Милосердие короля

— Лиза! Мое имя почему-то такое хрустально-звенящее в маминых устах. — Лизонька! — имя звенит, серебряно переливаясь от маминого ласкового голоса. И все, вообще все, звенит этим июльским утром на маленьком прямоугольном дачном участке, который трехлетней мне кажется огромным заколдованным садом. Я ковыляю нетвердыми детскими ногами по звенящей от росы траве к резному деревянному крыльцу, а мимо меня, тоже оглушительно звеня, проносятся синие стрекозы. А может быть, это не я, а другая маленькая девочка, удивительно кудрявая, а это мой голос, а не мамин, по имени зовет ее к себе, при этом и голос, и каждый шаг ее крепких ножек отдается странным тысячекратным эхом? Может быть, это и не стрекозы звенят, а сапфировые погремушки? И почему только сапфировые…? Вдруг все: и мое имя, и стрекозы-погремушки, и сотни других звуков из этого то ли воспоминания, то ли видения сливаются в единый протяжный звон. Звон становится ближе и громче и, в конце концов, сводится к всего одной яркой, трубной, зовущей ноте. Я была в Средиземье еще не настолько долго, чтобы понять, что сейчас сквозь забытье слышу голос эльфийского рога. Последней каплей, развеявшей наваждение, снова стало мое имя — не настоящее, здешнее имя: — Лили! — это хоббит. Он несмело прикоснулся к моему плечу. Оказывается, я отключилась всего на секунду, когда от усталости и шока сползла по стене нашего каменного укрытия. Прекрасное видение исчезло. Бедная трехлетняя загорелая Лиза — она еще не знает, что через двадцать лет будет, хрипя, кашляя и хватаясь за сердце, переживать уже вторую миновавшую ее смерть. Там, наверху, мы были окружены орками, и гномы, обреченные и безрассудные, встали плотным кольцом вокруг меня, обнажив весь свой оружейный арсенал. Орки, скалясь и визжа, летели со всех сторон на своих уродливых скакунах, а я решила, что с места не двинусь, даже если меня будут убивать. Точнее, когда будут. Я вспомнила имя, а значит, путь окончен. Я вернусь, и этого уже ничего не изменит. Меня зовут Лиза. Я, единственный, поздний и залюбленный ребенок своих родителей, залюбленный настолько, что сейчас непроизвольно ранит их своим эгоизмом. Я выросла в тиши и благодати уютного пригорода средней полосы, привыкшая получать все, чего только просила. А потом, уже безмозглой студенткой перебралась в город — шумный, расползающийся, пожирающий соседние города, весь чудовищно-сверкающий и манящий. Радовала притихших и постаревших родителей рассказами о столичной студенческой жизни, а потом отряхивалась от данных им обещаний и их советов и летела, летела по жизни без цели и смысла, балансируя между смертельной скукой одиночества и разрушительной праздностью. Летела-летела, а потом упала в витрину. Как будто бы мне дали второй шанс, но я-то знала — я должна вернуться и все исправить. Должна. Иначе я бы не вспомнила имя. Тем временем, гномы, не умершие от рук троллей, видимо, были готовы умереть в новой неравной битве. Только беглый взгляд на Торина вытаскивал меня из какой-то бесконечной равнодушной пустоты, в которую я проваливалась. Его разметавшиеся по плечам волнистые волосы, испарина на высоком лбу, тяжелое дыхание и беглые, короткие взгляды в сторону племянников, а потом в мою. Я начала понимать Балина с Двалином, готовых отправиться вслед за Торином хоть в самое пекло. «Влюблена», — я быстро повторила это про себя, как приговор. Все вокруг стало плоским, как картинка. Когда я увидела троллей, меня захлестнула паника, целый шквал разрозненных планов спасения гномов, а сейчас я просто с отупением наблюдала за собой и отрядом будто со стороны. Бессонная