Мороженым не лечится

— Эмпатия — самая выгодная пси, — ты смеешься, а я только улыбаюсь. Да, сегодня нам удалось разговорить свидетеля, лишь манипулируя его страхом, но чаще всего я живу в маленьком персональном аду. Самое лучшее, что есть в эмпатии, — возможность чувствовать твои чистые эмоции, твою страсть и свободу. Все остальное только причиняет боль. Я не готов жать руки кому попало, не готов открывать свои объятья для утешения. То, что для других, — проявление базовой вежливости, для меня — чужая непрошенная ноша. Делаю глоток из стаканчика с горячим кофе и отвожу взгляд. В Термитнике масса достопримечательностей. Легко притвориться увлеченным очередной яркой вывеской с сомнительными призывами на грани откровения и пошлости, легко перевести тему, сгинуть в ворчании голодных улиц. — Кей, ты мне врешь сейчас, — смотришь с пониманием ребенка, который выживал, как сорняк в мегаполисе. Пробивая головой серый сухой асфальт. Я ведь знаю, что ты привыкла докапываться до правды, зачем пытаюсь скрыть? — Да, — признаю спокойно и делаю еще один глоток обжигающего кофе. В этой части Термитника он особенно горек. — И ты ведь сразу знала, что я солгу. — Да, — киваешь в ответ. — Отвратная у тебя пси, если так уж начистоту. Я бы не хотела. Клево, когда чувствуешь чужую радость, но ведь это редко. Большинство наверняка грузят проблемами. Мотоцикл припаркован в квартале отсюда. Моя машина осталась южнее, на границе между районами, в поле видимости камер торгового центра, и сейчас, наверное, мне жаль. Я не хотел бы продолжать эту тему, хотя ты сейчас говоришь очень правильно и явно пытаешься вывести меня на диалог. Но я не хочу. — Лу, у всех есть свои скелеты. — Но свой я планирую передать тебе только в ситуации прямого физического контакта. Когда есть ты, я и какой-нибудь диван помягче и… — фыркаешь, как кошка, на нос которой попала капля дождя, а потом мгновенно твое лицо становится серьезным, и губы шепчут едва слышно. — Когда я буду знать, что мои эмоции не спалят тебя заживо. Ты смотришь в сторону. На яркие флуоресцентные вывески и дикие авангардные граффити, похожие на рисунки первобытных людей. Длинные ресницы дрожат. Ты нервно прикусываешь губы, и я нахожу твою ладонь и медленно переплетаю пальцы. Приходится закрыть глаза, чтобы сдержать боль, которая на мгновение прокатывается по всему телу. Когда я один, то мои эмоции — это глухие привычные волны, которые раз от раза накатывают на берег с едва слышным шипением. Они тупые и безвредные, я едва ощущаю их. Все мое существо настроено на другого человека, и в такие моменты, как сейчас, когда я ощущаю так много и так сильно, это больше похоже на изощренную пытку. Я понимаю, что тебе мало. Тебе, такой яркой и полной жизни, нужно все или ничего, и каждый раз, когда ты вот так отводишь взгляд, я думаю, что еще немного, и ты скажешь, что терпение на исходе и бестелесным призракам место в старых фильмах. Призрак — это правильно. Когда я ощущаю твои эмоции, как сейчас, я почти призрак. Я ощущаю их так много и так полно, что едва могу вычленить из них свои. И это сводит меня с ума. Потому что я теряю контроль. Над собой, над своим пси. А я не умею так. — Не спалишь, — пытаюсь утешить, чувствуя страх. Еще более сильный, чем мой собственный. Затмевает разум. Усилием воли продолжаю держать твою жесткую напряженную руку, хотя больше всего хочется отшатнуться и вернуться к пресному созерцанию мира без красок и эмоций. Ты боишься за меня. Боишься непоправимых последствий. Боишься, что не справишься. Что не будешь достаточно соответствовать моему миру и разочаруешь. — Лу, — я любуюсь твоими чертами и глубоким страстным взглядом, тонкими губами и нервным румянцем на щеках. — Ты лучшее, что есть в моей жизни. — Я не могу в полсилы, Кей. Не могу притворяться, сдерживаться… Этот человек, с которым мы беседовали сегодня… Ты ведь сразу считал, на что нужно давить и как. Киваю, ожидая продолжения. Вихрь эмоций туманит голову. — Я сложная, Кей. — Я знаю. — В этом и