Второй шанс

Интегра очнулась от внезапного шороха, резко и тихо, как прячущаяся в норке крохотная мышка-полевка. Ее взор, лишенный привычной круглой оправы, невольно завис на дальней боковине гроба, обитой алой шелковой тканью. В мозгу не было ни единой мысли. Леди понадобилось время, чтобы выгнать из разума остатки странной дремоты и прийти в себя. Она лежала в гробу своего чудовища, удобно скомкав и расслабленно обняв мягкую пуховую подушку, вобравшую в себя приятные ароматы мужского тела. Черная лакированная крышка была приоткрыта, и сквозь образовавшуюся щель внутрь проникали тусклые лучи закатного солнца. Было достаточно свежо. Спиной, прижатой ко второй боковине, леди чувствовала тепло. На ощупь стеночка последнего пристанища была мягкая и упругая, словно между слоем ткани и твердой древесиной, был какой-то утеплитель. Но не он согревал ее тело. Снаружи гроба точно был какой-то иной источник тепла. Придя в себя, Интегра сладко вздохнула полной грудью. Она совершенно не помнила, как заснула. Последнее воспоминание было отрывочным. Она помнила, как лежала с чудовищем в гробу, и их обоих страшно трясло в дороге. Так же она помнила, что Алукард в какой-то момент легонько коснулся двумя бледными пальцами ее лба. А дальше в памяти был провал. Должно быть, чудовище из лучших соображений принудительно отправило госпожу в сон. — Вот же гад, — тихо пробурчала леди себе под нос. Вампир никогда не позволял себе практиковать на ней подобные приемы. — Видимо, случай был исключительный... Нечто впереди вновь тихонечко зашуршало. Звук не был похож ни на один услышанный ранее. Его можно было сравнить только с легким шорохом листа бумаги по какой-то гладкой поверхности. Леди затаила дыхание. Она до сих пор не ведала, куда вампир ее принес. Его отсутствие рядом навевало самые страшные мысли. Невольно она представила, что их с чудовищем по дороге могла перехватить и взять в заложники Люси. Чтобы проверить эту версию, Интегра решила оглядеться. Начала она, конечно же, с себя. В ее представлении заложников обычно связывали. Она тихонечко пошевелила конечностями. В теле ощущалась небывалая легкость и нега. Никаких пут на руках и ногах она не чувствовала. «Какое странное ощущение, — неспеша подумала она, — удивительно, что в чужой постели… по совместительству являющейся гробом, сон может быть так спокоен и сладок. Несмотря на то, что это совершенно необычная кровать, здесь мягко, уютно и приятно пахнет. Впрочем, вполне закономерно, что вампир сделал бы все возможное для того, чтобы получать удовольствие даже от простого пребывания внутри последней обители, ведь ему предписано лежать в ней веками. Гроб — единственное место, где мятежный дух немертвого может ненадолго обрести долгожданное спокойствие. А я, хоть и жива, но тоже чувствую себя вполне комфортно и спокойно. Может быть, когда меня снова охватит бессонница, стоит потеснить слугу и одолжить у него этот драгоценный ящик?..» Взгляд остановился на тускло освещенной груди. На ней к своему удивлению леди обнаружила два небольших бугорка. «Странно, — нахмурилась она, — не припомню ничего подобного на своей рубашке. Кстати, а где же рубашка?.. Черт!» Ее ладонь, оставив подушку, резко легла на грудь и разом закрыла оба бугорка, которые оказались двумя затвердевшими от смущения бусинами в смуглых ореолах. Вампир снова, без разрешения, стянул с нее всю одежду. «Даже белья не оставил, гад!» Чаша возмущения по отношению к нему еще вчера была переполнена, а сейчас она норовила не то, что расплескать весь накопленный гнев, но и надеться виновнику этого самого гнева прямо на голову. В сердцах, не сдерживая возмущения, Интегра сдвинула крышку в сторону, и, сев, торжественно явила себя свету. Ее тут же ослепил последний луч закатного солнца. Был поздний вечер. Сонно, после жаркого майского дня, закатывалось дневное светило. Где-то впереди, в стороне источника света, слышался далекий птичий галдеж. Сзади тихо потрескивали дрова в большом каменном камине. Звуки отражались от голых замковых стен, покрытых старинным облицовочным камнем и наполняли большую комнату, украшенную двумя колоннами-подпорками из крепкого, почерневшего от времени дерева. Когда глаз леди наконец смог привыкнуть к свету, она разглядела перед собой закут, вроде маленькой комнаты с двумя расположенными друг напротив друга мраморными лавками, которые разделяло раскрытое окошко из резного гладкого камня с обеих сторон. На подоконнике окна, лишенного занавесок, сидел коршун и деловито чистил перья. Видимо, это было его любимое место. К несчастью, он даже не подозревал, что в замок наконец въехал кто-то живой и не очень. — Пошел нахрен! — громко рявкнула леди на птицу, и та, сильно испугавшись, оставив на подоконнике теплое маховое перышко, улетела прочь. По комнате прокатилось небольшое эхо. Интегра в поисках слуги огляделась по сторонам. К ее счастью, в комнате она была одна. Ее взору предстало убранство большой хозяйской спальни. Первым, что поразило, стал сверкающий чистотой старинный дубовый паркет, абсолютно не характерный для заброшенного на полтора века жилища. На удивление, чистым был не только пол, но и небольшие окна с толстенькими стеклами в виде сот, и потолок, укрепленный от стены до стены черным крепким деревом. Стены, также сверкающие чистотой, выглядели слишком голыми из-за отсутствия гобеленов и картин. Редкая мебель, представленная парой комодов с открытыми пустыми ящиками, резным огромным шкафом, да тремя сундуками с оборванными замками, подталкивали к неутешительному выводу: помещение было кем-то здорово обворовано. Леди с тоской, щурясь, оглядела два небольших стула и согревающий ее со спины камин из белого камня, лишенный позолоченных элементов (вместо них в отделке виднелись небольшие выемки), и зависла взглядом на противоположном конце комнаты, где стоял лишенный матраца и балдахина каркас огромного ложа. Размер воистину потрясал. Ложе тянулось от стены до стены, и вперед метра на три с половиной. Интегра конечно предполагала, что у ее высоченного слуги кровать могла быть достаточно большой, но даже представить себе не могла, насколько. Это ложе, сотворенное искусной рукой безумного мастера, могло вместить пятерых, а если потесниться, и на шестого бы места осталось. Леди