова, — окликнул медбрата Леви. Мышь поднял голову, злобно зыркнул, но промолчал и продолжил заметать осколки. Обиделся. Немудрено. Доктор Дворкин вновь появился ближе к ночи, на вечернем обходе. С ним был другой медбрат: высокий и круглолицый. Перед собой он катил тележку-этажерку с медицинскими приблудами. «Леви», — сказал медбрату доктор Дворкин. Медбрат чем-то пошебуршал на тележке, протянул Леви стакан с белой взвесью и сказал: — Порошочки примите. Леви сделал глоток и чуть не блеванул — такое омерзительное было пойло. Он задержал дыхание и залпом выпил всё до дна. Дворкин сел рядом с Леви; хлипкая койка громко скрипнула и прогнулась под его весом. В темно-синем костюме врача он был похож на старого жирного голубя. — Мышца была глубоко прорезана, сотрясение мозга и кровопотеря вдобавок, — сообщил он. — Видимо, поэтому ваш военврач не взялся — ума не хватило на что-то сложнее кустарной ампутации. Хоть сюда отправить ума хватило, не убил и не покалечил, и то хорошо. Я все зашил. Леви мельком подумал, что Фил — хоть и рукожоп, но не такой уж и долбоеб. Волновало его, впрочем, только одно: — Нога восстановится? — Не знаю. Перевернитесь, надо сменить повязку. К горлу снова вскарабкалась тошнота. Леви перевернулся на живот и спросил: — Надолго я здесь? Спала с голени разрезанная повязка — и нога сразу противно запульсировала. Запахло йодом. — Не знаю, — ответил Дворкин. — Хоть что-нибудь вы знаете? Это было перефразированное «а что ты, мудень старый, знаешь», которое Леви хотел сказать, но сдержался: все-таки от этого человека зависела его судьба. Леви не нравилось, что приходится доверять свою судьбу всяким старым мудням, но выбирать было не из кого, а самому — не справиться. Тем более, тут ему все-таки помогают. Оставалось сжать зубы и терпеть выстрелы боли и позывы к рвоте, пока рану промывали, обрабатывали и бинтовали. Само по себе противно, что Дворкин прикасается. Он не лошадь, не кошка, не симпатичная женщина и не Эрвин. — Всё, — сказал доктор Дворкин, щелкнув в последний раз ножницами. Новых волн боли не было, челюсти разжались, и Леви спросил: — Эрвин Смит уехал? — Командор? Давно. Поперся в Митру, каяться о просранном грузе и получать пиздюлей от Закклая за провал экспедиции. Один поперся, дурак, все шишки на себя собирать. Леви бы его хоть чуть-чуть защитил: сказал бы какую-нибудь хуйню и отвлек гнев на себя. Да хоть бы Майка или Ханджи надо было взять для поддержки — вдвоем стоять и обтекать не так обидно… Желудок вдруг мощно скрутило. — Где здесь нужник? Меня тошнит. — Ведро под кроватью, — ответил Дворкин. Круглолицый медбрат тут же достал из-под кровати ведро и протянул его Леви. — А нужник где? — повторил Леви. — Вам нельзя вставать. — А завтра? — Завтра другой доктор решит, — буркнул Дворкин и, не попрощавшись, тут же встал и ушел к другому пациенту. Леви мысленно выматерился, но забрал у медбрата ведро — желудок выплясывал тарантеллу. — Лучше потерпите, а то порошки не подействуют, — посоветовал медбрат, прежде чем укатить тележку к соседней койке. Через считанные секунды порошки отправились в ведро. Кто бы знал, как же сильно Леви заебался блевать…

