Призрак оперы

      Сверкающий амфитеатр под вечер почти пуст, свет нескольких софитов падает на одинокую фигуру оперной дивы посреди сцены. Светлые волосы, пряди которых в тёплом освящении блестят, словно золото, спускаются до обнажённых плеч. Ниже руки одеты в бархатные перчатки, плотно обтягивающие предплечья, запястья и каждый пальчик. Та же чёрная ткань составляет и платье, прекрасно демонстрирующее фигуру своей обладательницы. Тяжёлый взгляд направлен вдаль, к императорской ложе. После репетиции все разошлись, и кроме женщины остались лишь парочка включенных прожекторов да старинный рояль на сцене. Вокруг карих глаз появляются морщинки, когда солистка хмурится. Из её груди вырывается раздражённый вздох.       Лестница чуть скрипит от осторожных шагов, и артистка оборачивается на звук. Незнакомый юноша неуверенно проводит рукой по вьющимся волосам, а затем подходит к роялю и, секунду помедлив, присаживается на банкетку. Длинные пальцы осторожно касаются нескольких клавиш, дрожа от волнения. Высокий, стройный, одетый в рубашку с чуть мятой футболкой, простые джинсы и ярко-красные кеды… Он явно не играет на большой сцене, а принадлежит к тем, кому приходится оставаться за кулисами. Большие мечты, маленькие реальные шансы на успех и признание, милое личико — не более. Потеряв всякий интерес, оперная дива устало отводит взгляд.       Молодой человек оживлённо разглядывает инструмент, коснуться которого сегодня ему довелось впервые. Подумать только: созданный и тщательно собранный в Германии, рояль являлся одним из самых потрясающих украшений театра. Совершенная конструкция, чувствительные клавиши, идеальная тонкость нюансировки звука… И люди, игравшие за столь роскошным инструментом были ему под стать: знаменитые пианисты, заставляющие своим мастерством сидящих в зале замирать от восторга. Юноша радостно произнёс:       — Играть на таком инструменте — настоящее счастье! — Пальцы с трепетом пробежались по клавишам, извлекая незамысловатую мелодию. — Потрясающе!        — Тебе не повезло. Завтра его здесь не будет.       Сердце пианиста дрогнуло от неожиданности: он посмотрел на говорящую и тут же, устыдившись, отвёл взгляд. Женщина равнодушно продолжила:       — Рояль увезут. Уже отслужил своё, — она сделала паузу и поправила складки платья. — Может, не только он.       Не зная, что на это ответить, юноша опустил голову и продолжил играть, тихо подпевая мелодии инструмента:       — Па-ба-ба-бам! — Он коротко улыбнулся и решился поднять взгляд, пытаясь привлечь внимание царицы оперы, но та вновь стала холодна: лишь тяжёлый вздох выдал смятение в её душе.       — Вы в порядке?       Дива скрещивает руки на груди, медленно отворачивается от зала и делает несколько шагов к кулисам. За ней с шуршанием струится длинный подол роскошного платья.       — Сколько тебе? Едва ли семнадцать, а я служу театру больше, чем ты живешь, — устало произносит женщина, в голосе ее слышится разочарование.       Взгляд юноши бегает от черно-белых клавиш к силуэту собеседницы, он робко замечает:       — Шестнадцать.       — Не столько важно, ты все равно ещё наивный юнец. В этом возрасте принято говорить высокие слова о преданности искусству, даже не понимаете, какой это груз.       Юноша растерянно пожимает плечами:       — Наверное. И всё-таки, что произошло?       Неожиданно артистка развернулась и, подобрав полы платья, стремительными шагами направилась прямо к центру сцены. Остановившись возле рояля, она принялась говорить, и молодой человек заметил на её прекрасной щеке одинокую слезу:       — Мне сорок восемь, вот что случилось, — она театрально взмахивает руками, но тут же подносит кисти к лицу. — Пожалуй, если сравнивать меня с бабами на рынке, я богиня, но наступают мои последние годы на сцене. Дурам в вечерних платьях, что приходят сюда с жирными мужами, этого не понять; тебе не понять, что это значит, чувствовать, как умирает твой голос. А я ощущаю это каждый день.       — Ваш голос все так же прекрасен, как и его обладательница, — парень стеснительно улыбнулся и принялся играть «Лунную сонату».       Едкая усмешка разнеслась по всему залу, отразившись от мраморных стен. Оперная дива с гневом хлопнула по крышке инструмента, да так, что вздрогнули клавиши.       — Оставь свою жалкую лесть для куриц из балета!       Глаза юноши раскрылись от испуга, он тут же положил руки на колени, прерывая мелодию. Довольная произведённым эффектом, женщина удовлетворённо кивнула и, немного погодя, вернулась к своему монологу:       — Ах, если бы морщины под слоем пудры были главной проблемой, но я готова петь до последнего вздоха, — она растерянно покачала головой. — Годы душат меня, мой голос слабеет, становится мерзким, скрипучим, как у старухи. Когда настанет мое время уйти, я стану призраком этого места, я слишком много здесь оставила, но у тебя ума не хватит, чтобы это понять!       В конце артистка практически сорвалась на крик. Выплеснув все накопившиеся эмоции, что не давали покоя, оперная дива вернулась к ледяному спокойствию и, не обращая никакого внимания на слушателя, отвернулась, лишив юноши возможности во всей красе лицезреть себя.       Искренне желая вновь вернуть её расположение, пианист тихо произносит, чтобы продолжить разговор:       — Вы зря даете жирным чиновникам в зале давать себе оценку. Люди готовы отдать месячную зарплату, чтобы услышать вас…       — Умолкни, — резко прервала его артистка, а затем коротко добавила: — Используешь язык не по предназначению.       — Что, простите?       — Я про твою бессмысленную болтовню.       С тяжёлым сердцем, парень наконец умолкает. Даже не следовало начинать. Кто он такой, чтобы давать ей советы или, тем более, пытаться утешить? Такая женщина достойна лишь покорного восхищения… Юноша в смирении изучает её спину, талию, изящную шею, но затем, вспомнив своё место и положение, снова отводит взгляд.        Дива слегка обернулась, оценивающе пробежалась глазами по молодому пианисту и, проверив, не остался ли кто за кулисами, вплотную подошла к музыкальному инструменту. Рояль по-прежнему безмолвствовал, потому она осторожно коснулась рукой в перчатке белых клавиш, а затем с глухим звуком закрыла клап.       — Ты правда так думаешь?       Музыкант согласно кивнул. Тогда женщина требовательно приподняла его лицо за подбородок, заставив восхищённого юношу вздохнуть от волнения. Его голубые, испуганные глаза встретились с её тёмно-карими, завораживающими, скрывающими в своих глубинах и боль, и обещание наслаждения.       — Отвечай, когда тебя спрашивают. Ты правда так думаешь?       — Да! Разумеется, конечно! Вы прекрасны! Вы царица оперы, а вовсе не её призрак.       Дива с интересом рассматривает его лицо, такое нежное, изумлённое и податливое. Соблазнительно проводит подушечками пальцев по юношеским губам, заставляя того стыдливо прикрыть глаза. Казалось бы, такой простой жест. Тогда она будто невзначай касается коленом его бедра, отчего пианист резко выдыхает, пытаясь вернуть контроль над собственным телом. Догадавшись о причине такого поведения, женщина едва заметно ухмыляется. Этот обворожительный мальчик совершенно нетронут.       — Докажи свои слова, — требует она и резко убирает руку.       Лишившись ласкового прикосновения, пианист в замешательстве уточняет:       — Что? Вы… вы имеете в виду…       Не отвечая, артистка приподнимает длинный подол платья, обнажая хрупкие ступни в матовых туфлях, обшитых таким же чёрным бархатом, что и её платье; чуть приподнимает изящную ножку.       — Целуй.       Тишина звенящая, до боли тревожная, сдавливающая грудь. Юноше кажется, что лишь биение его сердца разносится по пустому залу, эхом отражаясь от стен. Неожиданный, холодный приказ дивы отрезвляет рассудок. Обожание сменяется непониманием, рискуя превратиться в протест. «Она хочет, чтобы…но я же…я…». Глаза испуганно изучают женское лицо. «Она восхитительна, но это так…да я никогда…». Грудь судорожно поднимается от беспокойных вдохов. «Как мне…чёрт! Мы же в театре! Странно…не понимаю себя…».       — Успокойся, милый.       Парень кивает.       — Тебе следует отвечать, когда с тобой разговаривают. Я уже говорила об этом, припоминаешь? Твои сомнения понятны. Но послушай, дорогой. Высшая степень искусства — умение дарить удовольствие. А чтобы дарить, его обязательно нужно получать. Иначе это будет притворство, жалкая пародия того, что ты мог бы подарить другому человеку. Вспомни свой первый опыт игры на фортепиано. Аккуратно касайся тела, будто белоснежных клавиш. Погружайся в удовольствие, словно в невероятную мелодию. Отдавайся без остатка, как если бы музицировал на сцене перед рукоплещущей толпой. Будь внимателен к партнёру даже больше, чем к самому дорогому, изготовленному на заказ инструменту. Не бойся играть медленно, а затем неожиданно быстро; не остерегайся сочетать лёгкие высокие ноты и звонкие, иногда даже грубые низкие — играй на контрасте! И тогда поверь, дорогой: ты получишь такое наслаждение, о котором не мечтал; то наслаждение, о котором ты не узнаешь из композиций ни Баха, ни Бетховена!       Возбуждённый юноша трепетно опускается на колени и в нетерпении касается женской ступни.       — И последнее, — добавляет оперная дива. — Доверься мне, подчинись. Я не допущу, чтобы ты сыграл фальшивую ноту.       Он утыкается носом в изящные пальчики, глубоко вдыхая незнакомый ранее запах. Сам не замечает, как начинает покрывать их поцелуями, проводить между ними языком, посасывать, согревать дыханием, закрывая глаза от удовольствия. Верхняя наблюдает, как тянутся прозрачные паутинки слюны от языка нижнего к её стопам. Поцеловав щиколотку, парень чуть отстраняется, чтобы полюбоваться своей госпожой, а затем с новым жаром возвращается к поцелуям. Постепенно поднимаясь выше, он восхищённо шепчет:        — Вы прекрасны! Какое же это счастье — касаться вас! — не в силах бороться с возбуждением, юноша касается себя через джинсы, чуть обхватив головку члена.       Неожиданно женская рука запускает тонкие пальцы в волосы, грубо сжимая их.        — Это ещё что? — Артистка усиливает хватку. — Разве я позволяла тебе?       Верхняя бьёт несколько раз юношу по щекам, и он стонет от боли и возбуждения.       У нижнего на глазах выступают слезы, мелкие капли летят в воздухе при новом ударе. Дива прерывается, проводит пальчиками с острыми ногтями по покрасневшему от ударов лицу, оставляя несколько царапин.        — Ну? — Изящные руки смыкаются на юношеской шее. — Нравится, дрянь? Теперь осознаёшь своё место?       Нижний задыхается, отчаянно ловит губами воздух. В момент испуга ответ приходит сам, и, почувствовав, как ослабла хватка, он признаётся:        — Да! Да, моя Госпожа. Позвольте мне заслужить прощение!       Тогда женщина садится на рояль, медленно наклоняется назад, опираясь на локти, а затем задирает подол, открывая взгляду нижнее бельё. Юноша тут же оказывается между её ног, припадает к промежности, целует, вдыхает аромат женщины через чёрное кружево; проводит языком по половым губам, чувствуя вкус смазки. Верхняя выгибается навстречу его прикосновениям, но тут же, осознав это, отстраняет парня. Она пренебрежительно взмахивает рукой, делая знак отойти.        — О нет, прошу! — умоляет пианист, тяжело дыша от возбуждения, — Позвольте продолжить!       Ответом служит высокомерный смех. Царица оперы поправляет платье и причёску, надевает туфли и, приподняв голову парня за подбородок, одаривает игривым взглядом:        — Не могу, дорогой. Видишь ли, я наигралась, — она хитро улыбается. — И к тому же, меня ждёт муж.       Женщина спускается со сцены, стуча каблуками, а нижний лишь растерянно смотрит ей в след; смотрит на свои руки, которыми к ней прикасался, ощущает её вкус на своих губах.