сразу смекнула, чем, кроме беспечного сна, на нем можно было заниматься. Она тихонечко вылезла из гроба, и закрыв его, позабыв про то, что была нага, спокойно подошла к изделию. — Да-а… — потрясенно прогудела она. — Вот на этом ложе «страстный квартет», должно быть, и звучал. Звучал на весь замок… А замок-то большой? Охваченная любопытством, она, захватив свои очки и повязку с одного из комодов, быстро подошла к раскрытому окну и осторожно выглянула на улицу. Окна графских покоев выходили на юг — к горам, и на север — во внутренний двор. Взору леди предстали покрытые густым лесом дали, изрезанные артериями каменистых рек. Одна из таких рек выходила из зеленой гущи, и, огибая крутой утес, на котором расположился замок, текла на восток, к подножию, у которого находилось старое заброшенное кладбище. Взглянув вниз, Интегра увидела во всем великолепии глубоченный ров и сам утес, постепенно переходящий в старую толстую крепостную стену. Чуть ниже ее окна тянулась вдоль всей стены небольшая каменная перекладина. «Харкер был очень-очень смелым человеком», — невольно подумала она, зная, что именно по этой узкой перекладине, тянущейся с востока на запад, проходил его путь к спасению. От видов невольно закружилась голова. Леди отошла от окна и присела на один из двух холодных уступов. — Значит так, — строго заговорила она с собой, — Что мы, Интегра, имеем? Первое: мы не пленники… возможно. Во всяком случае, мы не прикованы в каком-нибудь подземелье тяжелой цепью, руки и ноги наши свободны, и от одежды, в том числе… — она внимательно оглядела комнату в поисках своей одежды. К сожалению, взгляд наткнулся только на аккуратно сложенные на втором комоде вещи чудовища, и на небольшой сверток, обернутый красивой крафтовой бумагой и прихваченный пеньковой веревкой. Сверху свертка лежала записка. Леди подошла, чтобы прочесть. «С пробуждением, моя дорогая госпожа! Надеюсь, в моей скромной обители спалось тебе сладко. Вероятно, ты сейчас пребываешь в расстройстве из-за отсутствующих личных вещей. Знай — они в полном порядке: я забрал их, чтобы выстирать. К следующему утру я их тебе верну. А пока прими от меня скромный подарок: в этом свертке одежда для тебя. Одевшись, приходи в гостиную, там тебя будут ждать вкусный ужин и мое общество.

С нетерпением жду твоего появления. Твой Д.

P.S. Прости, что бросил тебя одну в комнате. Находиться рядом с прекрасной обнаженной женщиной без ее ведома считаю величайшей наглостью». — В гостинице Бистрицы валяться, обнимая эту самую «прекрасную обнаженную женщину», тебе никто не мешал, — раздраженно буркнула леди. — «Твой Д» — твой дурень. Ладно, в платье какой эпохи этот гад решил меня разрядить? Отложив письмо, Интегра распаковала скромный подарок и развернула свернутую в нем одежду. Даже самые смелые ее фантазии не смогли переплюнуть то, что вампир предложил ей надеть. — Твою ж мать… — ошарашенно прошептала она, рассматривая вещь. В подарке оказалась современная цельная пижама-летучая мышь (Интегра слышала, что она, вроде как, называется кигуруми) с черными тапочками-лапками и мягким ушастым капюшоном, на котором были вышиты милые глазки, носик и клыки. — Это мне… по замку ходить? Нет, он издевается… Она ошарашенно покрутила в руках изделие, примерила, приложив к груди и животу, а затем, от невероятного смущения прислонив к лицу, застонала в ткань, что было сил. — Нет! Ну я не могу! Ну что это такое?! Он надо мной издевается! Это же не жизнь, а настоящая фантазия шизофреника! Господи, дай мне сил не свихнуться и вернуться отсюда живой…

***

Перебесившись и смирившись со своим безвыходным положением, леди облачилась в подаренную теплую пижаму и отправилась искать виновника ее бесконечных нервных срывов. Виновник, в свою очередь, не удосужился даже намека оставить, какую из трех деревянных дверей, ведущих из хозяйской спальни, госпоже требовалось отворить, чтобы попасть в гостиную. Методом небезызвестного Тыка Интегра отворила первую приглянувшуюся, и, выйдя в просторный чистый холл, столкнулась еще с двумя такими же дверями. — Гребаный лабиринт… Ладно. Она смело повторила попытку и попала в круглое захламленное старой пыльной мебелью помещение. — Не туда. Окей, — легко согласилась она и решила отворить вторую дверь. Как только та открылась, в лицо леди наотмашь ударил порыв прохладного ветра. Впереди была длинная крепостная стена. — Черт! В сердцах захлопнув ее, Интегра вернулась в покои и попробовала одну из двух оставшихся. За следующей оказалась винтовая деревянная лестница. — Лестница… Нет, по книге там лестниц не было. Черт. Надеюсь, в романе действительно описывался путь, иначе я сейчас трачу время зря. Попробовав последнюю дверь, Интегра очутилась в другом холле с двумя другими дверями. Одна, к счастью, будто бы специально была отворена. За ней просматривался край большой комнаты с разожженным массивным каменным камином (так же лишенным позолоченных элементов), и длинным обеденным дубовым столом, на котором в простеньких покупных стеклянных вазах стояли колючие ветви душистых майских роз²⁴. Ни чудовища, ни хваленого ужина в гостиной не оказалось. Внезапно на этаже ниже раздался чей-то громкий чих, затем, судя по звуку, что-то разбилось. До леди через пол дошли только слабые отголоски. Предчувствуя близость цели своих поисков, она быстрым шагом прошла мимо камина и длинного стола к противоположному концу гостиной и исчезла на винтовой лестнице, ведущей вниз. Алукард хозяйничал на кухне — готовил ужин для дорогой, как он думал, все еще спящей леди. После изнурительной уборки в замке (на которую, даже со скоростью немертвого, ушло почти двенадцать часов), и иных немаловажных дел по снабжению, кухонная возня стала сущим пустяком. Вампир приступил к ней с особенной нежностью и удовольствием, пускай и был вымотан настолько, что идея прилечь на собственноручно вычищенный пол и прикрыть глаза хотя бы на пару минут, из разряда «безумных» перешла во вполне «здравые». Для страшно сердитой дамы немертвого сердца в качестве основного блюда он решил подать одно из самых любимых и простых: мититеи²⁵ с тушеной капустой в томатном соусе. Сам он, конечно, ни одно из своих блюд никогда не пробовал, но хорошо знал, какие больше всего нравятся людям. В качестве