***

Доктор, который пришел на следующий день, оказался докторшей. — Доброе утро всем! — Ее звонкое приветствие разлетелось по палате. — Ну что, господа выздоравливающие, чем порадуете меня сегодня? Худенькую юркую докторшу сопровождала плотная высокая медсестра. Темно-серая форма оттеняла ее смуглую кожу, обтягивала круглые широкие бедра и высокую полную грудь. Когда они обе подошли к соседней койке, Леви рассмотрел их вблизи: собранные и деловые, застегнутые на все пуговицы, в косынках, покрывающих волосы. Медсестра оказалась миловидной и юной, двадцатилетней. Докторше было на вид около тридцати; лицо тоже приятное, располагающее к себе. Они переговаривались о чем-то вполголоса, посмеивались. Леви расслышал слова медсестры: — Давайте мне сюда, я продезинфицирую. — Да, спасибо, Магда… Доброе утро, Мартин. Как восстанавливаемся после разрыва селезенки? Прохладно-доброжелательный голос, ровная четкая речь — что у докторши, что у медсестры. Странно, а все вчерашние медики только ворчали, бурчали и бубнили… Судя по диалогу, восстанавливался Мартин хорошо, и докторша его выписывала. — Какой вы у меня молодец, — подытожила она. — Не только не умерли, еще и хорошо себя чувствуете. Держите яблочко. — Спасибо. Это вы, ребята, молодцы, жизнь мне спасли. — Я очень рада, что вы остались живы. Документы вам выдаст Магда после обхода, их лучше сохранить пожизненно. Будьте здоровы, надеюсь, больше мы с вами не увидимся. Следующим на очереди был Леви. Докторша улыбнулась ему плотно сжатыми губами, села на край кровати и заглянула в его карточку. — Доброе утро, господин… Леви. А фамилия не указана. Верно? Он кивнул. Она оторвалась от карточки и посмотрела на него — открыто, прямо в глаза. — Могу я обращаться к вам по имени? — А как еще? — Действительно, — хмыкнула она и продолжила: — Мы с вами не знакомы. Я доктор Ева Шутцер, а это Магда. — Она показала на медсестру. — Еще со мной работают Ильзе и Аксель, с ними вы тоже скоро познакомитесь. Аксель — это, наверное, тот светловолосый тощий парень, который привез с утра сперва порошки, а потом завтрак. Магда пошевелила пальчиками в знак приветствия. Леви тоже приподнял ладонь и махнул ей. Докторша снова заглянула в карточку: — Давайте посмотрим, что же вас к нам привело… Ого, какая тут коллекция. Сотрясение мозга — под вопросом, средняя кровопотеря, обезвоживание, множественные ушибы мягких тканей, это всё не то… Ага: колото-резаная рана трехглавой мышцы левой голени. Рана чистая, повреждений нервов нет… Это вам очень повезло. Как вы себя сейчас чувствуете? — Как кусок говна. — Простите, но в карту я так не могу записать, — улыбнулась она. — Головокружение, слабость, учащенное сердцебиение, головная боль, тошнота? — Всё, что вы назвали. — Как порошки переносите? — Да нормально, ничего особенного. Вчера после них рвало, сегодня уже нет. — Болевые ощущения со вчерашнего дня изменились? — Да. Сейчас болит намного меньше. Докторша кивнула, что-то нацарапала в карте и приложила ладонь к его лбу. — Жара нет, это хорошо. — Она отложила карту и, пристально глядя ему в глаза, продолжила: — Слабость и все остальное — обычное дело в первые сутки после операции, тем более — вы перенесли кровопотерю и обезвожены. Скоро вам станет лучше. Сейчас нам с вами нужно восстановить баланс воды в теле, поэтому будете пить воду, понемногу и часто — каждые пятнадцать-двадцать минут. После завтрака вас не тошнило? — Нет. — Отлично. Если не будет больше тошнить — пообедаете плотнее. Давайте посмотрим вашу рану. Леви перевернулся на живот. Эта докторша разговорчивее Дворкина, даже слишком разговорчива. Может, и на его вчерашние вопросы ответит что-то посущественней, чем «не знаю»… — Ох, сколько гематом… А вот эти откуда, позвольте спросить? — Пальцы