Наше «здесь»

Шекспир писал, что «юность всегда доверчива», и Тэхён в свои двадцать оспорил бы это заявление. Он бы собрал студсовет, написал эссе от руки на десять страниц, подчеркивая нужные слова красной ручкой и ставя множество восклицательных знаков, чтобы не забыть, на чём стоит акцентировать внимание. Кан Тэхён не был идеалистом. Он всего лишь придерживался своих выработанных годами правил, и это помогало ему держаться на плаву. Год назад, появившись в Кёнгидо с одной лишь сумкой в руках, он неуверенно ступал по просёлочным дорогам. Тогда Тэхёну казалось, что эта деревушка – сплошной лабиринт, и он никогда не найдет оттуда выход. Родители, особенно мать, искренне не понимали, почему их единственный сын с прекрасными оценками по результатам всех экзаменов решил выбрать неизвестную академию искусств. Кан Тэхён предпочёл затерянную провинцию Кёнгидо Инчону. Так, девятнадцатилетний подросток с горстью накопленных денег и желанием рисовать оказался здесь, в персиковой долине с поездами и странствующими по улицам кошками, где воздух напоминал привкус мёда, а дома – маленькие деревянные крепости. До академии от деревни всего лишь двадцать минут на утреннем поезде, чему невозможно было не радоваться. Тэхён с легкостью нашёл дом, а с ним в придачу и соседа. Невысокий дрыщавый парень по фамилии Ян оказался быстрее и занял самую просторную комнату. Впервые в жизни Тэхёну приходилось делить с кем-то дом, завтракать на одной кухне и вместе возвращаться домой после изнурительных учебных дней. В те дни особенно ярко светило солнце, всеми способами напоминая о весне. Студенты искали подработку, поначалу даже не разговаривали друг с другом, а лишь переглядывались и кивали в знак приветствия. В своей школе Тэхён был почти что ботаником, имел несколько друзей и мало участвовал во внешкольной жизни класса. Он запирался в своей комнате, пропускал приёмы пищи и рисовал. Рисовал на полях тетрадей, вырисовывая несуразные линии, которые позже приобретали силуэт; вместо учебных записей изображал пейзаж за окном или карикатуры на учителей. Тэхёну нравилось учиться, он находил в этом некое искусство, но учеба никак не шла в расчет с искусством. На четвертый день, в дали от дома и за неделю до начала семестра, Тэхён наконец произнёс: «Я поступил на живопись, а ты? И давай отбросим формальности». Чонвон улыбнулся – и в тот момент Тэхён окончательно понял: они определенно станут друзьями. Иначе и быть не могло. «Я тоже с живописи, хён. Думаю, ты старше меня, да? Тогда готовишь сегодня ты». Тэхён первым нашёл подработку: разносил письма по утрам, убирался в рыбной лавке и по вечерам читал книги в местной библиотеке. Людей там набиралось немного, в основном старики и малышня, что пробегала мимо, но Тэхён старательно выбирал книгу для вечера, устраивался по удобнее во главе полукруга из стульев и читал вслух. Ему нравилось, как пожилые замирают, прислоняя платок к губам, а дети в преддверии затихают, держась за игрушки, как за спасательный круг, способный вернуть их в реальность. Чонвон тоже устроился в библиотеку – им требовались лишние руки. В отличие от Тэхёна, чей голос сам по себе работал таким же хорошим инструментом, как и его руки, Ян Чонвон помогал физически: сортировал книги, занимался перестановкой стеллажей, освоил азы реставрации и иногда даже проводил консультации. Так они перестали питаться одним рамёном, на столе появились фрукты и овощи, купленные на рынке за копейки, а Тэхён научился варить суп из бобов. За день до начала семестра, когда двое парней набивали руку, срисовывая пейзаж за окном, в дверь постучали. Госпожа