аперитива²⁶ он выбрал рассольный сыр из овечьего молока и домашнее красное полусухое вино, купленное за наличку у местного фермера. (После изнурительной уборки Алукард, убедившись в безопасности, успел слетать в ближайший крохотный городок за продуктами и домашней утварью.) Перед основным блюдом госпоже будет предложен легкий салат на манер греческого, а после — нежный штрудель с томлеными яблоками. Алукард надеялся крохотными приятностями, вроде вкусного ужина, вновь добиться расположения своей не на шутку рассерженной и огорченной леди. Когда госпожа, спустившись по лестнице, показалась на пороге кухни, вампир как раз занимался одним из этапов в приготовлении мититей, а именно, добавлением в мелко порубленный фарш злосчастного чеснока. — Апчхи!!! — громко содрогнулся Алукард всем телом, стоя на коленях на некогда чистом деревянном полу. Перед ним уныло лежали осколки белой керамической мисочки и разбросанный по паркету измельченный виновник чихоты. — Черт бы тебя побрал, луковица порезанная! — Будь здоров, мой хороший, — недобро прогудела Хеллсинг, расслабленно развалившись в дверном проеме. Милый ушастый капюшон наполовину скрыл ее лицо, оставив видимыми только тонкие губы. Алукард поднял голову. Белки его глаз были практически неотличимы от алой радужки. Треклятое растение воздействовало на него как сильнейший аллерген. — Милая, ты уже..? Я думал, ты еще пару часов подремлешь. Как спалось? Мой подарок пришелся тебе по вкусу? — Нет, — честно ответила она. Возникла небольшая напряженная пауза. Алукард не ожидал такого ответа. Он искренне считал, что Интегра оценит его крохотную шалость. В его представлении строгой леди шло абсолютно все. А такая невинная глупость, как пижама-летучая мышь, по его мнению, для мрачного замка была самым подходящим шутливым вариантом. Он и сам хотел взять себе такую же пижаму, побаловаться, но, как всегда, не нашел подходящего размера. Леди заметила, как ее слуга кардинально изменился в лице. Ее неблагосклонность искренне его расстроила. Решив, что терзать его из-за подобной шалости было бы слишком жестоко, она решила переключить его внимание на экономическую сторону вопроса. — Откуда ты ее взял? — Купил в городе, — машинально ответил он. — А деньги откуда? — Продал кое-что, — он мотнул головой в сторону, чтобы отбросить назад упавшие на лицо волосы. — Старинные вещи продать легко. К счастью, в моей стране все еще ходят бумажные деньги. Так вот, я слетал в ближайший город, по-быстрому обошел пару зажиточных домов, а затем, к моему счастью, обнаружил богатенького туриста. Втюхивать долго вещь ему не пришлось. Я ловко обвел его вокруг пальца и обзавелся достаточно кругленькой суммой. — И что же ты ему продал? — Свой перстенечек, — он поднял вверх левую руку, лишенную белой перчатки, и, показав ладонь тыльной стороной, пошевелил пальцами. Вся кисть была покрыта яркими алыми точками. После показа он опустил руку и потерся носом о локтевой сгиб. — Ты видела его дважды на моей руке. — Так он же — часть тебя, — леди удивленно свела брови к переносице, и, оторвавшись от дверного косяка, решила подойти ближе. Состояние чудовища не на шутку ее взволновало. Путь лежал через длинное кухонное помещение, украшенное тремя колоннами-подпорками из черного древа, в котором из мелкой утвари времен Дракулы не осталось даже крохотной десертной ложечки. По правую руку от Интегры стояла длинная череда старых кухонных комодов с покосившимися от времени ящиками и пара разделочных столов. Над ними на стене висели принесенные чудовищем из городка новые блестящие сковородки, большие деревянные ложки и иные предметы кухонного быта. Рядом, на комоде, стояли новенькие медные котелки в количестве пяти штук и ножи в больших деревянных ножнах. По левую руку от леди шла голая стена, заканчивающаяся огромным очагом с плитой и большой каменной закопченной вытяжкой. Над очагом висел на крючке котелок, под котелком были потухшие угли. Судя по доносящимся из него ароматам, вампир уже успел приготовить что-то вкусное. — Именно, — Алукард растянулся в скромной улыбке, невольно отвлекая леди от рассматривания его замковой кухни. Не удержавшись, он вновь содрогнулся от чихания. — Будь здоров, — искренне пожелала Интегра. — Спасибо… Перстень — часть меня, а значит, только зайдет треклятое солнце, как он обратится в милую летучую мышку, точно ты сейчас, и по первому зову вернется к своему настоящему хозяину — мне. А алчный человечишка останется с носом… Апчхи!!! — Он хотя бы с носом останется, не то, что ты… Ты свой скоро весь прочихаешь. Вампир в ответ вновь содрогнулся всем телом и поднес руку к лицу, чтобы почесать страдающий более всего длинный профиль. Леди опустилась коленями на паркет и резко схватила слугу обеими руками за обнаженную покрасневшую кисть. — Не смей трогать лицо грязными руками. Они у тебя от чеснока и так все пятнами пошли! — У меня нос чешется! — с досадой застонал Алукард и зажмурил глаза, не в силах больше терпеть невыносимый зуд. — Отрасти себе новый, — на полном серьезе предложила леди, зная, что регенерация была для ее чудовища пустяковым делом. — Не буду. — Почему? — Экономлю силы. Их после того, что я натворил в лесу не так много осталось… Апчхи!!! Он вновь содрогнулся всем телом, на этот раз чуть не задев госпожу. Интегра быстро стянула с себя капюшон, чтобы лучше видеть, и, на этот раз, схватив слугу обеими руками за голову, заставила обернуться и поглядеть на себя. Первым, что увидел Алукард, стал блеск прозрачных линз ее круглой оправы. От яркого света вновь пришлось зажмуриться. Леди легонько похлопала его по тощей щеке. — Не молчи, говори, где тебя чесать. — Нос… Нос! — тут же подхватил вампир. — Кончик и чуть ниже. Он сильно напряг лицо, и оно покрылось небольшими мимическими морщинками. Казалось, это была последняя минута его терпения, по прошествии которой, прикоснувшись к коже измазанными в чесноке руками, он подписал бы себе настоящий смертный приговор. Леди крепко схватила его за копну угольных волос на макушке, и, зафиксировав голову, чтобы не дергался, смело начала почесывать. Вампир моментально расслабился и, покрывшись мурашками, утробно застонал, не сдерживая удовольствия. — О, да… О, Господь всемогущий… — на предыхании вырвалось из его