Кровь и говно

The prison is not the body, the prison is the soul.

Plateau Sigma — Angst

Леви казалось, что колено болит сильнее, но его невролог, доктор Бенедетти, сказал сухое: «Без изменений». «Вы же не хотите заработать наркозависимость?» — надавил он, когда Леви спросил про чудодейственные таблетки, рекламу которых увидел в газете. Зарабатывать наркозависимость Леви пока еще не хотел, но медленно приближался к той черте, когда будет готов унять боль любой ценой. После приема разболелась и голова: мигрень тихонько сверлила левый висок. Хотя бы без «ауры», как это называл доктор Бенедетти, — без цветных пятен, гула в ушах и тошноты. Леви с предвкушением подумал, что, когда вернется домой, он ляжет в постель, навернет своих обезболивающих и запьет снотворными: сон на них крепкий и глубокий, а кошмары после пробуждения стираются из памяти, оставляя лишь смутное чувство тревоги. Хотя Леви и так знал, что ему могло присниться: это был либо марш колоссов, либо Зик, торчащий из ребра Прародителя, либо мёртвый Эрвин на крыше. Возможно, мёртвая мама или Ханджи, улетающая вдаль с громовыми копьями. Сраная неврологическая клиника-интернат, где теперь принимал Бенедетти, была не просто на окраине — она была в поселке за городом: дескать, чтобы тем больным, кому нужен постоянный уход, жилось спокойней. А остальным — амбулаторным, Леви теперь знал много медицинских слов, — приходилось выкраивать целый день, чтобы сюда добраться. К самой клинике на автомобиле не подъедешь, а от парковки на костылях не дойдешь… Приходилось просить о помощи Оньянкопона или кого-то из детей. Хорошо, что он не совсем одинок. Жить в интернате было бы невообразимо хреново. Фалько катил инвалидную коляску и болтал: — Вы не переживайте. У вас, наверное, нога разнылась из-за погоды. Перепады давления, сырость… — Фалько, хватит, помолчи. Разговоров о самочувствии ему хватило у Бенедетти, а всякий громкий звук был сродни пинку по голове. Недавно прошел дождь; было прохладно, пахло свежестью и мокрой листвой, с деревьев еще капало, а по тротуарной плитке расползлись лужи. Порой колесо влетало в выбоину: Леви встряхивало, вода разбрызгивалась, и негромко ойкал сзади Фалько. — Не могут нормальные дорожки сделать, за год размыло, — проворчал Леви. — Они тут хотя бы есть, — вздохнул Фалько. — Остальная Марлия до сих пор в руинах. А уж бывшие марлийские колонии… — И то верно, — ответил Леви, закрывая и эту неприятную тему. Либерио восставал из развалин. Маленькое временное поселение, которое выжившие соорудили здесь из грязи и палок четыре года назад, разрослось в бойкий портовый городок примерно с треть старого Либерио. Элдийцы с марлийцами помирились и сплотились за время отстройки города, перемешались между собой, работали на равных. Леви тоже на первых порах участвовал в большой стройке — правил повозкой, доставлял грузы и рабочих, пока в одно омерзительное утро его не загнуло в пояснице. Дико замордованный в ту пору доктор Бенедетти объяснил это тем, что нагрузка, в норме приходящаяся на ноги, у Леви перешла на спину, и тяжелый физический труд строго запретил. Хромой мэр Леонхарт выделил Леви квартиру на первом этаже свежеотстроенного дома, а глава Республики Марлии, который теперь звался верховным канцлером, назначил Леви «почетным советником министра обороны» — то бишь, бездельником, получающим жалованье, — и своим личным указом выгнал на пенсию. Теперь вся жизнь Леви свелась к сидению дома, поездкам в клинику, редким прогулкам с Фалько, Габи или Оньянкопоном, да простой ручной работе вроде склеивания конвертов. Работать головой Леви не хватало знаний хоть в какой-нибудь полезной области; в мануфактуры и на заводы его не брали из-за больной ноги и некомплектных пальцев, сидеть за прилавком в магазине — из-за покореженного лица, а девчонка на телефонной станции, куда он пришел наниматься телефонистом, заявила: «Ну что вы, господин Аккерман, это же не для вас. Ваш удел — великие дела». Не то, чтоб ему нужны были деньги: подачек от правительства хватало на скромную пенсионерскую жизнь. Нужно было другое — занятие. Леви осваивал от нечего делать марлийскую кулинарию и звал в гости детей — чтоб съедали то, что он наготовил. Глядя на них, вспоминал иногда вечноголодную Сашу — радовался. Уличная грязь раздражала еще тем, что коляску после нее приходилось долго отмывать. Дети постоянно порывались помочь, и Леви им никогда этого не позволял: во-первых, с хера ли, во-вторых, за ними всё равно приходилось перемывать. Они с