Хан, известная в деревне своей травяной лавкой, поставила перед мальчишками два пакета, доверху наполненных свежей зеленью и сочными персиками. «Знаю я, как питаются здесь студенты без родителей. Вы думаете, что сможете сами справиться, но начинать сначала всегда тяжело. Ешьте. Зелень с моего огорода, а фрукты из сада. Вы наверняка уже видели его, когда спускались к речке. Персики в этом году вышли отличными, самое то для встречи весны. Съешьте всё до последней косточки, а петрушку и лук запустите к гарнирам». С госпожой Хан спорить напрасно: она просто не принимала слово «нет». Как и говорил Чонвон, благодаря ей они выжили, не умерли с голоду, когда дела с подработкой совсем туго шли. Эта крепкая женщина в одиночку таскала бидоны с водой, переносила ящики, что ломились от персиков, заботилась о саде и о двух мальчишках. Так, набив щеки персиками, Чонвон и Тэхён сытые отправились в академию. Тэхёну всегда нравились поезда. Было нечто особенное в атмосфере – своеобразная ниточка, что связывала его с деревней и миром искусства. Обычно он припадал к окну, пытался запомнить окрестности, а позже воспроизводил их на бумаге своего блокнота. В то время как Кан, раскрыв глаза, впивался в пейзаж за мутным стеклом, Чонвон, склонив голову, обычно дремал. По вечерам поезда ходили не так часто, так что парни брели пешком одну станцию, пиная носком кроссовок камни и обмениваясь мыслями. Так называемый «мозговой штурм» помогал Тэхёну не заснуть по дороге. На первом курсе он всё ещё читал в библиотеке, устроился в круглосуточный магазинчик, где работал два через два, а в свободное время рисовал. Акрил и акварель плотной пленкой въелись в кожу, а зарисовки и наброски таились в каждом учебнике. Так первый месяц, держась за Чонвона, госпожу Хан и свою мечту, он смог выжить. Больше всего Тэхён боялся, что приехал сюда напрасно, так что он поглубже засунул эти мысли куда подальше, продолжая упорно трудиться. Дни сменялись ночами, зарисовки начали приобретать более детальный вид, а конспекты наполняться записями. Они всё так же с Чонвоном завтракали быстро приготовленным чаем и плошкой риса с кимчи, мчались на поезд, пролазя через забор (однажды Ян заметил расшатанные колья), проживали пары академического рисунка и живописи, познавали историю искусств, ходили на лекции и рисовали, рисовали, рисовали. И так бы однообразная жизнь Тэхёна продолжалась и дальше, если бы в один день – слишком дождливый для привычной погоды – судьба не решила иначе. Первокурсники наивны и чудны, им интересно познать новое, а бесстрашие – их главная проблема. Хёнджин бы мягко назвал это «шило в жопе», и был бы как никогда прав, но тогда Тэхён с трудом представлял, кто такой Хван Хёнджин и почему все студентки на потоке без остановки говорят о его внешних данных. Признаться честно, он и правда был красив: высокий, широкоплечий, Хёнджин собирал светлые волосы в низкий хвост, носил фенечки на тонких запястьях, а его длинные элегантные пальцы с удивительным мастерством держали кисть. Хёнджин любил технику гризайль и предпочитал исключительно её: чёрно-белая живопись давалась ему удивительно легко. Тэхён даже завидовал, как этот парень почти не прилагает усилий, а рисует просто, всего лишь от сердца. Наверное, поэтому они и сдружились: оба просто стремились рисовать, никому ничего не доказывая. С Сынмином же дела обстояли немного иначе. Неразговорчивый, с карандашом в руках, Сынмин то и дело поправлял оправу толстых черных очков, сидел ото всех отдельно, предпочитая личное уединение шумному пространству. Никто из них его бы не заметил, если бы в один день