горла. — Еще, госпожа, почеши снизу! Интегра не думая исполнила просьбу и прошлась короткими ухоженными ноготками по твердым крыльям носа и под ними. Вампир открыл рот, и, натянув верхнюю губу на зубы, подставился под ласкающие пальцы. Горло его сильно вибрировало от удовольствия, точно у мурчащего кота. Леди залилась сильнейшим румянцем. Ей в новинку было наблюдать родное чудовище на пике удовольствия. Вырывающиеся из его горла сладкие постанывания неожиданно сильно пришлись ей по душе. Вполне закономерно в седовласой голове возник крамольный вопрос о том, звучал ли Алукард так же громко и сладко, пребывая с кем-нибудь в постели. От мыслей кровь в жилах вскипела и направилась туда, где ей на данный момент быть было не положено. Сполна насытившись приятными почесываниями вокруг носа, растянувшись в широкой улыбке удовлетворения, вампир облюбовал замутненным взглядом возлюбленную женщину и загудел, не отдавая отчета своим словам: — А теперь, милая, я вынужден тебя попросить погрузиться немного глубже. — Куда?.. — басом спросила госпожа. — В нос. Она моментально убрала руки от говорящей головы и спрятала их за спину. Просьба была более чем отвратительна. — Не буду я туда пальцы свои совать! И вообще, неприлично просить даму сердца о таких мерзостях! — Госпожа, — искренне взмолился вампир, — мы с тобой не чужие друг другу люди, мне больше никто кроме тебя, родимой, помочь не сможет! Всего лишь кончик изнутри ноготком почеши. Ощутив, что леди его отпустила, он, точно прокаженный пополз на коленях в ее сторону. Она, испугавшись, попятилась назад. Алукард быстро догнал ее на полу и крепко сжал в объятиях, чтобы она не могла сбежать. Леди оказалась притянута на его колени. Она взаимно вцепилась с ногтями в него, не понимая, что он от нее хочет. Ее пальцы собрали в складочки белую рубашку на его широких плечах. Оба замерли, в полном недоумении разглядывая друг друга. Вампир безрезультатно покрутил зудящим носом во все стороны, и, не сдержавшись, громко и влажно чихнул. Лицо Интегры побагровело. — Живо отпустил меня!!! — громко заорала она ему в лицо. — Я, значит, голая, просыпаюсь хрен знает где, ломая голову ищу выход в гребаном лабиринте бесконечных коридоров, а ты тут на полу валяешься, чесноком обдолбанный, козел красноглазый! — Госпожа, чеснок есть в рецепте! Я бы не принес эту гадость сюда, если бы не… — на автомате стал оправдываться вампир, и, прервавшись, вновь выплюнул очередную порцию воздуха. Ее приказ пролетел мимо его ушей. — Его необходимо добавить в фарш! — Я тебя сейчас в фарш добавлю! — зло пригрозила леди, и, безрезультатно дернувшись в попытке освободиться, покрутившись, высвободив руки, попыталась влепить вампиру пощечину. К сожалению, он держал ее слишком тесно к собственному телу, и у нее не было ни малейшего шанса нанести ему какой-либо существенный вред. Она в сердцах забарабанила ладонями по его широкой спине, и, не добившись желаемого, схватившись за угольную шевелюру, вырвала небольшой клок волос. Алукард легонько оскалился от боли, но остался при своем. Леди громко зашипела, точно разъяренная змея, и, поборовшись еще немного, выдохлась и остановилась, чтобы выплюнуть очередную порцию недовольства. — Свалился же, Дьявол, на мою голову! За что, скажи, за что меня тобой Господь наградил? Вместо ответа вампир содрогнулся всем телом в очередном чихании. — Так! — командным тоном рявкнула леди. — Быстро отпустил меня! Сильные руки моментально расслабились и повисли вниз, точно две длинных веревки. Алукард предпринял провальную попытку поднять их и пришел в настоящее замешательство. Руки его не слушались. — Вот так оказия… Вот и выросла госпожа! — криво растянувшись в ухмылке подметил он. — Таких действенных приказов я не помню со времен Ван Хеллсинга. Кажется, он был единственным, кому мое тело подчинялось с такой охотой. — Встал, — не обращая внимания на болтовню, хладнокровно приказала леди. К тому моменту она уже успела слезть с его нагретых ее телом колен и подняться на ноги. Алукард неспеша встал прямо, будто не по своей воле. — Может хватит, милая? Я не инвалид вроде, на ногах стоять умею… Интегра объяла его с ног до головы строгим холодным взглядом. Ее непослушное чудовище выглядело ужасно. На первый взгляд создавалось впечатление, будто его покусал разъяренный пчелиный рой. Кисти рук и кожа вокруг длинного профиля были покрыты крупными алыми пятнами, а в глазах невозможно было отличить белки от радужек. Была еще пара раздраженных пятен на шее, прямо над горловиной (видимо вампир все же успел прикоснуться грязной рукой к нежной коже) и у правого уха, на виске. — Да, дружочек, видок у тебя не товарный… — с сожалением подметила она. Ее лоб порезала небольшая вертикальная морщинка. — Где у тебя чистая вода? Кран или, может, ведро? Эту дрянь надо смыть. — Ведра… — вампир оглядел внимательным взглядом кухню, и, не найдя никаких емкостей с водой, нервно цокнул языком. Он имел за собой привычку не таскать больше, чем необходимо было на данный момент. — Во внутреннем дворе есть старый колодец — единственный источник чистой воды во всем замке. Леди понимающе кивнула. — Хорошо, веди меня к нему. — Сейчас? — Алукард завертелся на месте, не зная, за что схватиться. — Погоди, я еще ужин не закончил. Мне надо нарезать тебе салат, испечь шарлотку, в конце концов, поджарить мититеи на гратаре. Я не могу уйти с кухни прямо сейчас. — Какие ми… ми… — она попыталась выговорить странное название блюда. — Ты себя в зеркале видел, Алукард? — Ну… Видел. Пять с половиной веков назад… А что? Интегра раздраженно закатила глаза. — Так. Шагом марш во двор к колодцу. Вампир не сдвинулся с места. Леди застыла, дав непослушному чудовищу полминуты для исполнения приказа. Когда время подошло к концу, а результата не было, она гневно заехала миниатюрным подъемом стопы слуге по пятой точке. Алукард подпрыгнул на месте, как ошпаренный. Более полу тысячелетия никто не смел прикасаться к запретной части его тела. — Rahat!