дело. Я не хочу, чтобы ты пытался быть кем-то другим ради меня. Я не привыкла к такому. Мы с друзьями говорим прямо — что в голове, то и на языке. Бывает, ляпнешь какую-то глупость, стыдно, но все свои, и все понимают. Ты торопишься. Сбивается ритм речи, сбивается дыхание. Учащается пульс. Глажу большим пальцем внешнюю сторону твоей ладони. Сейчас бы найти какую-то темную подворотню, куда не выходят чужие окна и в которой не ошиваются местные люмпены. Почувствовать твои губы. Твое сердцебиение. Мягкость тела. Голова кругом. — Да меня за руку сейчас держишь, и чуть пар из ушей не идет, — фыркаешь, резко вырывая ладонь. — Кей, не надо так с собой. Чувствую, как холодный осенний воздух с примесью бензина и травки наполняет легкие. Делаю глубокий вдох, вновь против воли ощущая серую безмятежность. Так проще, да, но как же не хватает… — Я выдержу. — Я верю. Но что это за жизнь такая, когда мы оба в полсилы? — Средней паршивости, — соглашаюсь. Сминаю пустой пластиковый стаканчик и бросаю его в до краев полную урну. Мы уже подходим к твоему мотоциклу, а я все еще не могу найти правильные слова. Ты молча подаешь мне шлем, надеваешь свой. С ушками. Маленькая девочка, которая слишком рано стала взрослой, а теперь тащит на себе ворох чужих проблем. Несмотря на свою открытость и прямоту, боишься своих настоящих чувств, боишься быть уязвимой. Мы слишком похожи. — Поехали? — наклоняешь голову и киваешь на мотоцикл. Из-под шлема голос звучит приглушенно, но даже так я слышу в нем болото невысказанной боли. — Лу, у тебя вечер свободный сегодня? — это не вопрос, это почти просьба. — Предлагаешь провести его за очередным отчетом? — Предлагаю попробовать самый вкусный десерт в этом мире. — Так уж и самый? — Определенно, — подмигиваю, — а если найдешь где-то вкуснее, то в следующий раз мы пойдем туда. Самое сложное в этом странном безумии настоящего — это не сломать друг друга. Мы уже все сами по себе переломанные и искореженные, такими уродились, такими живем. Мне трудно подобрать слова, чтобы объяснить тебе, как я боюсь причинить тебе боль. Мне не хватает чувств, чтобы дать тебе ощущение безопасности и комфорта. Но я могу подарить тебе все то, чего ты была лишена. Крэп, и тут тоже такая тонкая грань — я же не хочу представить все так, будто покупаю твое расположение… — Кей, если тебе действительно все еще нужны отношения со мной, то, пожалуйста, перестань считать, что ты мне что-то должен. Давай просто проведем время друг с другом. Мороженым это не лечится. Ты снимаешь шлем и держишь его в руках, прижимая к телу. Словно щит, которым отгораживаешься от мира. Кусаешь губы. Продолжаешь, силясь, растягивая губы в улыбке: — Ну вернее, отчет сначала заполним, а потом уже проведем время. У меня в горле замирают слова о том, что ты снова пытаешься быть уверенной в себе взрослой женщиной, хотя на самом деле обманываешь саму себя. Может, в этом и есть сила моего пси? В том, что я могу быть с тобой тогда, когда тебе это будет нужно, даже если ты сама не захочешь просить об этом? Как сейчас. — Но утром я приготовлю тебе мой фирменный кофе, — гордо приподнимаю бровь и наслаждаюсь тем, как замешательство на твоем лице уступает место довольному осознанию. — Так вот для кого в шкафу турка пылится, — смеешься звонким счастливым смехом, и я готов слышать его вечно. В первых нотах едва проскальзывает спазм в горле, признак готовых сорваться слез. Перед тем, как надеть шлем, я наигранно серьезно изрекаю: — В выходные заедем в торговый центр. Купим по два набора всего. Твой положим у меня, мой — у тебя. Чтобы не думать, где кто что оставил. Иначе запутаться можно. А потом по ситуации. — Крэп, Кей, теперь уже мне пауза нужна. Я так далеко в отношениях еще не заходила. Твои щеки розовеют. Смотрел бы и смотрел. — Я тоже, — беспечно киваю. — Переспать — это одно, но видеть регулярно чью-то зубную щетку рядом со своей уже требует новой ступени доверия. Но мы сможем. Ты улыбаешься светло и счастливо. Моя сильная храбрая девочка.