Шёпот цветущей магнолии

      — Годжо! Мелкий негодяй, отстань от замужней женщины!       Услышав это, Утахиме быстрее хватает спортивную сумку и чуть ли не выбегает из салона автобуса. От яркого дневного света глаза щиплет, и в их уголках накапливаются маленькие слезинки, но она быстро смаргивает их, пытаясь привыкнуть к изменению освещения после тёмного салона автобуса.       Выходит она как раз вовремя, когда Яга-сенсей подходит к Годжо и даёт ему увесистый подзатыльник, что у того аж слетают с переносицы его солнцезащитные очки. Благо Сатору успевает вовремя поймать их и брюзжит на сенсея, пока тот его отчитывает. Сёко и Гето неподалёку от них посмеиваются, Мей Мей что-то строчит в телефон, а Нанами только недовольно вздыхает.       Утахиме выбирается из салона последней. Ступает ногой на горячий песок и ощущает, как он пробирается под босоножки, обжигает ступню. Она кратковременно морщится от неприятного ощущения. Глаза так и не привыкают к дневному свету, а от того сильнее слезятся, и ветер со стороны океана дует настолько сильно, что резинка на её слабом хвостике сползает и улетает в неизвестном направлении. Развевающиеся волосы начинают путаться.       Нанами предлагает ей помощь, на что она только отмахивается и недовольно пыхтит, массируя переносицу.       В груди проступает ещё большее раздражение, когда Годжо вновь кружится вокруг владелицы забронированного ими коттеджа. Даже сквозь чёрное стекло ей несложно разглядеть, как он чуть ли не облизывает её взглядом, как в его глазах сверкает огонь. От этого на душе что-то болезненно царапает, крошит рёбра в порошок, заставляет сердце сжаться. Это ощущение бесит.       Утахиме невольно начинает разглядывать женщину, оценивать её: высокая, ростом чуть ниже Годжо; подтянутое тело, хорошая фигура; личико круглое, по-взрослому румяное — совсем без изъянов; волосы отливают золотом, как и её светло-карие глаза; на щеке у самого края нежно-розовых губ красуется родинка. Так выглядели фарфоровые куклы, которые Утахиме терпеть не могла в детстве.       — Извините, — встревает она, привлекая внимание всех окружающих. — У нас была долгая дорога, и мне бы хотелось как можно скорее оказаться в помещении и отдохнуть.       Она встречается взглядом с Годжо, видит из-под опущенных очков эту переливающуюся голубизну и лёгкий прищур. Уголок его губ едва дёргается. Утахиме знает, что это не к добру. Сердце делает кульбит, а щёки с шеей, как назло, начинают покрываться румянцем. Она первая, кто отводит взгляд и проигрывает.       — Точно, ребята наверняка проголодались. Будет лучше, если мы занесём вещи и поищем какое-нибудь заведение, — обращается к хозяйке Масамичи.       — Ох, конечно, простите меня, пожалуйста. Я слишком люблю болтать с новыми отдыхающими, — неловко говорит она и хихикает, потянувшись к своей сумочке. — Совсем не подумала, что вы ехали час от Токио и могли проголодаться… Сейчас выдам вам номерки с ключами от ваших комнат и проведу до них. Правда, на данный момент несколько номеров заняты другими людьми, поэтому надеюсь, что вас не смутит разброс комнат друг от друга?       — Нет, нет, что вы, — уверяет учитель, поправляя очки.       Пока все толпятся, чтобы получить свои номерки, Утахиме ищет глазами Сёко. Голова побаливает от поднявшегося шума и солнца, что палит не хуже пекла. В груди неприятно ноет. Не успевает Сёко заметить стремительное приближение подруги, как та уже утыкается лбом ей в плечо. Подруга издаёт короткий смешок и начинает гладить Иори по голове.       — Тебя что-то тревожит. Поделишься?       Сёко слишком внимательна, слишком хорошо её знает.       Иори зажмуривается, испуская судорожный вздох.       — Не знаю. Непонятное ощущение. Не могу его описать, — шепчет она, обнимая подругу.       Тянет носом воздух, слегка поморщившись. От Сёко всегда пахнет табаком.       