²⁷ — ошарашенно сорвалось с его губ. В ответ Интегра пнула снова, на этот раз точнее и сильнее. — Что ты, в самом деле, госпожа, рассердилась так горячо? Я же не ишак какой-нибудь! По напряженным ягодицам прилетел третий, заключительный пинок. Алукард скрипнул зубами, и, пока госпожа не начала бить по более чувствительным местам, решил подчиниться. Его тело качнулось, начиная движение, и он быстрой нервной походкой отправился в другой конец кухни, где находилась винтовая лестница, ведущая вниз, к подсобке и выходу во двор. Получать пендели оказалось более унизительно и неприятно, чем пребывать в состоянии марионетки своей возлюбленной леди, которая, к своему удивлению, открыла в себе настоящий командный тон. В последнем случае Алукард мог ожидать всего, чего угодно, даже приятного. Госпожа вольна была отдать приказ поцеловать себя или занять чем-то более активным, и вампир с огромным любопытством и удовольствием понаблюдал бы за тем, как собственное потерявшее волю тело стало бы выполнять подобные поручения. — Упрямый идиот, — гневно бросила госпожа слуге в спину, пока они спускались по бесконечным пролетам старых винтовых лестниц. Алукард решил поддержать взаимный обмен любезностями и на эмоциях выплюнул: — Строптивая верховодка. — Гордец. — Тростиночка. — Дрыщ. — Мне кажется, госпожа, мы друг другу очень подходим! — Молчать! — сердито закончила леди. Алукард громко чихнул. — Будь здоров. — Да уж, будешь с тобой здоровым! — проигнорировав приказ, возмутился вампир. — Колотишь, бранными словами кроешь… Он быстро скрылся в дверном проеме. Интегра прибавила шагу, слуга завел ее в лабиринт длинных незнакомых коридоров. — Твоей была затея чеснок купить. — Моей. Ради тебя, кровиночки, стараюсь, себе во вред. — Я не просила тебя о такой заботе, — пренебрежительно фыркнула леди. — Да, не просила, — черноволосая голова утвердительно качнулась в небольшом кивке, — но если я не приготовлю ужин — ты останешься голодной, если не расстелю постель, не разожгу на ночь камин — ты замерзнешь и не сможешь выспаться, а если не приберусь в многочисленных комнатах и коридорах своего замка, ты в принципе не войдешь внутрь (поверь мне, внутри стояла невероятная грязь). Все, что ты сейчас видишь — результат моих непосильных трудов: слетать туда-то, купить то-то, притащить это, вытереть там-то, вымести здесь да протереть чего-нибудь… везде. Каждая стена, каждое окно, каждый пол и потолок сегодня испытывали на себе мои «ласковые» прикосновения. Я бы был рад вместо всего этого продолжить лежать с тобой, тепленькой, в обнимку в дорогом гробу, но сильное чувство привязанности, которое ты запрещаешь называть любовью, сподвигло меня на совершение подвигов. Я жажду заботиться о тебе, госпожа. Иногда, правда, моя забота приводит к неожиданным сюрпризам вроде спонтанной покупки забавной пижамы и идеи во что бы то ни стало соблюсти рецепт… Но ты не суди меня строго: мы только начинаем жить вместе, и я из-за этого чрезвычайно сильно волнуюсь. В волнении, как знаешь, я сам не свой — чудной. Интегра, дослушав небольшой монолог до конца, стыдливо подумала, что зря обесценила труд родного чудовища. Ей до сих пор не был до конца известен масштаб его подвига, ведь она обошла только крохотную часть огромного замка. — Прости, если мои слова могли тебя обидеть, — скромно извинилась она. Алукард остановился у массивных створок большой клепанной железом двери, и, со скрипом отворив ее, повернулся к госпоже лицом. — Не беспокойся, дорогая, я знаю, что ты не со зла, — он мягко улыбнулся ей. — Добро пожаловать в мой неказистый сад. Его тело привычно качнулось, переваливаясь с ноги на ногу и, спустя мгновение, исчезло в дверном проеме. Впереди стелились несколько потертых каменных ступеней, ведущих в заросший внутренний двор, покрытый от стены до стены старой брусчаткой, в стыках которой обильно росла нежная зеленая трава. Леди осторожно подошла и замерла в дверном проеме. Была тихая ранняя ночь. Луна, словно большое круглое зеркало, освещала тусклым светом замок и окрестности. Света хватало сполна, чтобы даже человек мог, не напрягая зрения, увидеть во всех подробностях оставленный более чем на полтора века внутренний двор. Первыми, однако, захватили внимание Интегры не дивные виды пышных кустов, деревьев и травы, а запахи. Свежесть ранней ночи переплеталась в воздухе с тонкими ароматами цветущих кустов майских роз, за век заполнивших почти все открытые участки. Впереди, на небольшом зеленом островке, над пышными колючими ветвями, богато украшенными нежными розовыми бутонами, возвышались остатки мертвых деревьев: яблони с огромным дуплом и широкого, лишенного коры дуба. Оба дерева давным-давно погибли из-за отсутствия ухода. Теперь в благоухающей красоте они являлись горьким напоминанием настоящей катастрофы, полтора века назад произошедшей с их гордым хозяином. — Какой чудесный дикий сад… — тихо прошептала госпожа. Обилие цветущих кустов стало для нее приятной неожиданностью. Заросший двор невольно напоминал ей дивный сад какого-нибудь доблестного рыцаря цветов, сошедшего со страниц старого любовного романа. Она даже представить не могла, что так мог выглядеть двор чумы человечества. — Чудесный? О, ты не видела его полтора века назад, когда здесь не было таких несусветных зарослей и сорной травы, — спокойно загудел вампир. — До сих пор до конца не верится, что я снова могу ступать по этой брусчатке. Кажется, будто мое последние присутствие здесь было в прошлой жизни. Я тогда часто приходил сюда. Любил прилечь и подремать вон под тем… — он кивнул на лишенный коры дуб и помрачнел. Его лоб прорезала небольшая вертикальная морщинка. — Этот дуб был посажен мною, когда я впервые въехал в замок. Посмотри, от его могучей громады остался только сухой ломкий ствол. Признаться честно, от того «меня», что жил здесь веками, во «мне» сегодняшнем тоже не так много осталось. Я стал другим, изменился, обнищал душой и сердцем, точно моя обитель. Ван Хеллсинг выбил из меня всю жажду жизни. Я не тот Дракула, что жил здесь когда-то. Тот Дракула строил планы, жаждал новых впечатлений, жадно отбирал у людей радость их существования и присваивал себе, а я… Мне ничего этого не нужно. Проснувшись сегодня, я блуждал по замку и глядел на то, что осталось от его былого величия. Потрепанное благородство: пыль, грязь и полная разруха окунули меня в пучину настоящего отчаяния. Я бродил по многочисленным коридорам и комнатам, в которых из-за отсутствия мебели и предметов прикладного искусства на стенах поселилось одинокое эхо моих шагов. Бродил