Шторм

Лезвие звонко выскользнуло из ножен и уперлось Люку прямо в горло. Тот замер, округлив глаза. Эймонд смотрел на него пару секунд, не дыша, а потом моргнул и опустил расслабившуюся руку. — Я говорил тебе не подкрадываться ко мне, — сказал он. — Я не подкрадывался, — возмутился Люк. Он, конечно, двигался тихо и украдкой. Но это не чтобы застать Эймонда врасплох, это чтобы проскользнуть мимо стражи гостеприимного лорда, который так любезно разрешил обоим принцам остаться в его замке на ночь, переждать страшную бурю, воющую за каменными стенами. Принцев поселили в разных концах замка, наверное, чтоб они друг друга не убили, и Люку долго пришлось петлять по коридорам, чувствуя себя вором. Эймонд убрал кинжал в ножны и отложил его. Он уже готовился ко сну. Распущенные волосы свободно лежали на плечах, несколько прядок попали в распущенный ворот рубахи, и Люк старался туда не смотреть, потому что глаза Эймонда были выше — живой, ранее поблескивавший безумием, а теперь только усталостью, и сделанный из сапфира, поблескивающий холодом и смертью. — Зачем ты пришел? — спросил Эймонд. Он расслабленно сидел на постели, сложив длинные ноги и расслабленно опустив руки на худые колени. — Хотел тебя увидеть. Эймонд фыркнул. Тонкие губы раскололись усмешкой. Люка она оцарапала. — Ты, значит, женишься? — пробормотал Люк и присел на постель без разрешения. У Эймонда в сапфире плясало пламя свеч. Оно было желтым и теплым, золотило Эймонду кожу. — Это называется политика, — ответил Эймонд, не моргнув. — Ты ревнуешь? У тебя разве нет невесты? Люк поджал губы и ничего не ответил. Он хотел спросить: «Что нам теперь делать?», — но не доверял собственному голосу — даже в голове этот вопрос звучал жалобно, точно из уст ребенка. Он чувствовал, как все разваливается. Как привычная жизнь ускользает прямо из-под его пальцев. Он смотрел на Эймонда, на его бледную мраморную кожу и красивое открытое без повязки лицо, сейчас, казалось, потерявшее свою жесткость и тень извечного безумия во взгляде, и внутри Люка поднимался ужас от мысли: он лишится этого. Они служат разным монархам. Их семья расколота и скоро будет в огне. От лорда Люк вернется ни с чем, хотя его венценосная мать рассчитывала на него, доверив ему это задание. И Эймонд. Эймонда он лишится. Люк не признается в этом вслух, но терять его было страшно и больно, и очень холодно. Время ускользало сквозь пальцы, между вдохами-выдохами и взмахами ресниц. Эймонд не читаемо смотрел на него, пока, наконец, не сказал: — Потуши свечи. Люк встал на негнущихся ногах и потушил их. — А теперь иди сюда, — велел Эймонд. Люка пробрало мурашками, он ощутил, как к лицу прилила кровь. Голос в кромешной тьме казался бархатным. Он повернулся к Эймонду и сумел увидеть лишь его мутный силуэт. Шторм бушевал снаружи, грохоча о маленькие окна, и света от них не было никакого. Люк подошел к кровати, едва не запнувшись о нее, цепкие руки сжали его за запястье и дернули на себя. Он неслышно ухнул, и сразу же Эймонд прижался к его рту, а тяжелая рука легла Люку на заднюю сторону шеи, сжимая. Руки у Эймонда были горячими, прикосновения — жадными, не вдохнуть. Эймонд развернул его к себе спиной и прижался грудью, жарко задышав на ухо. Люка привычно пробрало мурашками, он зажмурился, сдавленно ахнув. Горячие руки Эймонда опустили вниз, пытаясь торопливо залезть ему в штаны и путаясь в завязках. Губы прошлись щекотным и приятным прикосновением по шее. — Нет, постой, — прошептал Люк и извернулся. Он вывернулся из рук Эймонда, развернулся, надавил на его плечо, вынуждая упасть спиной на постель. Люк залез сверху, придавливая его собой. — Я хочу так. Эймонд лежал под ним, чуть запрокинув голову. В кромешной тьме бушующего за окном шторма Люк различал лишь его силуэт и мертвый блеск сапфира, вставленного вместо глаза. Слышно было их дыхания и стук собственного заполошного сердца прямо в висках. Больше всего Люку хотелось его увидеть. Но было так темно, и редкая молния не давала достаточно света, лишь очерчивала острое лицо и высвечивала серебряные