Mój drogi Boże

Белые стены давили. Создавали душное пространство в этой комнате. И этот запах, кажется, мог чувствоваться не только в эпицентре происшествия и боли. Ощущение безысходности - вот, что действительно страшно в этой ситуации. Некуда деться от своих же мыслей и действий. Некуда бежать из этого места. Никогда этот юноша больше не поклонится Сатане. Никогда он не вернет себе веру в это дьявольское отродье. Свет из окна уже давно утратил свой блеск, охватив все комнату в полумрак ночной луны. А днем, когда черные шторы были закрыты, ни один луч не мог проникнуть в эту комнату. Но разве был ли день в этом прекрасном месте сейчас? Кажется днем было все хорошо. Все красиво и музыка текла с этой комнаты. Сейчас текло немного иное. Фортепиано, что стояло напротив окна утеряло свою новизну и блеск. Совсем новое, красивое и нужное. Настолько нужное хозяину, что без него и жизни не было. Именно на клавишах этого инструмента остались красные, багряные пятна недавнего преступления. Игра после убийства всегда могла показаться чем-то прелестным. И эта игра была только для одного человека - Эндрю. Именно сейчас эти остатки алой жидкости горели так же, как и оставшиеся лужи на полу. Все белое стало грязным. Даже не из-за крови, как могло показаться. Кровь была только в пару местах, особенно в центре комнаты, к которому мы вернемся позже. Самое интересное всегда напоследок. Грязь поливала не только комнату, но и человека, который сидел на коленях пред другим. Душу этого садиста и музыканта, готового на все, ради своей выгоды. Красные, трясущиеся от вечной мерзлоты руки тряслись. Окрашеные в теплую жидкость, они то и дело сложились в молитве. В этой комнате не было шума. А дыхание одного было прекрасно слышно. Можно только соврать, что он там был один. Но где дыхание второго человека, что, похоже так синхронно другому? Его нет. Эти легкие больше не дышат, эти веки больше не закрываются. Губы больше не теплые, а руки не могу обхватить любимого убийцу в своих объятиях. Крейбург склоняется над телом нового бога и целует в холодные губы. Шепчет что-то и встает. Что же было в этом центре? То самое бездыханное тело. И оно просто лежало без одежды, словно предстало перед музыкантом во всей своей красе. И на то есть причины. Верующий поднимается на ноги, еще раз кланяясь на свою работу и в руках сверкает нож. Уже и до этого окровавленный, но сейчас он вонзается в солнечное сплетение. Ведет все дальше и дальше. Останавливается у паховой зоны и резко вытаскивается и туши мертвого человека. Фредерик не зря захватил с собой огромные колышки, которые воткнул в кожу и вбил тупым концом ножа в пол. Красивые внутренности и сердце за ребрами, что не стучит. Рука опускается к ребрам, ломая их и помогая себе своим оружием. И вскоре он достал сердце, вырывая его из столь любимого тела. Было крайне неудобно делать это одним ножом. Дальше этот орган оказывается в зубах у верующего. Конечно же не весь. Благодаря раннему оружию, он разрезает этот орган, ведь..вряд ли зубами вообще возможно его разорвать. Плотная плоть сердце, из которого текла кровь была насколько противной, что приходилось толкать в себя это блюдо насильно. Еще и кусочки данного блюда застревали в зубах. От этого хотелось выблевать все, что он успел съесть, но не мог. Он любит это сердце, этого бога и готов съесть даже всего Кресса по кусочкам. Но и трапеза была бы не бесконечной, поэтому теперь и губы, чтобы были испачканы, снова наклоняются к богу, слизывая с кожи всю кровь. Невкусно.. Но это последняя трапеза в жизни верующего. Крейбург ложится на вскрытое тело, обнимая его и вонзая в себя нож. Попал. Теперь вечный сон никогда не помешал бы этой паре. Всегда есть концовка у истории, даже если она настолько печальна. И никто больше не заглянет в это место. Никто не увидит трупы этих двух, если не сунутся любопытные лица в заброшенный особняк. Он навеки хранит в себе историю этой пары, и никогда не опустит их души. Не опустит возможности задержать их тела у себя.