и плакал от бессилия, как малое дитя. Это был мой родной дом. Раньше здесь было невероятно красиво и уютно, как у всякого хорошего хозяина. Этот дивный сад, от которого теперь остались только заросшие кусты шиповника, был крохотным зеленым островком в море облагороженных мною крепких каменных стен. В гостиной, например, где камин и длинный дубовый стол, висели две картины и три широких французских гобелена-натюрморта. Они прекрасно удерживали тепло, не позволяя комнате быстро остывать зимой. На полу, перед камином лежала шкура бурого медведя. Она была такая мягкая и теплая на ощупь... Я часто сидел, опустив на нее голые ступни, глядел на трепещущее пламя и думал о смысле своей долгой жизни. Я безумно любил здесь жить, госпожа. Теперь очень больно видеть, как все пришло в упадок. От времени и мародеров пострадала даже ванная комната, в которую я тебя сегодня поведу после ужина. В ней, с южной стороны, около каменного лежбища, сконструированного под мои необычные нужды, были два больших окна, а в них — дивные цветные стекла в металлической оправе — витражи. Когда через них просачивался солнечный свет, они окрашивали пестрыми узорами стены и пол, и камин напротив. Так просто и красиво! Иной раз, бывало, задремлешь невольно в теплой воде, а проснувшись не понимаешь, где очутился: по стенам — сплошь глубокая синева да белые вихри, а на их фоне искусно переплетенные тоненькие позолоченные колосья да стебли цветов, на кончиках которых — по нежному алому бутону. Такое чудо, а ведь всего-то — преломление света через цветное стекло… Больше этих витражей нет — воры вынесли их вместе с оправой. Вместо дивных окон в ванной комнате теперь две огромных квадратных дыры, на полу и стенах сор да пыль. Я три часа ползал на карачках и оттирал все, что нанесло за столетие простоя. Ценная утварь — вынесена, остальную, превратившуюся в хлам — пришлось выбросить. Мой родной дом превратился в склеп с пустыми унылыми стенами. Теперь он гордо может называться пристанищем мертвеца. Вот только мертвец отчего-то этому ни капли не рад, его сердце разбито. Леди не смогла вымолвить ни слова. Искреннее откровение чудовища легло камнем на ее сердце. Хеллсинги заслуженно отняли у Алукарда все, что ему было дорого, и даже больше — его личность, и Интегра спокойно смирялась с этим страшным фактом — с чудовищами всегда следовало поступать особенно жестоко. Но теперь, узнав слугу получше и узрев разруху своими глазами, ей впервые стало его по-человечески жаль. Вампир услужливо подал своей леди руку (он стоял в самом низу, сбоку от лестницы). Интегра не раздумывая взяла его за чистое запястье, и он сопроводил ее в колючие заросли шиповника к большому круглому колодцу с широкими бортиками из полированного камня. К колодцу уже была протоптана свежая небольшая тропинка (должно быть, Алукард не раз спускался к нему набрать чистой воды). На месте сразу же возникла проблема: вампир не мог из-за грязных рук самостоятельно набрать воду. Леди, не дав ему даже минуты на размышления, взялась за дело сама. Перекинув поводок блестящего новенького ведра через массивный металлический крюк, она осторожно опустила его до самых грунтовых вод, и, спустя минуту, набрав по ощущениям около половины, стала поднимать обратно. Колодец был очень глубокий. Его круглый ход прорезал всю скалу, на которой был расположен замок, и уходил далеко вниз. Алукард тем временем присел на широкий бортик и стал ждать, пока его леди справится с делом сама. В обычном состоянии он никогда не позволил бы ей заниматься чем-то подобным. — Тебе не тяжело? — не скрывая беспокойства, спросил он. — Нет, — громко выдохнула Интегра, — я не развалюха, с ведром справиться смогу. — Точно не надорвешься? Интегра остановилась, чтобы перевести дух. Дело оказалось труднее, чем она ожидала. — Это не стоит твоего беспокойства. Я немного позабочусь о тебе, если ты не против. — Не против… — неуверенно произнес Алукард. Леди повернула голову и объяла его тревожным взглядом. В сумраке ранней ночи она практически не различала цвет. Среди серых и черных оттенков ярко горели только алые точки родных глаз. — Все будет хорошо, — ласково добавила она, — больше твою обитель никто не посмеет обокрасть. Те, кто это сделал, давно мертвы, а потомок того, кто нацепил на тебя ошейник, теперь на твоей стороне. Мы с тобой все здесь приведем в порядок. Знаешь, я ведь тоже пережила однажды нечто подобное, — восстановив силы, она продолжила тянуть ведро из недр колодца. — Тридцать лет назад, после того, как ты исчез, а Майор был убит, мы с Викторией вернулись в мое поместье… Вернее, в то, что от него осталось. Это было страшное утро, я впервые не смогла узнать собственный дом. Левое крыло было полностью охвачено огнем, а в правом местами отсутствовали стены, и я могла видеть искаженные бетонные перекрытия и все, что стояло на них: мою кровать, мой стол, старую подсобку, кабинет… Все, даже простынь, даже тяжелые шторы на том, что осталось от высоких окон… все было измазано в крови. Она вновь остановилась, но теперь не от усталости. Движения мешали сосредоточиться на мысли. Леди намотала грубый трос, держащий ведро, на запястье, чтобы он не выскользнул из рук, ее хмурый взгляд завис на металлическом крюке колодца. Он невольно напомнил ей торчащую из бетона грубую арматуру. Перед глазами замелькали неприятные картины прошлого. — Стояла невероятная вонь, состоявшая из смеси горящей резины, пороха, плоти и тошнотворно-металлического аромата крови. Всюду, куда бы я не глядела, были останки тел моих солдат. Я часто видела смерть и привыкла к тому, как страшно меняет она облики своих жертв. Но одно дело глядеть на незнакомца, другое — находить под ногами оторванную руку человека, которого знала в лицо, а затем, подняв взор, по частям визуально собирать его воедино… — она взяла небольшую паузу, чтобы проглотить образовавшийся в горле ком, а затем продолжила упавшим голосом. — Это была настоящая мясорубка, в которой живые люди по моему приказу превращались в фарш. — Дорогая, ты не могла поступить иначе, — подал голос вампир. Ему была хорошо знакома картина кровавого рубища. Ему, в отличии от Интегры, она нравилась. — Эти люди сражались за деньги, и умерли за деньги. Они знали, на что идут. — Нет, не