Фалько уже приблизились к воротам клиники, когда сзади их окликнули: — Господин Аккерман! Подождите! Леви! Кажется, он уже слышал это звонкое «Леви» — пару жизней назад. Иллюзия? Наверняка иллюзия, он ведь в Марлии, тут не встретить настолько давних знакомых. Просто голос похож. И кому что опять от него надо… Очередная журналистка, наверное. Заебали. Фалько развернул его коляску, и Леви наконец увидел — навстречу бежала женщина: модное лиловое платье и шляпка в тон, зонтик-трость, пятно яркой помады на лице… Нет, не журналистка. — Все же догнала вас, — запыхавшись, выпалила она. — Быстро бегаете. — Я ведь на колесах, — пошутил он. — Здравствуй, Ева. Леви думал, что позабыл, как она выглядит, но узнал ее мгновенно, едва она приблизилась. Ева постарела: немного раздалась вширь фигура, вокруг подведенных глаз расползлись морщинки, потекло вниз лицо, прорезались складки — еще неглубокие — возле накрашенных бордовым губ. Ей уже под сорок, и она еще хороша — зрелой красотой, которую сумела сохранить: не раскабанела, не спилась, здорова, ухожена. Возраст не портит человека, а лишь показывает, кто он есть в самом деле. — Представишь нас? — сказала она, кивнув на Фалько. — Это Фалько, мой друг. Это Ева, мой… старый друг. — Старый — это с о… — начал Фалько. — Да, оттуда, — оборвал Леви, подняв руку жестом, приказывающим помолчать. Секундная пауза, и Ева резко, на вдохе заговорила: — Я так благодарна… Тебе, и вам всем, что… Не договорив, она рухнула на колени перед Леви — прямо в лужу грязи, пачкая свое красивое платье. — То, что вы сделали… Ты сделал… — всхлипывала она. — У меня нет слов… И столько всего нужно сказать… — Встань, не надо, — оборвал Леви. Она послушно поднялась, отряхнула мокрый подол платья и утерла слезу. На левой руке блеснуло скромное серебряное кольцо — надетое по марлийскому обычаю на безымянный палец. В груди заныло. — Замуж вышла? — спросил Леви — больше констатируя вслух факт. Ева кивнула. И чего он хотел — что, проведя с ним одну ночь, она примет целибат? Бред собачий. Он и сам о ней редко вспоминал за годы войны — так, иногда предавался ностальгии, да осознал однажды, что после встречи с ней стал чуточку мягче. Зато теперь, в этом новом нефункциональном теле, создающем множество неожиданных проблем, Леви часто вспоминал тот больничный на костылях, проведенный с ней. То была, можно сказать, тренировка перед тем, что ждало его в будущем. Как тогда Ева выдумала: переоценка событий прошлого, три воображаемых координатных оси… Молчание становилось неловким. Ева то рассматривала Леви, то косилась на Фалько. В ее взгляде не было ни страха, ни отвращения, ни больного любопытства, с каким иногда пялятся на таких, как Леви. Еще бы — она и не такое видела. — Я вспомнил! — воскликнул Фалько. — Нужно к вам домой масла купить, а тут недалеко хорошая лавка. Сейчас я сбегаю, только не уходите никуда, хорошо? И куда бы Леви ушел?.. Не дожидаясь ответа, Фалько убежал — Леви услышал топот его ног. Видимо, пацаненок догадался о чем-то и деликатно оставил их вдвоем; масла дома было предостаточно. — Присядем? — Ева кивнула на ближайшую скамейку. — Я уже, — сказал он и, подумав, что шутка не вышла, прибавил: — но посижу с тобой, если ты меня подвезешь. Ева дотолкала его коляску до скамейки, сама села с краю — чтобы быть рядом с ним. Леви усмехнулся. Опять она его провела — как тогда, с костылями: поймала беспомощного и поставила в такое положение, чтоб он физически не смог уйти от разговора. Сейчас это не было нужно — он бы остался и так. — Я узнала недавно, что ты наблюдаешься здесь у Бенедетти, — сказала она. — Случайно узнала? — Нет. — Искала меня. — Искала, — подтвердила она. — Какая ты упорная — даже на материк за мной пробралась. — Найти тебя было несложно. А с Парадиза я бежала два с лишним года назад. Кажется, с тех пор вечность прошла. — Почему сбежала? Внешний мир тогда был разрушен почти до основания, здесь царил голод и дефицит буквально всего. Парадиз — более-менее сыт, цел и, главное, наглухо закрыт на въезд и выезд. Лишь что-то очень серьезное могло вынудить ее бежать. Не преследование ли властей? Ребята из старого отряда рассказывали, что йегеристы жестоко давят инакомыслие на острове… Ева, однако, на вопрос не ответила: — Поговорить я хотела не об этом. — Что ж, слушаю тебя. — То, что произошло четыре года назад… Гул земли, и тот парень, который это устроил, и… — Давай к делу, Ева, — перебил Леви. — Что я, действительно, — вздохнула она. — В общем, ты обсуждаешь пережитое