невесомо скользнули над коленом, вверх по бедрам. — Занятные какие, Магда, погляди. Полосами, симметричные на обеих ногах. — Это от ремней УПМ, — ответил Леви. — Поняла. — Она легонько потрогала раненую голень. — Со швом все в порядке, сейчас я промою его и перевяжу. Она работала бережнее, чем Дворкин: держала щиколотку мягче и не так сильно вдавливала в кожу тампон. Было даже почти не больно, когда она промывала рану йодом и накладывала бинт. Повязка вышла, по ощущениям, добротная: не тугая, но крепкая — не передавит, но и не расползется к вечеру. — Готово. Отдыхайте. Она уже вставала с кровати, но Леви спросил: — Когда меня выпишут? Докторша села обратно. Леви перевернулся на спину и приподнялся на постели, ожидая ответа. — Не раньше, чем снимем швы, — начала она, снова глядя ему в глаза. — Это недели через полторы, если не будет осложнений. Раз вы не местный и на осмотры к нам приходить не сможете, лучше будет дождаться минимального восстановления подвижности, тогда суммарно получится недели три, месяц. — Какой, на хер, месяц? Мне нужно возвращаться на службу. — У вас голеностоп едва гнется, куда вы собрались? — вздохнула докторша. — Вам нужно не на службу, а лежать, отдыхать и заращивать мышцу. Вы же хотите восстановиться? Сердце мощно стукнуло в грудную клетку. — А получится? — Конечно, шанс очень хороший. Но важно соблюдать предписания, — с нажимом сказала она. У Леви разжались кулаки — он сам не заметил, что вцепился в простынь. Докторша продолжила: — Из-за службы не волнуйтесь. Вам тут оставили приказ — лечиться в больнице столько, сколько потребуется. — Вы врете. — Серьезно, тут так и написано: «Это приказ». Докторша протянула ему карточку. Среди уродливой врачебной писанины Леви узнал крупный разборчивый почерк Эрвина: «Леви! Не спеши, лечись в больнице столько, сколько потребуется. Ты нужен мне целым и здоровым. Это приказ. Эрвин». Челюсти сжались до боли. «Приказ» у него такой, значит, у говнюка. Ладно. Докторша забрала карту и добавила: — Вам вообще вставать нежелательно, хотя бы день-другой. — Даже чтоб посрать? У Магды округлились ее большие темные глаза, а докторша спокойно ответила: — Для этого есть судно. Позовите дежурного, вам помогут. Для мочи у вас на тумбочке стоит утка — я думаю, разберетесь, как ей пользоваться. Перспектива срать с помощником Леви очень не понравилась, но ответил он коротко: — Продуманно. — Всё для вас, — сдержанно улыбнулась докторша. — У вас остались какие-то вопросы ко мне? Леви качнул головой. Докторша нагнулась к нижней полке тележки, на которой лежали ее инструменты, — к корзине, накрытой тряпкой. — Яблочко хотите? — Она протянула Леви небольшое красное яблоко. Он мотнул головой, но докторша не убрала руку, не отвела взгляд и настойчиво сказала: — Сладкое. Вам для восполнения крови полезно будет. Молчаливый взгляд глаза в глаза длился секунды три. Леви все-таки забрал яблоко. — Вот и умница. Жаль, что в таких обстоятельствах, но тем не менее — рада знакомству. Сотрудничество нам с вами предстоит долгое… Отдыхайте, хорошего дня. Он крутил в руках яблоко, рассматривая, нет ли где-то гнили, парши или еще какой-нибудь дряни, но со всех сторон кожура была чистой. Докторша уже чирикала с другим пациентом — молодым, плотно сбитым парнем по имени Кристоф. Леви слушал ее мелодичный голосок — не вникая в слова, а просто как музыку. «Умница», значит. Леви так называла, разве что, мама — кажется, это было несколько жизней