знали, — грубо перебила леди. — Никто из нас не знал, насколько был силен враг. — Ни один полководец не может предсказать все риски войны, — цинично продолжил вампир, — в этом один из ее главных ужасов. Ты никогда не знаешь, сколько людей погибнет по твоему приказу, и сколько, ослушавшись его — от твоей руки. Но самое страшное в том, что вояки, их семьи: дети, жены и старики — для тебя — просто ресурс. Леди повернула голову и бросила в сторону слуги страшный взгляд. Она ни на толику не разделяла его отношения к людям. Алукард считал себя правым, потому бесстрашно продолжил: — Да, госпожа, так было, так есть, и так будет всегда: люди — ресурс, такой же, как серебро или дерево. Ты в праве воспользоваться им, чтобы защитить свои интересы. Я знаю, насколько сильна твоя любовь к людям, это достойно восхищения. К сожалению, предаваясь этой любви, ты забываешь, что тебя от этих людей принципиально отличает. — Между мной и теми, кто погиб, нет разницы, — буквально выплюнула Интегра. Вампир отрицательно покачал головой. — У тебя есть власть, — спокойным тоном возразил он, так, будто объяснял несмышленому ребенку простые житейские истины. — Как бы ты не любила людей, в твоей воле отправлять их на убой. Это — суровая реальность, с которой ты давно должна была смириться. Войны происходят, хочешь ты этого или нет. Так или иначе, ты — Хеллсинг — последняя, кто может защитить человечество от чудовищ, которые являются ничем иным, как обнаженной человеческой натурой. Кто я такой? Кто такая Люси? Виктория? Чокнутый Майор? Александр Андерсон, в конце концов… Все мы — чудовища, сотканные из самых низменных человеческих желаний, взятых в абсолют. Мир полон чудовищ. Интегра обреченно потупила взгляд. Алукард был прав, и она отчасти разделяла его позицию. Натяжение на тросе, связывающем хрупкую женскую руку, ослабло: вампир решил закончить дело самостоятельно. Он обвязал веревку вокруг своего запястья, и, позволив леди освободиться, стал наматывать на локоть. Когда тяжелое блестящее ведро показалось на поверхности, Алукард ловко перехватил его под локоть и поочередно вымыл под небольшой струйкой обе ладони. Холодная вода на воспаленной от чеснока коже ощущалась особенно остро. Вампир оскалился от неприятных ощущений. — Тебе больно? — обеспокоенно спросила госпожа, наблюдая со стороны. — Да, есть немного. Вода, а жжется, будто жаркое пламя, — он поставил ведро на бортик колодца. От легкого порыва ветра боль усилилась, Алукард раздраженно зашипел. — Я могу помочь? — Вряд ли. Это еще ничего, госпожа, однажды чесночной смеси посчастливилось очутиться в месте более чувствительном, чем руки. До того момента я думал, что никогда не буду орать от боли. — Кто-то измазал тебе лицо? — логично предположила она. Он объял госпожу искренним нежным взглядом: она не смогла догадаться. — Не лицо… это был совершенно другой конец тела. Интегра непорочно подумала про ступни. — Не ступни, — скромно улыбнулся вампир, нахально прочитав ее мысли. В богатом воображении леди возник образ стройных мужских коленей. — Снова мимо. Под коленями, конечно, место довольно нежное, но там чесночной смеси точно не было. Подумай еще. Она нахмурила лоб, самое очевидное не сразу пришло ей на ум. — Алукард! — возмущенно вскрикнула она, догадавшись, какую именно часть тела он имел в виду. Ее щеки тут же залились невероятно ярким румянцем. Вампир беззлобно засмеялся. Набрав немного воды в ладони, он тщательно умыл лицо и быстрым привычным движением зализал назад растрепанные волосы. Шевелюра еле заметно заблестела от влаги в тусклом лунном свете. — Да, госпожа! В молодости я любил экспериментировать. — О чем ты думал?! Алукард беспечно пожал плечами. — Вернее спросить не «о чем», а «чем». Я полагал, что это добавит в акт любви некоторую остроту. В тот момент это прекрасное во всех отношениях занятие мне немного приелось. После воскрешения я избаловал себя вседозволенностью. Каждое утро меня прятала новая постель, и грели, прижимаясь, чьи-то теплые, мягкие... Он украдкой скосил взгляд на то, о чем с упоением вспоминал. К сожалению, пижама-летучая мышь была слишком широкой, так что любоваться было совершенно нечем. — Глаза выше, — сухо напомнила Хеллсинг, и, скрестив на груди руки, закрыла вампиру весь обзор. Алукард вынужденно поднял взгляд. — Я хотел сказать «руки». — Даже не пытайся, врать ты не умеешь, — она придирчиво объяла чудовище с ног до головы и добавила, не отдавая отчета своим словам, — кобель. Для немертвого это оказался удар ниже пояса. Только услышав сорвавшееся с вожделенных губ непростительное слово, он пододвинулся к дорогой несмышленой леди вплотную и затараторил, активно пряча раздражение. Леди легонько вздрогнула от его резких движений. — А что мне еще оставалось делать, скажи, госпожа? Я умер, сына зарезали у меня на глазах, у меня не осталось ни семьи, ни дома, ни доброго имени — ничего. Пятнадцатый век на дворе! Мой поступок в данной ситуации, по сравнению с тем, что могло бы быть, не стоит ни единого косого взгляда. Половое беспутство, без остатка захватившее меня в тот момент, сильно помогло на первых порах отвлечься от терзающих душу бурных чувств вроде гнева, горя и отчаяния. Да я чуть руки на себя не наложил! Держу пари, ты на моем месте сделала бы то же самое. — Нет, Алукард, я, в отличии от тебя, имею совесть, — возразила Интегра, от невнимательности пробросив тяжелый отрывок речей про сына мимо ушей. Вампир в ярости сверкнул очами. — Да ты просто не знаешь, что такое плотская любовь, потому и думаешь, что тебя это стороной обойдет. — Даже если бы знала — все равно блудить не стала бы. — Спорим? — он протянул к госпоже напряженную до предела раскрытую ладонь. Леди от изумления округлила глаз. Она не думала, что ее речи заденут его за живое. — Спорить? — осторожно переспросила она, обернувшись вполоборота. Вампир утвердительно закивал. Его взгляд пылал от негодования. — Каким образом? Ты будешь ждать, пока я воскресну, чтобы проверить свою догадку? Знай: я вообще не намерена жить вечно. — Нет, я предлагаю тебе провести безопасный эксперимент: посвятим тебя в науку сладострастья, а затем спросим, желаешь ли ты повторить то, что я с тобой сотворю. — Вступать в половую связь с тобой я не намерена, — напряженно отрезала