с кем-нибудь из докторов? — Снова хочешь поковыряться в моей голове? Она опустила взгляд. — У меня есть знакомый. Он выдающийся ученый и отличный специалист, еще до… этого всего изучал изменения в психике солдат. — Ева выудила из сумочки визитку и протянула Леви; он не взял. — А я… Я сдуру очень много чего делала не так. Но, даже если бы я выучилась по местным стандартам, все равно не смогла бы с тобой работать. Здесь давно выяснили, что личные отношения между пациентом и его врачом-психологом недопустимы. — Психо… кем? — Психология. Наука о душе. Есть еще психиатрия, это уже про патологии… Помнишь, может, идею с делением на болезни ума и болезни души? Вот это оно. Мы с друзьями были до смешного близки к истине, хотя во многом заблуждались. А во внешнем мире давно изучили всё то, к чему мы пробивались долгие годы, — вздохнула она. — У марлийцев есть даже собственная научная школа со специализацией на посттравматических расстройствах. Полагаю, как раз твой случай. — Вот как. Значит, предлагаешь полечить мою душу? Лучше бы ты мне ее вырезала на хер. Марлийцы еще не научились это делать? — Что? — Ты говорила… Там, на Парадизе. В одну из тех ночей, когда мы болтали в твоем кабинете. — Он сказал это, и его кольнула искорка ностальгии по той поре — когда они оба были моложе, жили в неведении, она была стройнее, а он — целее. Поднапрягшись и вспомнив, Леви добавил: — Ты еще сказала, что так можно избавиться от страданий. И что это какой-то там камень… Философский, вроде бы. Ее лицо исказилось: то ли сморщилось, то ли болезненно скривилось. — Ох, Леви. Ни в коем случае. Мой друг Карл, фантазируя, случайно придумал то, что в остальном мире зовут лоботомией, и это… Это карательный метод. Он уничтожает личность. — Насрать на нее, мою личность, кому она нужна. — Не смей говорить так. Даже не думай об этом, — резко ответила она и тут же сменила тон на ласковый: — Леви, милый, тебе больно, я знаю, но возьми визитку. Тебе помогут. Она снова совала ему эту дурацкую визитку. Хоть это и выглядело отвратной жалостливой подачкой, слову «милый» и умоляющим глазам Евы — пусть это всего лишь наспех натянутая маска — противостоять было невозможно. Леви мельком глянул на визитку — там были написаны телефон, адрес, слово «доктор» и длинная фамилия на «П» с окончанием на «ус», марлийская, — и, не запомнив имя врача, убрал ее в карман. — Может, ты знаешь и того, кто поможет с ногой? — сделал попытку Леви. — Не знакома с Бенедетти лично, но, говорят, он очень хороший невролог, даже по старым меркам. Твои ноги он наблюдает? — И ногу, и мигрени. — У тебя мигрени? — Еще с юности. Марлийские обезболивающие сделали меня почти счастливым. Ева вздохнула. — Как ты тут в целом? — Очень скучно, — признался он. — Живешь один или с кем-то? — Один. Дети заходят в гости помогать… В смысле, они не мои дети, а просто дети. — Ты, как и раньше, любишь детей, — задумчиво вставила Ева. — Фалько ты видела, еще есть девочка, Габи, — продолжил Леви. — Мы познакомились… А, долго рассказывать. Друг живет неподалеку, часто навещает. И ты тоже приходи… — начал Леви, тут же смутился и неуклюже закончил: — Если захочешь. — Фалько идет, — сказала она и кивнула в сторону. — Не вижу, у меня там слепая зона. Лучше туда не попадать, буду поворачивать направо и собью ненароком. — Прекрати, пожалуйста, так шутить, — нахмурилась Ева. — Мне неловко. Жаль, что Ева не оценила его любимую шутку про слепую зону, но он и правда перегнул. Попытки посмеяться над своей инвалидностью создавали иллюзию контроля над ней, и он слегка заигрался. — Леви… — подала голос Ева. — Лучше ты ко мне приходи в гости на чай. — Зачем? — Поболтаем. Ты здесь единственный мой знакомый с Парадиза. Нам будет, что обсудить. — Уж ты всегда найдешь, что обсудить. Почему не поболтать у меня? Она рассмеялась, но снова не ответила и настойчиво переспросила: — Ты придешь? — Приеду, — поправил Леви. — Если к твоему дому проложена дорога. Они обменялись номерами телефонов и домашними адресами. Фалько в это время стоял в полутора метрах, неловко переминаясь с ноги на ногу, с бутылкой подсолнечного масла. Артист… Ева протянула Леви на прощание ладонь — деликатно, левую; он хотел прижать руку к губам, но вновь увидел обручальное кольцо и ограничился тем, что стиснул ее пальцы. Не поцелуй, но нежнее и интимнее классического рукопожатия. — Созвонимся, — сказала она Леви и улыбнулась Фалько: — До свидания, Фалько, рада была познакомиться. — До свидания, госпожа Ева, — ответил ей тот.