ночь и усталость после бега, от которой хотелось выхаркать легкие, ненадолго позволили мне ощутить себя в шкуре измученной, загнанной тягловой лошади, которую даже занесенный топор живодера не приведет в ужас. В момент, когда темнота стала сгущаться, а все гномы напряглись до предела, будто готовые сделать единственный, самый последний в жизни прыжок навстречу врагам, голос Гэндальфа спасительно окликнул нас, перекрывая и орочий вой, и холодное, уже знакомое предчувствие близкой смерти. Мы в три прыжка оказались у входа в узкий каменный карман, куда скатились по одному. Перед тем, как провалиться в короткое небытие, я только и успела подумать: «Как это защитит нас от орков…?» Точно. Магия. Вечно я о ней забываю. — Лили, Лили, вставай, идем! — хоббит уже вовсю тряс меня за плечо. С одной стороны доносились стихающие орочьи вопли, с другой — возбужденные переговоры гномов. По обрывкам фраз я поняла, что орков отогнал отряд эльфов. Эльфов…значит — это все. И тут я, впервые с моих самых первых дней здесь, разрыдалась. Некрасиво, по-детски всхлипывая, размазывая слезы по щекам и неловко хватая воздух ртом. От того, что должна уйти, но не могу, и от того, что хочу домой, но не хочу расставаться с Торином, и оттого, что тролль…и орк…замахнулся и, и, и… Я захлебнулась в очередной волне подвывающих всхлипываний. По выражению лица Бильбо, так и застывшего с протянутой рукой, было видно, что он никогда не имел дело с женскими истериками, но я не обращала внимания. — Мистер Бэггинс! — голос Торина железно прокатился по каменным стенам и будто физически поднял хоббита на ноги, — Ступайте к остальным. Хоббит, воровато оглядываясь, побежал к концу туннеля, оставив меня в темноте. А Торин уже стоял рядом надо мной. Одним махом, словно я ничего не весила, поднял, поставил на ноги, быстро, как и в тот раз, стер с моей щеки слезу. Снова, снова этот короткий, будто украденный, миг близости. — Нам надо идти… — и как только его суровый, привыкший к приказам голос умеет в нужные моменты быть таким бархатным, почти ласковым? — ты скоро сможешь отдохнуть. И ушел. Снова. Снова. Лишь на миг обдав меня таким недоступным мне теплом. Долина, утопающая в густых сумерках, выплыла на меня торжественно и неожиданно, совершенно точно зная, что ошарашила своими кружевными мостиками и островерхими башенками. Я даже оглянулась, чтобы убедиться, что за нами тот самый туннель, ведущий на страшную пустошь, а не очередной магический портал. Но магии здесь было много, ох как много… Тогда я еще не могла ее различить, но годы спустя уже преотлично знала ощущение магического присутствия — эту чуть заметную розоватую дымку, которая буквально окутывает мозг внутри черепной коробки. Даже воздух здесь был другой. На кожу приятной прохладой ложилась влага, долетающая от водопадов. Откуда-то взялось пение птиц, даже голосистого вечернего соловья. А башенки, мостики и странные килевидные оконца тихо-тихо звали к себе мерцающими огоньками и едва различимой музыкой. Я бы еще раз расплакалась — от счастья, от такого скорого, своевременного спасения — если бы не знала, что это моя конечная станция в Средиземье. И если бы не была мертвецки уставшей. Пока мы спускались крутой петляющей тропинкой, я с грустью разглядывала Ривенделл. Ни на что не похоже. Ни на одну знакомую мне культуру. От этой красоты одновременно и перехватывало дыхание и почему-то тоскливо щемило сердце. Вот оно — творение тех самых бессмертных эльфов, о которых без устали твердил Бильбо. Все здесь будто легко и снисходительно посмеивалось над нашим несовершенством, нашей неполноценностью. Вся