леди, наивно понимая под «сладострастием» только соитие. — Твоя воля, милая. Со мной никто не по своей воле постель не делил. Малую часть науки этой постигнуть можно, просто слившись в поцелуе. Он для тебя будет достаточно безопасен. Как тебе идея? Алукард от нетерпения растянул губы в подобии оскала. Изначально выдвинув очень выгодные для себя условия, он ждал от госпожи одобрения желанной затеи. Он предчувствовал, что у нее не хватит душевных сил сопротивляться сильнейшему искушению. Интегра глубоко задумалась. Стыдливая мечта безнаказанно вкусить влагу мертвых уст жила в ее сердце с шестнадцати лет, и, несмотря на строгое пуританское воспитание, однажды чуть было не воплотилась в жизнь. Она озадаченно скользнула взглядом по контуру зубастой пасти, решая, стоило ли вступать в заведомо проигранный спор. Искушение было слишком велико. — Я… м-м… — неопределенно произнесла она. — Что, клыков моих боишься? — Вовсе нет, — она смущенно отвернулась и взглянула перед собой во тьму душистой зелени, — но сомнения есть, что ты способен с ними совладать в таком деликатном деле. Удивительно, что эти двухсантиметровые жала при разговоре в решето не превращают губы. — Трехсантиметровые, — удовлетворенно поправил Алукард. — А если быть точным — семисантиметровые: три сантиметра на поверхности, еще четыре в челюсти. — Зачем такие длинные? Разве двух сантиметров не достаточно, чтобы прокусить шею? — Достаточно, но у длинных есть невероятное преимущество: глубокое проникновение в любом положении! Ты не найдешь никого, кто бы отнимал жизнь так же безболезненно, как я. Иные немертвые выгибают жертв настолько сильно, что нередко ломают им шеи. Мне нет нужды творить такие страшные манипуляции. Те чью кровь я пил, в последние минуты находились в комфорте и покое. Длина действительно имеет значение, госпожа… Во всяком случае, если дело касается клыков. Если сильно боишься, могу дать потрогать. Интегра нервно сглотнула. Предложение чудовища было настолько абсурдно, что она не сразу поняла его суть. Конечно ей хотелось притронуться к опаснейшему предмету неизмеримой вампирской гордости, и она бы согласилась, если бы манипуляция не таила в себе смертельную опасность. Она отрицательно мотнула головой: — Прескверная затея. — Согласен, потому настаивать не буду. Алукард позволил себе опереться ладонью о внутренний край колодца. Этим жестом он одновременно легко приобнял дражайшую госпожу и уберег ее от возможного падения вниз. Интегра охотно приняла его ухаживания. Романтичная атмосфера ночного сада подталкивала ее быть более снисходительной к слуге, которого по велению безрассудного сердца все больше и больше хотелось назвать своим любовником. — Да-а, один укол, и мы с тобой поменялись бы ролями, — нараспев подытожил Алукард. — В прошлом я был бы в восторге от такого развития событий, но теперь, благодаря тебе, найдя даже в рабстве особенную прелесть, предпочел бы ничего не менять. Твоя позиция «сверху» меня более чем устраивает. — Позиция «сверху»? — искренне не поняла Хеллсинг. От вибраций голоса по нежной коже шеи и спины до самого копчика прокатилась приятная волна мурашек. Вампир округлил глаза, сообразив, что серьезно накосячил с переводом. Благосклонность госпожи и невероятная усталость от уборки невольно лишили его бдительности. Фраза сорвавшаяся с его уст не должна была иметь никакого пошлого оттенка. — Я имел в виду «выше по иерархической лестнице» — стремительно уточнил он. — Я по-настоящему счастлив от того, что могу исполнять твои капризы. Леди не смогла сдержать скромной улыбки. — Помимо длинных клыков, Алукард, у тебя невероятно длинный и подвижный язык, — тихо заметила она. — И ты даже не представляешь, что я умею им делать. — Что, например? Она обратила полный искреннего любопытства взгляд к дорогому чудовищу, на нее взаимно уставились два круглых алых блюдца. — Ну-у-у… — неопределенно протянул Алукард, растянувшись в кривой улыбке. — Зализывать… раны. Да! Раны, порезы, и ссадины. А еще я неплох во французских поцелуях. Знаешь такие, госпожа? При упоминании поцелуев леди вновь обратила внимание на бледные губы собеседника, подчеркнутые острой тенью в тусклом свете луны. С самой Бистрицы она помнила, какими мягкими и приятными они были на ощупь. Вампир, в свою очередь, жадно обласкал взглядом ее уста, окрасившиеся с заходом солнца в совершенно потрясающий пунцовый оттенок. Оба — и она, и он, невольно подумали о том, что неплохо было бы, в самом деле, пока нет в округе свидетелей, попробовать друг друга на вкус. — Это те, в которых переплетаются языками? — сделав небольшую паузу, спросила леди. Вампир едва заметно нахмурил брови. Его взгляд так и остался прикован к ее устам. — Переплетаются? Едва ли языки похожи на пеньковые веревки. С ними, поверь, происходят вещи совершенно другого характера: их ласкают, поглаживают, посасывают, легонько прикусывают зубами, мягко оттягивают и отпускают, ловят, прижимают, стискивают, захватывают, берут в плен… Сам того не осознавая, Алукард немного сгорбился и, будто завороженный, медленно потянулся к родному лицу. Интегра замерла от легкого испуга. Самый волнительный момент всей ее жизни, момент, который она, будучи взрослой, до последнего пыталась отложить, наконец настал. Мысли стремительно зароились в ее голове, будто пчелы в большом улье: «Позволить или отказать? Если позволить — то что тогда? А если отказать — что будет с ним: расстроится, обидится или стерпит? Почему меня волнуют его чувства, разве не должна я в такой момент думать только о себе? Чего же я хочу на самом деле?..» Интегра успела в последний миг рассмотреть приближающийся бледный лик, все черты родного не-человека: тонкий с горбинкой нос, помнящий ее игривый укус, худые щеки и скулы, которых она безумно любила касаться пальцами, высокий лоб и угольную шевелюру, тонкие брови, густые ресницы, веки, скрывающие глаза, и губы, так часто искривленные в лукавой ухмылке… ее любимой ухмылке. Леди пробрало до дрожи, а после, она сама, впервые безропотно подчинившись желаниям своего сердца, робко потянулась вампиру навстречу. Спустя мгновение живые и мертвые уста слились в нежнейшем, почти что призрачном поцелуе, и оба безнадежно влюбленных существа невольно утонули в блаженном моменте единения.