***

Освоить автомобиль было проще, чем УПМ. То, что после Гула осталось от крупных стран и теперь называлось Союзом, в знак благодарности не так давно преподнесло Леви машину, экспериментальную модель, адаптированную для инвалидов, — компактную тихую телегу с ручным сцеплением. Леви сначала упирался и не хотел садиться за руль — Габи с Фалько еле упросили его хотя бы попробовать. Все вместе они поколдовали с зеркалами, улучшая обзор с правой стороны, и теперь автомобиль Леви даже нравился: он мог поехать куда-нибудь сам и не просить о помощи детей или Оньянкопона. Получалось неплохо, и Леви подумывал даже начать подрабатывать извозом — лишь бы только не сидеть дома, в опостылевших четырех стенах. Леви прежде не бывал в новой части города. Он в принципе мало где бывал; что на костылях, что в коляске не особо-то и погуляешь. Наконец, он добрался до улочки имени Вилли Тайбера, которую называла ему Ева. Это был ряд свежеотстроенных таунхаусов — симпатичных светлых домиков, от которых веяло новым началом и надеждой. Леви быстро нашел нужный домик, ничем не отличавшийся от остальных — такой же светлый и пахнущий надеждой. Леви вытащил костыли и выбрался из автомобиля, позвонил в электрический звонок на решетчатой калитке. Вскоре вышла Ева — в домашнем бежевом платье, ненакрашенная, с небрежной прической. Леви вдруг вспомнил свою старую и глупую фантазию о мирной жизни, в которой у него была бы семья. Примерно такой он ее и представлял. Правда, ходил он в той фантазии на своих двоих, и целовал жену в губы — а Ева, чужая жена, ему этого не позволит. Мечты сбываются, да только не так, как хотелось бы. — Чем-нибудь помочь? — спросила Ева, открыв калитку. — Нет, не нужно. Леви вдруг понял: она ни разу не видела, как он ходит нормально… Ходил. Никогда уже не увидит. Дорожка была ровная, и Леви шел быстро; чуть сложнее оказалось преодолеть крыльцо, но и с этим он справился сам. Внутри дом оказался уютным и небольшим: скромно обставленные гостиная с кухней, лестница на второй этаж. На плите что-то готовилось; пахло жареными помидорами, мясом и традиционной марлийской специей — орегано. Сверху доносился топот и детские голоса. Леви прикинул: марлийская медицина творила чудеса, но, раз Ева здесь всего около двух лет, это не могут быть их общие с мужем дети. Стало любопытно, и он решил, что спросит, когда представится возможность. Ева предложила ему сесть в кресло, а сама принесла заварочный чайник и две чашки. Разговор, начавшийся с погоды и марлийских новостей, сам собой перешел на Парадиз. — Мне больно от того, во что превратился наш остров, — говорила Ева, сжимая чашку. — У меня было чувство, что либо все вокруг с ума посходили, либо я сама того. В мире миллионы людей погибли, а они рады этому! В голове не укладывается. Да, я воспринимаю случившееся слишком остро. Ты знаешь, почему… — Она резко замолкла, нервно глотнула чай и продолжила — уже ровным голосом: — Даже половина моих друзей поддерживает… идеологию, а с пациентами общаться и вовсе стало невозможно. Жили себе люди под голубым небом, выращивали пшеницу — и вдруг проснулись имперские амбиции, элдийское величие, коллективная паранойя. Будто бы народу Парадиза нужен был новый культ, и они радостно это проглотили. Многие просто замолчали, когда те жуткие люди приставили им винтовку к спине. И все равно я не понимаю: к чему раздувать конфликт? Казалось бы — покайся, прими ответственность за произошедшее и начни переговоры, пойди на уступки… — Ну ты и идеалистка, — перебил Леви. — Их же сразу закидают бомбами, они боятся. — Согласна, что мести они боятся не зря, — кивнула она. — Но все равно ведь хотят что-то кому-то доказать и ненавидят весь мир. — Нас, наверное, больше всего ненавидят. — Да. Вы там предатели… Из-за того, что остановили мировой геноцид. Логика и причинно-следственные связи посланы далеко в лес. Полный мрак и безумие. — Значит, по дому не скучаешь, — подытожил Леви. — Нет у меня больше дома, — сказала она, глядя в одну точку. — То чудовище и его уничтожило, только изнутри. — Да не чудовище он, а дурачок. Я его знал, поверь мне. Самая зубастая боль, которая до сих пор глодала его по ночам: мальчик, в которого он поверил, вложил столько сил, да что там — душу вложил. И кем в итоге Эрен стал, что он натворил?.. Леви бы лучше сам сдох с жителями Парадиза вместе, чем допустил то, что произошло. А он не просто допустил — сам приложил руку к этой катастрофе. «Давай его возьмем, Эрвин», «Я услежу за ним, Эрвин»… Не уследил. Леви заметил, что Ева избегает говорить «Йегер» и «йегеристы» — только «чудовище», «тот парень», «те люди», «идеология». То ли так сильно боится их, то ли глубоко ненавидит. Ему тоже есть кого в этой истории ненавидеть. Себя. — Как ты выбралась с острова? — спросил Леви, чтобы отвлечься от этих гадких мыслей. — Заплатила одному человеку, который занимается… э-э… вывозом людей, в