эта вечная жизнь. Все это замершее, отгороженное от внешнего мира, непринужденное существование. Все это посмеивалось над нами. Я особенно остро ощущала это сейчас, разглядывая свои заляпанные кровью и грязью ботинки. Там, за скалами, смерть и ужас, а здесь витые лесенки, огоньки и легкая музыка. Даже вечерняя роса мне сейчас казалась насмешливой. Первый эльф, которого я увидела в Средиземье, был высоким — даже выше Гэндальфа, и настолько холеным, что казался слегка припудренным. Я очень скоро узнала, что здесь такими были абсолютно все. Все, кроме Лорда Элронда. Но об этом позже. Увидев эльфа, гномы насторожились и насупились. Со всех сторон послышалось недоверчивое ворчание. Почему-то именно сейчас я ощутила, какая жуткая от нас исходила вонь. Даже на секунду глупо испугалась, что нас вышвырнут прочь. Но эльф (его звали Линдиром) отвечал пуленепробиваемой учтивостью. Добро пожаловать, Торин Дубощит. Вас ожидают к ужину. Эльфы Последнего домашнего приюта привечали гостей. Пусть с едва заметной насмешкой, но привечали. О нас уже слышали, нас уже ждали и, видимо, ждали довольно давно. Торин отдал смешной приказ: «Будьте начеку», и, нехотя, совсем уж по-королевски, согласился, чтобы нас приняли и проводили. Я бы назвала это черной неблагодарностью, если бы не знала характер гномов и то, что они почти всегда остаются верны своим предрассудкам до самой смерти. Слова «Вас проводят в ваши покои, где вы сможете привести себя в порядок» показались мне упоительной поэзией, и я даже не услышала бурчание Глоина вслед: «Со мной что-то не в порядке, по-вашему?». Мой провожатый был как две капли воды похож на Линдира, только казался еще прозрачнее — кожа еще тоньше, с голубыми прожилками — такая бывает только у детей. Пока мы шли бесконечными мраморными коридорами с фресками на стенах, он все шелестел про гостеприимство и про то, как рады и благодарны в Имладрисе каждому гостю. Я была рядом с ним коротышкой — совсем как ребенок. Но я давно не задавалась вопросом, почему я оказалась в Средиземье такого маленького роста — в конце концов, это другой мир, и уверенные земные сто шестьдесят пять вполне могут равняться местным…ста сорока? Да, пожалуй, что так. Эльф закрыл за мной дверь гостевой спальни. Светлица — иначе не назовешь. Огромные окна в пол, большая дубовая кровать, светлые, почти невесомые занавески чуть колышутся от ветра, повсюду горят восковые свечи в серебряных витых канделябрах. На стене огромное зеркало в искусной стеклянной раме с цветами и листьями. Я кинулась к нему. То, что я могла лишь фрагментами разглядеть в одолженном гномами походном зеркальце, предстало во всей красе. Я хмыкнула — эх, как я была бы хороша собой, будь я ухожена, как на Земле. Но приходилось довольствоваться впавшими щеками и пятнами загара на них, спутанными выгоревшими волосами и некрасивыми ногтями. После последних событий ко всему этому добавились обкусанные губы, пятна пыли и крови, а еще грязные дорожки от слез и опухший нос. Красота. Я взглянула на подаренный Торином браслет (кажется, единственное, что сейчас было во мне изящного), непроизвольно погладив холодное серебро, расстегнула его и положила на крошечный резной столик. Очевидно, здесь не было ни одной некрасивой вещи. Даже ночной горшок, и тот, наверняка, фарфоровый. Вслед за браслетом я сняла рубаху, износившиеся штопаные штаны, ботинки и портянки, которые, охая и ворча, меня учил завязывать Бофур. Лицо, шея и кисти рук неприятно контрастировали по цвету со всем остальным телом — ему во время быстрых купаний было не загореть. Постоянная езда верхом и новый образ жизни изменили