графики и живописцы не собрались в одном зале на лекции основ академического рисунка. Обстановка стояла напряжённая: две специальности уже которое десятилетие враждовали друг с другом в профессиональном аспекте. Графики считали, что живописцы только и умеют, что со стакана краски пить, а живописцы в свою очередь любезно улыбались, желая графикам и дальше чесать жопу карандашами. Стояла гробовая тишина, Хёнджин много зевал, Чонвон – моргал, пытаясь не заснуть вместе с Хваном, а Тэхён сидел, уткнувшись в скетчбук с карандашом в руках. На самом деле, никто из ребят по-настоящему не понимал, почему факультеты продолжают ненавидеть друг друга. Их главное отличие состояло лишь в том, что кто-то видит лучше цветовую составляющую, а кто-то – тоновую. Живописцы не так основательно подходили к построению предметов или прорисовке деталей, а преимущественно видели картину целиком. Графики же, наоборот, уделяли много времени и стараний на правильное построение предметов, самой композиции, внутренней структуре. «Нельзя нарисовать что-то, не зная, что внутри», — так ответил Ким Сынмин на вопрос преподавателя. Его слова вырвали Тэхёна из забвения, заставив поднять голову и начать слушать. Наблюдать. Такие, как Сынмин, часто зацикливаются на деталях, больше смыслят в глубинном пространстве и перспективе. В отличие от того же Чонвона, Хёнджина и Тэхёна, студенты с отделения графики почти не видят оттенки и мало смыслят в расставлении акцентов в работе. Слабый штрих, контрастный и тёмный – уязвимое место Ким Сынмина, и каждый об этом знал. Поэтому Ким так долго проводил в библиотеке, пытаясь доказать каждому, что студенты с его отделения способны на многое. Чувственные и импульсивные живописцы и педантичные, с горстью снобизма графики – прекрасные творцы и приятели. После той лекции Тэхён нашёл парня между рядами в библиотеке. Надвинув очки на нос, он читал, не замечая ничего вокруг себя. Тэхён положил перед ним книгу по курсу академического рисунка и просто спросил: «Научишь?» Ким Сынмин так же просто ответил: «Да пошёл ты в пень, мудила живописный». Так в их компанию присоединился ещё один человек. // – Кан Тэхён, если ты сейчас же не поднимешь свою жопу, то Хёнджин съест всю яичницу, и тебе достанется горстка риса. И то, мне кажется, он и её сожрёт. Подъём! Голос Чонвона раздался над ухом, словно ядерный взрыв. Тэхён оторвал голову от стола, на котором в тысячный раз уснул. Отпечаток его щеки остался на ватмане, и Тэ поёжился. Он рисовал всю ночь, прорисовывал мелкие линии и незаметные для простого глаза детали, чтобы на утро увидеть свою щеку прямо в центре плаката. Открытие клуба уже сегодня, в первый день семестра, и он просто не может так облажаться. Кан скривился, схватился за кисти, чтобы всё исправить, но откуда-то взявшийся Чонвон стукнул его по рукам. – Ну ты серьёзно, хён? Я всё понимаю, но имей совесть. Мы только тебя и ждём, так что сначала поешь, а потом уже садись за плакат, понял? Хван Хёнджин, даже не смей притрагиваться к его порции! Эй! Вот уже полгода Хёнджин как переехал на соседнюю улицу, но всё также продолжает заглядывать в их дом и бессовестно воровать еду. К слову, ещё ни разу он не пополнил их холодильник, но найти время на ужин в компании он всегда найдет. Покидая комнату, Тэхён уже знал, что ему останется лишь ложка риса, так что сразу потянулся за горячим кофе. Если бы Сынмин наконец-то съехал от родителей, то тоже бы завтракал с ними, но Ким хотя бы имеет совесть и не раз покупал им ужин, стоило парням всей компанией собраться вместе. Субин же почти на всё лето умотал в Сеул, к сестре, так