основном пленных марлийцев. С Парадиза нас вывез проводник на лодке, а в море подобрал марлийский траулер, где матросы тоже были в деле. Так мы и приехали вместе с рыбой. — Как местные относятся? — У меня ведь не написано на лбу, что я островитянка, — задумчиво ответила она. — Те, кто знает, жалеют меня — представляешь? Но у меня узкий круг личного общения. Пациенты иногда бросаются словами вроде «островные демоны», но я привыкла и не реагирую. Их я очень хорошо понимаю. — Практикуешь и здесь? — Нет. Медицина на Парадизе безнадежно отстала, у меня не хватает знаний и навыков — взяли только в медсестры. Но я бы хотела уволиться и поступить в университет, изучать психологию. — Не поздно? — Учиться не может быть поздно. Только пока негде. Медицинская академия откроется не раньше, чем через два года. Хорошая идея. У Леви много свободного времени, и он тоже мог бы пойти и чему-нибудь научиться. Сидеть придется среди сопляков, но Еву же это не волнует, да и Леви привык — последние лет десять жизни проходили рядом с молодыми. Ева сказала однажды, что образование было бы ему к лицу… Эх. Когда-то у него было красивое лицо. — Красивый у тебя дом, — невпопад сказал Леви. — Это мужу дали на работе. Его недавно повысили до главного врача. Теперь пропадает в больнице с утра и до поздней ночи, — рассказала она. — Он марлиец. Блестящего ума человек, свободный от предрассудков и остального. Я ему ассистировала на операции, так и познакомились. Из-за Гула он овдовел, я тоже была неприкаянная, так что сошлись мы быстро. — Это его дети там орут? — Леви кивнул вверх. — Надо еду выключить, — пробормотала Ева и убежала к плите. Топот раздался уже на лестнице. Леви повернулся и увидел двух мальчишек: темноволосого и рыжего. Они были примерно одного возраста на вид и все вымазаны в чем-то синем. — Ах вы, поросята… — вздохнула Ева и строго спросила: — Ну и что вы натворили? — Это он придумал! — завопил рыжий. — Не придумал, а в книжке прочитал, — перебил второй. — Мы, короче, смешали соду, уксус, масло и чернила… Ева громко вздохнула: — Что испачкали, кроме себя? — Да много чего… — Сами сейчас будете отмывать. — Оба? — Оба. — Ну мама, Эмиль не виноват! — Что «ну мама»? Пакостили оба, и мыть будете оба. Эмиль, почему ты опять у него на поводу пошел? — Простите, тетя Ева… Леви не слышал, о чем они говорили дальше. Он смотрел на детей — вернее, на одного из них: темноволосого мальчика, назвавшего Еву мамой. Смотрел во весь свой единственный зрячий глаз. — Здравствуйте, — неуверенно сказал другой, рыжий мальчик, глядя на Леви. Темноволосый мальчик повернул голову и встретился взглядом с Леви. Леви замер и на секунду забыл, как дышать: он видел эти серые глаза тысячи раз. — Здрасте, — пробубнил мальчик. — А если поздороваться нормально? — одернула его Ева. — Это… Короче, здравствуйте, — неохотно исправился он. У Леви язык будто онемел: не мог и слова произнести. Мальчик изучающе разглядывал его, и Леви внезапно застыдился своей страшной испорченной рожи; наверняка ребенок его боится. Зато он сам смотрел на этого мальчика, как в зеркало — видя не нынешнее лицо, изуродованное травмами и временем, а другое — далекое, давным-давно утраченное. То лицо, когда и у него была мама. В горле пересохло. Чашка, как назло, была пуста. — Привет. Как тебя зовут? — спросил Леви у мальчика. — Макс. — Сколько тебе лет? — Восемь. Сомнений не осталось. — А я Леви, — только и смог вымолвить он. — Леви Аккерман? — воскликнул второй мальчик. — Он. Можно просто Леви. — Сам капитан Аккерман! — восхищенно повторил мальчик. — Не обоссысь только от счастья, — буркнул Макс. — Ну-ка, что за выражения, да при гостях? — тут же одернула его Ева. — А что такого? Ты тоже ругаешься. — Неправда. Когда я при тебе ругалась? — При мне ругалась, не святая, — встрял Леви. Ева возмущенно вскинула брови, а Макс отрывисто засмеялся. — Я-то, конечно, далеко не святая, — спокойно и холодно начала Ева. — Но есть правило приличия: взрослые не ругаются при детях, а дети — при взрослых. Правило, которое она сама придумала только что. Леви хоть и подмывало это озвучить, но он промолчал — не стал дальше злить Еву и опускать ее при детях… При сыне. Ева негромко препиралась с Максом, а другой мальчик бочком подошел к Леви и почтительно замер в полутора метрах. Леви, не выдержав молчаливого внимания, спросил первым: — Как тебя зовут? — Эмиль, — тихо сказал мальчик. — Извините, капитан Аккерман, вы подпишете мне книжку? Леви кивнул. Эмиль щербато заулыбался, от уха до уха, и унесся наверх. — Сначала в ванную! — крикнула ему вслед Ева. — Капитан Леви грязнуль не любит. — Я больше не капитан, — поправил Леви. Макс остался с ними, но попятился и будто бы спрятался за мать. Он напряженно выглядывал из-за нее на Леви, пока сам Леви рассматривал его. Нос и брови — совсем как у Евы, а скулами, губами, лбом — похож на него. Тонкокостный, как и Леви, но