меня — кожа на ладонях и ступнях стала тверже, мышцы выносливее и суше. Я вздохнула — грудь тоже стала менее выразительной. Может, на Земле я и порадовалась бы некоторым видоизменениям, но сейчас поняла, что скучаю по тому, что когда-то мне казалось лишним. В голову невольно прокралась мысль: «А понравилась бы я Торину такая?». И тут же незамедлительно пришел суровый ответ — у Торина никогда уже не будет шанса меня «такую» увидеть. Если я сама не объявлюсь этой ночью у него в спальне, конечно. За хорошо замаскированной дверью в стене меня ждала огромная ванна, выдолбленная в цельном куске мрамора и уже наполненная теплой водой. Я едва сдержала всхлип, когда уставшее и натруженное тело с ней соприкоснулось. Тело благодарно нежилось в воде. Ванна была большая, явно рассчитанная на рост местных людей и эльфов, поэтому мне приходилось смешно стоять на коленях, а мои голова и плечи торчали над водой. Я брала наугад одинаковые хрустальные пузырьки и лила содержимое себе на ладони. А потом я мылась, мылась и мылась, вычищала ногти до кристального блеска, промывала голову, страшно боясь увидеть вшей, а потом умасливала волосы и тело ароматным маслом и вышла из купальни только тогда, когда окончательно избавилась от следов грязи и своей и чужой крови. Не знаю, магия это была или целительная сила водных процедур, но я словно опять налилась силами после двух выматывающих дней и бессонной ночи. Былую красоту мне вернуть так и не удалось, но я впервые за долгое время была полностью чистой и даже приятно пахла, а сильно отросшие волосы наконец-то заблестели уже не прежним, но хотя бы здоровым блеском. Их было решено не заплетать, как обычно, в косу, а оставить распущенными. Эльфы были пугающе гостеприимны. Они словно знали гостя вдоль и поперек. Поэтому об одежде мне тоже не пришлось беспокоиться — она лежала тут же, на кровати. Не новая, явно ношеная и детская, но чистая. Откуда они знали, что с гномами прибудет и миниатюрная девушка? Бог знает. Дети у эльфов, как мне рассказали, были редкостью, поэтому из той одежды, что могла мне подойти, был лишь мальчишеский костюм. Длинная нижняя рубаха из тонкого хлопка и такой же длинный, до пят, парчовый камзол с рукавами-раструбами и широким поясом. И — я усмехнулась — панталоны. Я тщетно пыталась найти дорогу к ужину и, когда мне уже казалось, что я схожу с ума в бесконечных коридорах, я услышала голоса и зазывный звон бокалов. На террасе, залитой лунным светом и приветливыми свечными огоньками, ужин был в самом разгаре. По убийственному взгляду Гэндальфа я поняла, что сильно опоздала. Гэндальф сидел за отдельным столом на возвышении с причесанным и совершенно преобразившимся Торином и, вероятно, с хозяином дома. Провидец, полу-эльф, владыка Ривенделла, да не забудь ты поклониться при встрече — все это забылось под пристальным взглядом Элронда. Когда я встретилась с его проницательными глазами, я даже не услышала настойчивого бормотания Гэндальфа: «Вот, Лорд Элронд, то дитя, о котором…». Это было излишним. Он знал. Ему, видевшему начало эпох, вообще не нужно было ничего рассказывать про меня, двадцатичетырехлетнюю, случайную и понятную насквозь. Он смотрел не тем изучающим взглядом, к которым я тут привыкла, — его глаза отвечали сразу на все вопросы. Мне казалось, он может щелкнуть пальцами и вернуть меня на Землю. Мне не казалось, я знала это. Он мог вернуть меня прямо сейчас, стоит мне только попросить, но он помедлил. Дождемся совета. Отсрочка. Я, не зная, что я делаю, коротко поклонилась, убрав одну руку за спину. Аудиенция была окончена, меня отправили за стол. Что это