Я не дошел

Прошло не так много времени с того момента, как нас забрали служить. Неопытный коллектив, о да, мы были еще той занозой в заднице, подверженной постоянным колким унижениям Сержанта. Кто бы заставил его сожрать столько отборного калла, сколько мы едим каждый ебаный день. Но ничего, действия – имеют последствия... — Поднимайтесь! Поднимайтесь, ублюдки! Ничтожные куски мяса! Вы на войне, а не под юбкой у матери! Война не будет ждать вас! — Наконец, под раздраженные охи, звонкий голос Сержанта на миль приубавился, то ли от понимания бессмысленных криков, то ли от боязни сорвать его к чертям. — У вас есть восемь минут на сборы. Я жду вас на плацу. – Дверь в казарму с треском штукатурки захлопнулась. Весь, казалось минутный шум, не хило отмудохал желание парней отоспаться. Ежедневная работа изнуряла, отдаваясь болью в каждой из мышц, однако, ко всему рано или поздно привыкнешь. Выделенное на убраться, умыться и одеться время – вышло и плац наконец был заполнен до боли изнеможенными лицами. — Смерть единорогам! Давайте, я не слышу вас! –привычно прокричал Сержант, своеобразно объявляя начало подготовки. — Смерть единорогам! – хор, будучи на опыте из за постоянных повторов в таких мелких вещах, быстро подловил ноту, повторяя реплику три раза. Предназначенная для работы територия кипела, будто подготовка проходила в самом аду. Пот, слезы, грязь, пыль – все смешалось в одно месево, неприятно попадая в глаза и нос. Хлипкими руками большенство солдат так яро выпускали из луков стрелу за стрелой в мешень, отдаленно напоминавшую единорога, только бы не получить очередного пинка под зад за плохой прицел. Стрельба, изучение местности, молитвы и прочая часть так называемых занятий, наконец закруглились, с заходом алого солнца, казалось, стой оно вечно, адово мучение юных солдат никогда не подошло бы к концу. Но вечер принес не только облегчение, вместе с ним пришло разочерование, разочерование – добившее и без того сломленного парня. — Твои успехи безусловно хороши. Но этого не достаточно для роли лучшего. – — Но как же так? Я, ведь... я! Вы же сами видели...! – — Нет, Азулин. Результат показал то, что мы ожидали увидеть. Ты вротой из лучших и можешь этим гордиться. Помни, быть вторым – значит быть первым среди последних. — Даже сейчас, сидя на душевой лавке из головы не выходил диалог, такой болезненный, режущий изнутри и так жестоко бъющий по самолюбию. Всем, каждому поголовно дают фору, о как же это раздражало, ненависть всмешку с агрессией буквально пожирали несчастное тело, заставляя слезы смешаться с водой. — Ей! Азулин! Ты сегодня выйдешь? Время и вода не резиновые знаешь ли. – — Знаю. – неслышно буркнул Азулин кое как поднявшись, проходя к выходу. — Ну что, сука, проходи, давай, время не резиновое! – Увы, парнишка успел прошмыгнуть прежде чем Азулин выпустил на него свою злость ввиде ударов. Улица, она обдавала такой легкостью в вечернее время. С самого детства Азулин был один, сейчас почти ничего не изменилось, да и менять никто ничего не хотел. Слезы продолжали ручьем катиться из глаз. Второе место, всю жизнь, всю жалкую жизнь он был на втором месте, с момента как родился, до момента основания себя как солдата. — Что случилось, сынок? – — А? Я... ничего, так, дал слабину, разве этого не бывает со всеми? — — Бывает, о, это война, ты должен плакать, на войне должны плакать. — Отец слегка помялся, доставая книгу, после чего продолжил свои реплики. — Я принес её для тебя. — — Для меня? Правда? — — Верно, бери. — рука протянула подарок юному солдату, который с неохотой, но блестящими от интереса глазами, забрал его. — Ты должен найти то, за что ты будешь держаться, когда, как кажется, будешь обречен, Бог поможет тебе. Вперед, сынок, тебе давно пора уйти отсуда. – Уже молча кивнув, Азулин все же нашел в себе силы уйти. Приятное ощущение, будто он еще не потерян предало веры в то, что еще не все, как он думал кончено. Легкий холод проходил сквозь еще не успевшие высохнуть тела, через открытую дверь. Наконец все находились в казарме, не от кого не несло потом за километр, а глаза с легкостью видели что происходит вокруг без туманной оболочки. Косметичка обыденно щелкнула в руке, замазывать синяки под глазами такое привычное дело, после которого наконец можно погрузиться в сон, но явно не в этот раз. Постоянный шелест листов, книга затянула так сильно, что эмоции смешались в огромный ком, который постоянно крошили. — Азулин, пожалуйста, давай уже ляжем спать? Завтра тяжелый день, помнишь? — — Тц, точно... ну хоть с памятью у тебя нет проблем, да, Горди? — Свет ночника одним махом руки потух и в казарме наконец стало полностью темно. — Спокойной ночи. — — Мгм, конечно, спокойной. —