что встретит друзей только в академии. Чхве Субин учился на факультете скульптуры, создавал шедевры из глины и керамики, плакал над романтическими комедиями, ненавидел математику, в тайне включал на плеере Бритни Спирс и засыпал только с включенным светом. Все эти мелочи делали Субина последним звеном их компании, человеком, без которого жизнь в Кёнгидо не стала бы такой запоминающейся. Никто из них точно не помнит, как они встретили Субина. Может, это было во время пленэра? Или во время семинара? Наверное, Субин ехал с ними в одном поезде, где они перебросились парой слов? Казалось, он всегда был рядом, всегда дополнял их, служил крепкой опорой. Если Чонвон и Сынмин спорили, то Субин тут же находил нужные слова, чтобы успокоить их. Если Хёнджин вдруг ловил депрессивный период, когда вдохновение покидало его, Субин включал другу свой любимый фильм, японскую мелодраму, и она оба на протяжении нескольких часов, закутавшись в плед, гипнотизировали экран. Тэхёну всегда было легко с Субином, они никогда не ссорились, да и повода для ссор не находилось. – Скажи, ты сам вызвался рисовать плакат или тебя заставили? – Хёнджин уже доел яичницу Тэхёна – и Чонвон недовольно цокнул. – Это моя идея. После того как Джэхён выпустился, он выдвинул мою кандидатуру на роль президента клуба. Или управляющего. Или как эту должность вообще называть? В общем, хоть это и закрытый клуб, но мы уже отобрали пару заявок на участие. Это важное событие, а на плакате чертова щека! Хван прыснул от смеха, но столкнувшись со взглядом Тэ, тут же вернул лицу каменное выражение. – И как много людей хотят слушать про Боттичелли и да Винчи? Признаюсь, оратор из тебя прекрасный и все дела, но неужели этот клуб настолько популярен? – Желающих и правда не мало, — согласно кивнул Чонвон, — В прошлом году один парень собирался вступить, но Джэхён ему отказал, и тот проплакал в туалете несколько часов. Да чем вы, ребята, там занимаетесь? Тайное собрание? Общество мертвых поэтов? – Poētae nascuntur, oratōres fiunt, - Тэхён столкнулся с недоумевавшими парами глаз. Друзья давно привыкли к тому, что Тэхён из них единственный, кто хорош не только в профессиональном плане, но и смыслит в языках. Только Сынмину нравилось слушать фразеологизмы Кана, которые вылетали изо рта сами собой. – Поэтами рождаются, а ораторами становятся. Мы постигаем искусство, — пояснил Тэ и обжёг язык кофе. Взглянув на время, он кинулся в комнату и схватился за краски. К концу первого курса работ накопилось так много, что половину из них он поместил в угол между столом и кроватью, ещё несколько штук запихнул под саму кровать, а через комнату протянул длинную веревку, прищепками на ней прицепив выполненные работы. Так они и продолжали копиться, пока убежище Тэхёна не превратилось в склад макулатуры и полупустых баночек из-под гуаши. В отличие от того же Сынмина, который хранил все карандаши в коробке или под резинкой, чтобы грифель не дай бог не сломался, носил работы в больших папках, чтобы не скручивать ватман и не смазывать уголь; Тэхён предпочитал идеальному порядку одну и ту же заляпанную акварель, в которой никогда не пользовался черной и белой краской, в то время как жёлтый сменяется уже третьим поколением; носил вечно грязную сумку из-за мокрых кистей, вместе с Хёнджином в шутку сетовал на графиков за то, что они раскупили все папки для своих «туалетных бумажек», пока им приходится таскать плотные акварельные листы скрученными, скрепя сердцем ломая их. Тэхён привык к вечно заляпанной футболке и кедам, что покрылись брызгами краски, а Сынмин каждый раз демонстрировал на