крепыш — не то, что он сам в этом возрасте. И… Не уступает сводному брату в росте. В груди от этой мысли потеплело. Столько всего хотелось спросить — и у Макса, и у Евы, что Леви даже растерялся. — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросил он первое, что пришло в голову, и сразу подумал, что это дурацкий вопрос. — Патологоанатомом, — заявил Макс и прищурился, глядя на него — совсем как делает Ева, ее манера, один в один. — Ох. Понятно, — ответил Леви. — Интересный выбор. Макс склонил голову вбок, поджал губы и дернул Еву за юбку. — Мам, я есть хочу. Ты там что-то вкусное приготовила? Свининку запекла? — Вырезку в травах, на гарнир — рагу… Но сначала мыться, только потом — за стол, — сказала Ева и ласково потрепала Макса по затылку. — После обеда пойдете прибирать, и я вас проконтролирую. — Ла-адно, — протянул Макс и медленно потопал наверх вслед за братом. — Останешься на обед? — спросила Ева, обращаясь к Леви. Он не собирался, но… Появление Макса в гостиной изменило все. Видимо, это и была истинная цель, с которой Ева его искала. Ушлая она баба, все-таки… Когда Макс исчез на втором этаже, странно тихая Ева села на свое старое место и молча уставилась на Леви. Совсем как накосячивший рядовой, ждущий наказания. — Ты говорила, что не можешь забеременеть, — вполголоса произнес Леви. — На Парадизе ошибочно считали, что бесплодной может быть только женщина, — так же тихо ответила она. Пауза. Слышно было, как сверху топают и вопят друг на друга дети: видимо, поссорились из-за чего-то или не решили, кому идти в ванную первым. Макс в споре, кажется, выигрывал: отличить их было легко — у Макса голос заметно ниже, чем у Эмиля. От Леви наследство… — Он ничего не знает, да? — спросил Леви. — Не знает. — Расскажем? — А ты хочешь? Ева смотрела на него внимательно и очень серьезно. Перед ним стоял очередной судьбоносный выбор. На этот раз — очень простой. — Пожалуй, да, — сказал Леви и повторил тверже: — Да. Ева улыбнулась одними уголками губ. — Только не сегодня. Ты так сверлил его взглядом, что он испугался. — Значит, надо отбивать репутацию, — задумчиво сказал он. — Не представляю, как добиваться доверия у ребенка. Они у тебя, значит, войной с Эреном интересуются? — Как и все детишки их возраста. Но учти: ему больше нравится Арлерт, — улыбнулась Ева. — С другими детьми он всегда играет за Колоссального титана, а если играют в Разведкорпус — то за командора… Леви сперва не понял, откуда Макс знает об Эрвине, потом не сообразил, при чем здесь Ханджи… Никак не ассоциировалось с Армином слово «командор», хотя командором Разведкорпуса в мировую историю вошел именно Армин. Один вопрос назревал в голове: почему только сейчас? Ева с Максом больше двух лет в Марлии. Да и раньше, на Парадизе — она ведь знала, куда отправлять письма, но молчала. Почти девять сраных лет. Злость поднялась из глубины тела, заклокотала в груди. — Почему ты раньше не сказала? Почему даже не сообщила, что у меня родился сын? Ева поникла и отвела глаза. — Много было на то причин, — вздохнула она. — Я не хотела его расстраивать, если с тобой что-то случится. До чего дурацкая отговорка. — Но мне ведь ты могла хотя бы сказать? Ева, ну ебать тебя в сраку, за что ты так со мной? — Только при детях так не выражайся, — строго сказала она. — Я просто подумала… Что так будет проще. Тебе, мне, Максу. Я не хотела, чтоб мой ребенок рос в Тросте. Тогда я думала, что в Гермине его ждет совсем другая жизнь и совсем другое будущее. И твоя служба, эти ужасные титаны, угроза из внешнего мира… Мы бы все равно не стали семьей, да и тебе бы это только помешало… — Охуенно ты решила за меня, — перебил Леви. — Что бы мне помешало, а что нет. — Тише, не кричи. Согласна, некрасиво с моей стороны, и теперь я честно пытаюсь исправить хоть что-то. Давай сейчас не будем ругаться, скоро вернутся дети. Обсудим потом, на двоих. Все же ей хватило характера признать ошибку и сделать шаг к исправлению. Достойно уважения. Простить будет сложно, но и злиться на нее больше невозможно. — Ладно, ты права, перед детьми ни к чему. Ева мягко похлопала его по плечу и ушла к плите. Леви смотрел, как она возится с едой — достала что-то из духовки, переложила на блюдо… Он вдруг представил Еву беременной — как она идет смешной утиной походкой и несет живот больше себя самой. Наверное, такой живот мешает делать самые простые вещи — так же, как отсутствие пальцев или нерабочие ноги. Леви даже видел ее беременной — тогда, в смотровой, когда они виделись в последний раз. Только срок был маленький. До какого месяца Ева работала в больнице? Отдыхала ли, или из операционной — на роды, и потом обратно? С нее станется. Пока Леви зачищал остров от титанов и вел переговоры с антимарлийской коалицией, где-то в Гермине рос Макс — медленно превращался из орущего свертка в маленького человека, а Леви и не видел его младенцем или малышом. И