назад. Хорошее слово — «умница»… Мягкое. Докторша, видимо, пошутила, потому что Кристоф сдавленно засмеялся. Какой-нибудь зануда наверняка скажет, что в хирургическом стационаре шуткам не место, — и Леви первым даст этому зануде в челюсть. Что титаны, что больные умирающие люди — лютое говнище, которое иначе и не вывезти. Любезная болтушка приятнее, чем старый мудак, но доверять ей себя все равно не хотелось. Что-то в ней не так, слишком всё гладкое, напускное. Подозрительное. Верить можно только себе, да Эрвину еще. Ему, пожалуй, даже больше. Эрвин… Уж на что умный мужик — а не ясновидящий, и никак не мог догадаться, что произойдет в последней экспедиции. Наверняка Ханджи сейчас опрашивает выживших и накидывает предположения, какого хера аномальный, сука, титан внезапно выскочил из-под земли. Риски, связанные с этим открытием, Леви даже представлять не хотел. Это ведь означало, что титан теперь мог появиться в любом месте — да хоть внутри Стен. Вылезти вот прямо сейчас из-под мостовой и сожрать тут всех, и никто — ни Гарнизон, ни голый травмированный Леви, ни уж тем более Полиция, — его не остановит. — Яблочко?.. Ай, не надо вам яблочко. Не стоит драконить последствия вашего аппендицита. Соседу Леви яблочка не досталось; кажется, он не очень-то и хотел — его завтрак стоял нетронутым на тумбочке. Обход закончился, и палата снова затихла. Койка слева пустовала недолго: вскоре привезли нового соседа — косматого мужика средних лет. Тот был в сознании, пытался вяло шевелиться и что-то мычал. Время, казалось, никогда так медленно не текло. В палате не происходило ровным счетом ничего: кто-то захрапел, кто-то застонал, пошел в нужник, вернулся. В середине дня подошла с тележкой Магда. Она дала Леви соплеобразную кашу, пустой жидкий суп, заглянула в свою тетрадь и замешала в стакане порошки. — Это обезболивающие и кроверазжижающие препараты, — сказала Магда и протянула ему стакан. — После них лучше подождать немного и сразу не кушать. Леви, уже наученный опытом, выпил порошки залпом. Почти не затошнило. — Теперь хотя бы знаю, зачем пью эту дрянь, — сказал он. — Порошки неприятные, но придется немного потерпеть. Они очень действенные. — Уж надеюсь. Магда сделала отметку в карте и покатила было тележку дальше, но вдруг остановилась и нерешительно спросила: — Вы ведь какой-то важный офицер из Разведкорпуса? Угу, «важный» — как хуй бумажный. — Ну офицер, — ответил Леви. — А что? — Нет, ничего, отдыхайте. Магда засуетилась и убежала с тележкой дальше — к Кристофу. Леви зачерпнул ложкой суп — по сути, мутную воду, которая пахла картошкой. Про месяц разлёживаний тут и речи быть не может. Разумный срок, который Леви готов терпеть, — полторы недели. Нужно продержаться всего-то полторы недели, и заштопанный Леви уедет обратно в штаб — к своему кабинету, к уютным рубашкам и штанам, к любимой фарфоровой чашечке. Даже к сметам и аналитическим отчетам, пропади они пропадом. К родному УПМ. К Эрду, Гюнтеру, Оруо, Майку. К Петре и Ханджи. К Эрвину. Полторы недели — это десять дней. Не так уж сильно он ранен, не так уж долго лежать. Надо воспринимать это, как миссию: залечить ногу и вернуться в строй. Бывали задачи и посложнее. Про яблоко докторша не соврала — действительно сладкое и крахмалистое, почти рассыпчатое, буквально таяло во рту. После рвоты, голода и больничной скользкой каши оно казалось прямо-таки подарком с небес. Ладно. В конце концов, не так уж всё вокруг и дерьмово.