стороне мизинца шахтерский слой грифеля и висящий на одежде малярный скотч после длительных пар по рисунку. – Ты даже ничего не поел, — в этот раз Чонвон не кричал ему на ухо. Друг положил на стол рисовый пирожок и тяжело вздохнул. – Его принесла госпожа Хан. Этим летом они вырастили много риса. Она сказала, что узнает, если ты не поешь, и тогда тебе несдобровать. Лучше поверь ей на слово, хорошо? – Fames artium magister, — Чонвон стукнул его по голове, не церемонясь. – Эй, Ян Чонвон! Голод – учитель искусств. Слышал о таком выражении? – Правда, хён, я тебя когда-нибудь убью, - Чонвон схватил пирожок со стола и силой запихнул его в рот Тэхёна. Тот не успел ни слова сказать, как уже жевал пирожок, собирая пальцами крошки со стола. – Поезд через десять минут. Почисти зубы что ли. Тэхён всегда считал Чонвона удивительным. Самый младший из них, но самый зрелый, он всегда заботился о друзьях: открывал окно на проветривание перед сном, накидывал на плечи Тэхёна одеяло, когда тот засыпал за созданием макета по архитектуре, напоминал Хёнджину завязать шнурки на ботинках, переписывал конспекты для Субина, когда тот болел, и каждый раз приносил что-нибудь для Сынмина на завтрак, будь то бобы или кимчи. Чонвон чуткий и внимательный, любитель острой курочки и походов в магазин прямо перед закрытием. Ему нравятся свободные клетчатые рубашки, разрисованные Хёнджином футболки с изображением цветов гречихи или ландышей, нравится мятная паста для зубов и выпивать стакан воды сразу после еды. Чонвона можно читать как открытую книгу: он всегда искренен, никогда не скрывает свои мотивы. В отличие от того же Субина или Сынмина, которые точно так же, как и Чонвон, являлись интровертами, друг любил шумные вылазки на речку, ему нравилось кататься на тарзанке и спрыгивать прямо в воду под общий хохот. И если на первом курсе Тэхёну казалось, что они не поладят – уж слишком разные, — то сейчас он просто не представлял жизнь без Ян Чонвона. Субин часто шутил, что именно на Чонвоне, их младшеньком, дом до сих пор и держится, и Тэхён был с ним согласен. Наверное поэтому, сколько бы лет не прошло, Кан Тэхён всегда будет рад увидеть своего лучшего друга. Сквозь витражные стёкла лился абрикосовый свет настоящей весны. Дорога от станции до академии занимала от силы пятнадцать минут, но ребята добегали за десять, сократив путь через лес, что раскинул ветви прямо за железнодорожной станцией. Сонные студенты предпочитали толпой идти через город, миновав рыночную площадь и мясные лавки, пуская слюнки на только что приготовленные токпокки и вступать в бои с городскими собаками, которые так и норовили укусить кого-нибудь за штанину. Хёнджин же первый прознал про сокращенный путь, которым пользуется вся местная ребятня, чтобы незаметно удрать от родителей и пробраться в парк. Три минуты через лес, пару десятков шагов по длинному висячему мосту, что соединял часть леса с тропинкой прямиком до академии, — и ты на месте. Изначально Сынмин с опаской отнесся к идее переходить этот мост: тот казался ему далеко ненадежной конструкцией со ржавыми цепями и прогнившими досками. Под руку с Субином, он мертвой хваткой держался за парапет. В первый раз они опоздали на пары на полчаса, потому что Сынмин не мог восстановить дыхание и Хёнджину пришлось буквально нести его на спине. Конечно, со временем перебраться через мост стало гораздо проще. Тэхёну нравился адреналин, который он получал, только ступив на мост. Конструкция шаталась под тяжестью веса, но в те дни своей яркой юности Кан ничего не боялся. Академия, словно маяк, служила пристанищем для всех творческих