Еве ничем не помог, хотя ей наверняка было тяжело одной — с рабочим графиком сутки через сутки и грудным ребенком. С воспитанием Ева и сама справилась: мальчик вырос здоровый, активный, любознательный. Леви произнес: — Из тебя вышла хорошая мама. — Ну, это как посмотреть, — хихикнула она. — Я ведь заставляю прибирать за собой, учить математику и запрещаю есть мороженое. А поездку на траулере в компании рыбных мешков он мне до сих пор иногда припоминает. «Ты хотя бы не умерла», — крутилось на языке у Леви, но вслух он сказал: — Когда-нибудь поймет. — Я всего лишь хотела, чтобы, когда бомбы полетят в Парадиз, Макса там не было. Чтобы он не погиб и не столкнулся с тем, что пережила я. Чтобы он не остался сиротой, когда те люди поставят меня к стенке… И чтобы спустя время они не поставили к стенке его самого. Быть может, наш побег был ошибкой. — Только время покажет. Наверху что-то сгрохотало. Ева инстинктивно дернула головой, прислушалась и вздохнула. — Ты уверен, что хочешь в это вписаться? Родительство тебя изменит. Я не ожидала, что настолько. Леви молча подумал, что изменилось в ней лишь одно: она начала думать не только о себе. Вслух он ответил: — Я умею нести ответственность за свои действия, Ева. Что бы ты там ни думала обо мне. — Ты жалеешь? — Только о том, что упустил восемь лет. Она, закончив с едой, вернулась к Леви и встала рядом — близко, даже слишком. — Макс — та еще заноза в заднице, если честно, — хмыкнула Ева, глядя на него сверху вниз. — Я подарила ему на свою голову «Занимательную науку» и теперь переживаю, что он взорвет дом. Леви проблемы не видел: — Забрала бы книжку. — Ты что, ему же интересно, — жестко отрезала она. — Пусть развивается, учится. Лучше это, чем над людьми издеваться. Ну, ты уже сам видел — он любит своим «патологоанатомом» кого-нибудь шокировать. Скажет и ждет реакцию… Я очень его люблю. — Она улыбнулась и прибавила: — Макс тебе еще задаст жару, даже не сомневайся. — Весь в маму, — поддел ее Леви. — Воспитывать надо. Ничего, займусь, у меня большой опыт муштры. Ева рассмеялась. Леви, заразившись, тоже усмехнулся. — Ты улыбаешься, — сказала она. — И ругаться почти перестал. — Мягкий стал от мирной жизни. Ева вдруг шагнула еще ближе и положила ладони ему на плечи. Леви поднял голову; Ева внимательно смотрела на него сверху вниз и мягко улыбалась. Она сдвинула с его лица волосы, наклонилась и прижалась губами ко лбу — именно там, где проходил шрам. Все такая же нежная… Леви не сдержался — схватил ее за талию, притянул к себе и крепко сжал в объятиях, уткнувшись лицом ей в живот. Ева гладила его затылок, легко царапала ногтями шею, посылая мурашки вниз по спине. — Еще немного — и твой брак развалится, — пробормотал Леви. Ее пальцы, до этого ласковые, вцепились ему в волосы — сильно, даже больно, вынудили откинуть голову и встретить ее взгляд — темный, беспокойный. Леви хотел сказать: «Отойди от меня», чтобы она осталась с мужем и не рушила свою едва наладившуюся жизнь. Леви чуть не сказал: «Поцелуй меня», чтобы она ушла к нему, чтобы они жили втроем, настоящей семьей: он, она и Макс. Но Леви промолчал. Потому что решать только ей. Ева сбросила его руки и отступила на несколько шагов. Ее выбор сделан. И не в пользу Леви. — Извини, Леви, я… — Замолчи, насрать, — перебил он. — Я всё понимаю. — …Я беременна, — закончила она. — Но это пока секрет. Всего третий месяц, мы с Францем еще никому не рассказывали, кроме врача… Извини, что всё так. Ясно. И почему она вдруг бросилась его искать, тоже ясно. Вновь он забыл, что Ева — сука, которая никогда и ничего не делает без цели и без причины. Леви было срать, на самом деле, — ребенок и ребенок, принял бы, как своего. Но это не ему выбирать — Еве. В конце концов, Леви — просто ебучий необразованный калека, с которым она провела одну ночь много лет назад. Мужу-умнику-марлийцу-главврачу он проигрывает во всем. Было бы странно, если бы Ева — умная, рациональная Ева — решила иначе. Хотя на секунду он успел понадеяться. — Еще хочешь общаться с Максом? — еле слышно подала голос Ева. — Я думал, что сразу выразился ясно. Хватит уже переспрашивать. Ева потупилась. — Наверное, ты теперь не захочешь меня видеть. — Не глупи, Ева, ты же умная девочка, — отзеркалил Леви. — Ты мать моего сына и мой друг, о чем вообще речь? Ее плечи заметно расслабились. — Дети идут, — сказала она. И правда: с лестницы доносился топот. Появились Эмиль и Макс — переодетые и умытые, но со следами чернил на ладошках и щеках. Ева ушла к плите и гремела там тарелками, Макс рванул за обеденный стол, а Эмиль подбежал прямиком к Леви и протянул ему авторучку и книжку. На обложке был рисунок: весь отряд Леви в героических пафосных позах, с обнаженными мечами и громовыми копьями. Был там нарисован и сам Леви — еще с двумя глазами, суровый, затянутый в черную форму Разведкорпуса. Он иногда жалел, что у него нет старой фотографии, где