волосы, в беспорядке растекшиеся по подушке. — Я хочу к тебе лицом, — добавил Люк шепотом и, наклонившись, прижался в поцелуе к раскрытому рту. В темноте с Эймонда как будто слетали все покровы. Он расслаблялся, теряя необходимость держать лицо, становился податливее и мягче, точно глина в теплых руках, и на поцелуи отвечал охотнее, и в руках сжимал крепче и желал открытее и отчаяннее, и всегда позволял Люку больше, чем позволил бы при свете. Сейчас он позволял наваливаться на себя и держать себя за руки, и целовать, и кусать, и жадно притираться сквозь одежду. Эта самая одежда мешала. Люку нужно было прикоснуться к его коже, такой обманчивой на вид. Пусть сейчас в темноте он ничего не мог разглядеть, но хорошо помнил: Эймонд был бледен, точно мрамор, и каждый раз Люк ждал, что он прикоснется — и на ощупь тот тоже окажется мрамором, холодным и твердым. Он хорошо знал, что на самом деле это не так. Что под прикосновением, особенно в темноте, Эймонд живой, горячий и даже немного мягкий, хотя сквозь кожу и можно прощупать его твердые кости. От одежды избавлялись торопливо, и кожу сразу же омывал холодный воздух комнаты, и сразу за ним — жар тела, бросая в легкую внутреннюю дрожь. Люк заполошно целовал шею и грудь Эймонда, гладил его бедра и длинные ноги, сжимал за бока — и тот позволял, молчаливо подставлялся под ласку, едва слышно вздыхая, и каждый раз у него широко расходилась худая грудь. И было хорошо, и жадно, и больно. И Люк захлебнулся от восторга и почти умер на месте, когда Эймонд позволил прижать себя к постели грудью и вдавить руку ему между острых лопаток. После просто лежали, Люк прижимался щекой к его плечу, обняв поперек груди. Раньше Эймонд этого не разрешал, он не любил лишних прикосновений, ворчал, что они противные и липкие. А сейчас позволял. Люк пользовался и глотал ком в горле. — Я не собираюсь предавать своего короля, — сказал Эймонд тихо. Люк вздрогнул. — Я не собираюсь предавать свою королеву, — ответил он шепотом, и в носу у него защипало. Он прижался лицом к шее Эймонда, глубоко жадно вдыхая, пряча за этим всхлип. Нечестно. Люк прихватил нежную кожу зубами и жадно укусил сильнее, желая оставить свой след. У Эймонда всегда легко проступали следы на коже. Люк поднял голову. Эймонд лежал, отвернув от него лицо, дышал медленно и неслышно. Его хотелось искусать и сожрать. Чтобы никуда не делся. Чтобы навсегда остался с ним. Люк закусил губу, протянул руку, осторожно оглаживая пальцами лицо, глубокий ровный шрам, твердое веко с камнем под ним, мягкие губы — пальца коснулось горячее и мокрое, на фаланге ощутимо сомкнулись зубы и слегка прижали. Эйм онд взял его за запястье, сжал крепко, почти до боли, выпустил его палец изо рта и прижался к ладони губами, холодным носом вжимаясь между пальцами. Щекотное дыхание дрожало. Люк зажмурился и зарылся лицом в его шею вновь. — Ты бы правда вырезал мне глаз? — шепнул Люк, вспоминая их не-представление, которое, впрочем, действительно успело его напугать. — Да, — ответил Эймонд мягко, не пошевелившись. Люк взял его за подбородок и заставил повернуть к себе голову. Эймонд поддался — Люк его поцеловал, укусил за нижнюю губу и потянул. Он ужасно не хотел засыпать. Время шло слишком быстро, проливалось дождем и рвалось неспокойными ветрами. От Эймонда знакомо пахло, и надышаться им не получалось. Эймонд растолкал его, когда в комнате едва-едва посветлело. Люк непонимающе посмотрел в окно — шторм по-прежнему рвал небо, и оттого не было видно поднимающегося солнца. — Тебе пора уходить, — сказал Эймонд. Люк хотел спросить: «Мы еще увидимся?», — но не стал, потому что боялся услышать очевидный ответ: увидятся они лишь на поле боя. Он поцеловал Эймонда, и еще, и взял его лицо в ладони, и еще, и потянул его за волосы, и еще, и вжался в его тело, забираясь ему на колени, и Эймонд придержал его под бедра, и еще… — Уходи, — повторил Эймонд жестче, отпихивая его от себя. Люк ушел. Высоко в небе, под грозовыми облаками и дождем, уже не таким яростным, как вчера, его накрыла огромная хищная тень.