скитальцев. Выцветшие стены пели забытыми голосами поэтов и художников, начинающих мастеров и их работами. Окруженная кольцом хвойного леса, она ждала, распахнув двери. Фойе, залитое солнцем, встречало крепостью написанных картин, провожало до просторных аудиторий и рабочих мастерских и с улыбкой указывало на выставочные галереи с выдающимися работами студентов. Субин, загорелый после отдыха в Сеуле, с растрепанной челкой и в молочного цвета свитере, словно античная статуя стоял в коридоре. Сбитый потоком толпы, он расслабленно держался за новенький рюкзак и не спеша переводил взгляд с одного безымянного лица на другое. Ростом Субин чуть выше Хёнджина, в рюкзаке набор из стеков для глины, наждачная бумага и полароид. Его синие, затуманенные глаза вдруг смотрят на стоящего рядом Сынмина. Ким прячет руки в карманах льняных брюк, на плече исполинских размеров сумка для ватманов, а в душе Сынмин радуется только купленному набору карандашей разной твёрдости. Вместо «привет» Сынмин так же, как и всегда до этого, спросил Тэхёна: – И какая на сегодня цитата дня? Со скрученным плакатом под мышкой, в кедах, разрисованных от скуки во время «просмотра», Тэхён чувствовал себя настоящим второкурсником. Сынмин ожидающе поправил оправу очков, всё с таким же любопытством и нетерпением смотря на друга. «Цитата дня», как назвал это Сынмин, стала их с Тэ традицией, что-то вроде предзнаменования, пророчества на день. Фразеологизмы рождались сами собой, Тэхён никогда не придумывал их заранее – это и нравилось Сынмину больше всего. Тэхён оставался самим собой, оставался настоящим человеком, потерявшимся в искусстве слова и красок. – Это точно Alma Mater, — плавным, тягучим голосом произнёс Кан. Ему нравилось, как Сынмин строил теории, как мысленно расписывал эссе на несколько страниц, бившись в догадках. Но в этот раз он пустым взглядом уставился на друга. – Что? Не понял перевод? – «Университет» ? «Мать-кормительница»? Серьезно, Кан, мать твою, Тэхён, ты мог что-то и пооригинальнее сказать. Я же весь день ждал! Хёнджин звонко засмеялся, хлопнув Сынмина по плечу. – Пойдемте уже. Уверен, завтра наша умница выдаст что-нибудь более стоящее, — улыбнулся Субин, и парни побрели в аудиторию. Тэхён так и остался стоять в коридоре. Фигуры друзей отдалялись всё дальше и дальше, их разные голоса – саркастичный голос Сынмина с нотками недовольства, бодрый голос Хёнджина, что слышен даже на улице, бархатистый голос Субина, немного хрипловатый и отрывистый, и приятный голос Чонвона, ставший ориентиром в тёмные дни, — сплетались в единую мелодию. Чонвон вручил Сынмину рисовый пирожок, аккуратно завернутый в салфетку, Хёнджин вновь спорил, что они с Субином уже сровнялись ростом, а Тэхёну оставалось лишь наблюдать за ними со стороны. Удивительно, какими разными и живыми, полными энергии, они казались! Отчего-то Тэхёну захотелось запечатлеть этот момент в памяти, выгравировать его на веках, чтобы каждый день засыпать и просыпаться с теплом в сердце. Внутри сильно жгло, будто он наглотался спичек, а пальцы покалывали, как если бы в него втыкали сотни иголок. – Эй, Alma Mater, ты идёшь? Забыл что ли, где находишься? – мягкий голос Чонвона вернул его в реальность. Друзья стояли на входе в аудиторию, на границе между солнцем и пламенем, словно серафимы, распахнувшие свои крылья. – Я не хочу забывать, — вслух произнёс Тэхён и, крепче схватив плакат, помчался к Чонвону. Горло пекло, но в груди вдруг появилось второе дыхание. По прошествии лет Тэхёну останется только молиться, чтобы испытать это чувство ещё раз. Тэхён закричал: – Я не хочу забывать!