он молод и цел — на этих рисунках он был совсем не похож на себя. Леви хотел просто написать свое имя на форзаце, но, подумав, старательно накорябал: «Эмилю от Леви Аккермана». Писать от руки все еще было сложновато; он бросил практиковаться и вместо этого не без боя освоил чудо техники большого мира — подаренную Оньянкопоном печатную машинку. — Обалдеть! Спасибо, капитан Аккерман! — Лучше просто Леви, — повторил он. Макс настороженно смотрел на него из-за стола; они встретились взглядами и уставились друг на друга. Леви не знал, что делать, что сказать — ему редко доводилось общаться с детьми этого возраста. — Мне в школе все обзавидуются! — не унимался Эмиль. — Тебе все равно никто не поверит, — отозвался Макс, не сводя взгляда с Леви. — А вот и поверят! — А вот и нет. Я бы не поверил. — У меня доказательства есть. — Эмиль махнул книжкой. — Я тебе сам таких доказательств наделаю, сколько хочешь, — спорил Макс. — Это фигня. Упрямец и скептик растет. Сводного брата шпыняет сам, однако защищает от Евы. Будет лидером… Леви хотел было вступиться за Эмиля, но положение спасла Ева: — Мальчики, давайте обедать. Леви усмехнулся: это нежное «мальчики» относилось и к нему. Кто же в последний раз называл его мальчиком?.. Ева и называла — девять лет назад. — Помощь нужна? — тихо обратилась к нему Ева. — Нет. Дети неотрывно пялились на то, как он на костылях ковыляет к раковине — вымыть перед едой руки. Жалкое, должно быть, зрелище; но вот она — цена того, что они сейчас могут играть в войнушку и колоссов, не задумываясь о том, что это в самом деле было такое. Что ж, Леви — живой повод хорошенько над этим подумать. В тарелке было простое овощное рагу и кусочек розоватого сочного мяса. Заговорила Ева: — Теперь Леви часто будет у нас бывать. Он мой старый друг. Мы познакомились на Парадизе, Леви был ранен, я его оперировала… Леви расслабился: Ева взяла инициативу на себя. Предстоящий разговор с Максом — «Макс, я твой отец» — Леви и представить себе не мог. Почему папа объявился только сейчас — пусть Ева сама объясняет, ее проблема. Как объяснить, почему папа объявился, но они с мамой не вместе… Нужно ли это вообще объяснять? Хоть им с Евой не быть мужем и женой, они оба — родители, и связаны теперь крепче, чем когда-то элдийцы в Путях. Леви наблюдал, как Макс с аппетитом наворачивает мясо, не притрагиваясь к рагу; странные, незнакомые, но определенно добрые чувства давили где-то глубоко в груди. Сын. Теперь у него есть сын — то, чего он когда-то боялся, а потом — о чем и мечтать не мог. Когда вся твоя жизнь — сплошные кровь и говно, можно ли помыслить о том, чтоб окунуть туда близких, родных людей? Нет, ребенку в старом мире не было места: решение стать отцом казалось слишком жестоким по отношению к этому новому гипотетическому человеку. Но теперь война окончена, мир успокоился, у Леви появился дом, и перед ним сидит его сын — здоровый, счастливый, полный жизни и надежды на будущее. Ева снова всех переиграла: схватилась за шанс, сделала смелую ставку на Эрос, рискнула родить — и сорвала главный куш. Как там говорил умирающий Кенни: у каждого есть что-то, что двигает его вперед и заставляет жить. Что же всегда двигало Леви? Желание выбраться на солнце? Выбрался, да так, что и мечтать не смел. Эрвин? Давно мертв, и все данные ему клятвы сдержаны. Последние годы прошли, как тягучий дурной сон: в попытках сработаться со своим новым телом, постоянных кошмарах, физической боли, в глупых грешных мыслях о веревке и мыле. Чуть легче стало с печатной машинкой: хотя бы буквами на бумагу Леви мог вытащить из своей головы все то, что в ней творилось. Когда Габи нашла один из печатных листков, который Леви не успел спрятать, она вытребовала и все остальные. Прочитав, она заявила, что писанину Леви нужно отнести в издательство — вроде как, у него получается книга. Леви сперва с Габи поскандалил, но потом задумался: ему действительно есть, что сказать миру, и, пока его как бы «книга» не дописана, умирать нельзя. Теперь у него есть Макс — и замаячила на горизонте хоть какая-то цель, ради которой стоит жить и дальше. Леви бы никогда не отважился привести в мир ребенка, но судьба и Ева решили за него — а Ева умеет принимать верные решения. Леви совершил в жизни много ошибок, и Макс не должен их повторить. Леви мог бы написать все то же, но для Макса — простым языком, без ярких картин кровавых рек и кучи подробностей о нюансах управления УПМ. Что-то и о своем детстве — когда он был немногим старше Макса, с ним приключилось много дерьма. Ева сказала очень точно: «Хотела, чтоб он не столкнулся с тем, что пережила я». Вот и Леви теперь хочет этого: оградить от дерьма хотя бы одного маленького человека, который так похож на него самого. Прекрасным днем было двадцать пятое сентября восемьсот пятьдесят восьмого: ровно за три месяца до сорокалетия у Леви началась очередная новая жизнь.