был за стол! Пестрые груды овощей: упругие розовые помидоры, крепкая морковь, несколько видов салата, чуть поскрипывающие на зубах шампиньоны… Рядом с ними почти прозрачные пьяные груши с поджаренными орехами, горы черешни размером с кулак, бурый инжир, сочащийся нектаром, молочный сыр, теплый хлеб с мелодично-хрустящей золотой корочкой и мягким, чуть влажным, ноздреватым мякишем, на который серебряными ложечками с перламутровыми ручками полагалось мазать желтое сливочное масло… Гномы ворчали, что нет мяса и картошки, но тарелки стремительно пустели. Бильбо без остановки что-то говорил с набитым ртом, активно жестикулируя, но я не могла разобрать ни слова и только обалдело кивала с глупой улыбкой. Хмельной медовый напиток, который эльфы своими белоснежными руками наливали в хрустальные бокалы, здорово пьянил. Разговоры становились громче, манеры гномов — хуже. Я искоса глядела на Торина — из всех гномов он один не загребал еду руками, не говорил с открытым ртом, роняя крошки в бороду, и не ковырял в зубах. Кажется, даже не ел ничего, только изредка припадал к своей собственной фляге и учтиво, полу-прикрыв глаза, кивал Элронду. Я ненароком залюбовалась — здесь гном казался совсем другим. Царственным. Это не он выглядел уместным в этой обстановке, это обстановка подходила к нему: Торину шли блики свечей, играющие в тонком хрустале и серебряных приборах, ему шла изысканная музыка, ему шли эльфы, прислуживающие за столом и ему шел даже мраморный пол под его уже начищенными сапогами. Равно как шли ему и самый разгар битвы, и кровь его врагов, и его вздымающаяся грудь, и ледяной сосредоточенный взгляд, и его нечеловеческой силы удары, и все то, что я видела каких-то пару часов назад. Я на мгновение поразилась сделанному открытию — пожалуй, Торин был единственным мужчиной, который мог быть таким разным, а каждая его грань в равной степени мне нравилась. И не хотелось думать о том, что, влюбляясь, мы все идеализируем. Ужин, тем временем, стремительно перетекал в бурную пирушку. Перебивая камерный эльфийский оркестр, совсем захмелевшие гномы колотили драгоценными приборами по столам, топали ногами и запевали одну из своих любимых неприличных песен. А когда Бофур достал свою скрипочку, так и вовсе принялись танцевать. Все — даже Балин смешно и по-стариковски притопывал на месте. Я привычно поискала глазами Торина, а он уже был со своими — не прятал улыбку и подбадривал сотоварищей. Эльфы не мешали им и не возмущались — видимо привыкли, что каждый по-разному отдыхает в последнем домашнем приюте. Они лишь робко улыбались и качали головами, как высокие цветы на тонких стеблях. Мы с Бильбо помялись немного, но, когда Бофур с новой силой заиграл свою лихую мелодию, ноги сами пустились в пляс. Я решила не смущать окружающих земными движениями и старалась повторять за остальными, но никто ведь не запрещал мне повернуться вокруг своей оси, разметав распущенные волосы, красиво подняв руки и обнажив запястья и, остановившись перед Торином, поднять на него лукавый взгляд из-под ресниц. Движения, которым тысячи и тысячи лет. И он ответил. Ответил таким взглядом, от которого внутри все сжалось в один, сладостно дрожащий тугой комок. А дальше, дальше…сами звезды учтиво спрятали свои лица, чтобы не подсматривать за тем, как мы вдруг оказались в тени за колоннами и он, притянув меня к себе и наклонившись к моему уху, низким, чуть пьяным и дрожащим от страсти голосом сказал: — Ты…прекраснее всех женщин. Только проходивший мимо и одаривший нас внимательным взглядом Элронд заставил нас шугануться друг от друга, словно стыдливых подростков.