Утахиме даже не застала тот день, когда подруга начала курить. Если они гуляют вместе, то Сёко всегда вежливо просит купить ей пачку. А она и не может отказать, только ворчит и просит обещание, которое не сдержат.       Раньше она пахла медикаментами и шалфеем, теперь — только крепким табаком, перекрывающим «докторский» запах. Аромат шалфея благо никуда не пропал. Утахиме не понимает почему, но такое своеобразное сочетание её отчего-то удовлетворяет и немного успокаивает.       Ей бы хотелось, чтоб Сёко была её соседкой. Но кто это допустит, верно? Учитель предупредил вести себя вежливо и не учинять скандалы, если им что-то не понравится. Утахиме привыкла подчиняться.       Тогда хозяйка подходит и к ней и даёт номерок. Пять. Непонятный ей прилив секундной радости сходит на нет в тот же момент, когда хозяйка отдаёт номерок Сёко. В животе что-то булькает и больно скручивает.       Взгляд метается по остальным. Числа остальных слишком далеки, чтобы их можно было рассмотреть. Тогда она видит, как Годжо расслабленно крутит свой номерок на указательном пальце, и Утахиме молится всем богам, что ошибается и на нем изображено число девять.       — Что ж, пойдёмте я проведу вас до коттеджей! — спешно подзывает к себе хозяйка, следуя по брусчатой дорожке в окружении деревьев.       Утахиме оказалась настолько занята своими мыслями, что даже не замечает, как подруга вдруг берёт её под локоть и ведёт за собой к остальным. Ватные ноги не слушаются. Голова забита лишь беспокойством о том, что они с Годжо могут оказаться соседями. Сердце отбивает бешенный ритм, и она никак не может от этого избавиться.       Глупо. Как же глупо.       — Конечно, очень жаль, что вы прибыли лишь летом. В середине марта у нас здесь очень красиво: тогда расцветают магнолии… — с печальным энтузиазмом произносит хозяйка.       — Жаль, конечно, но у нас не было возможности, — констатирует учитель Яга.       — Но возможно, что ещё будет! — восклицает она, развернувшись. — Не знаю, что это за магнолии, но они здесь немного… другие, понимаете?       — …С трудом, — хмыкает Гето, идущий по другую руку от Сёко.       — Ну, они необычные. Иногда, очень редко, случается так, что некоторые из этих деревьев расцветают только летом. Я пыталась выяснить, в чём причина этого феномена, но всё без толку. Может, другой сорт… — Хозяйка ведёт плечом. Секундами позже она возобновляет беседу с Ягой-сенсеем, но она уже не доходит до ушей Утахиме. Впрочем, ей это и не особо важно.       Она сосредоточена совсем на другом. Пока Сёко медленно ведёт её за собой, она внимательно разглядывает деревья, листва которых перекрывает солнечный свет и создаёт тень: в ней Утахиме наслаждается приятной прохладой, чистым воздухом и одухотворённостью этого места. Вдруг она замечает что-то необычное и, присмотревшись, узнаёт на одной из магнолий несколько бутонов, совсем маленьких и зелёных, уже готовых так скоро распуститься.       Неужели магнолии правда расцветут? Почему так поздно? Столько вопросов в голове, но она в сладостном предвкушении.       Ведь она всегда любила магнолии.       — Забавно, правда?       Она резко останавливается.       Перед лицом рука, а в ней — номерок с цифрой шесть. Утахиме начинает потряхивать от раздражения. Судьба слишком неблагосклонна к её желаниям.       Непроизвольно Утахиме вздыхает. Глубоко, рвано, задержав дыхание. Приятный запах щекочет нос. Хвоя и мята.       Запах, который она терпеть не может.       Запах, который она, судя по всему, будет чувствовать до конца своих дней. Даже если его обладателя не будет не рядом.       За что ей всё это?       — Неужели совсем не рада? — Горячее дыхание опаляет ухо. — Да ладно тебе, Химе-семпай! Я не буду таким уж плохим соседом, клянусь!       — Меня просто само твоё присутствие раздражает, Годжо, — шепчет она, резко развернувшись. — И не смей коверкать моё имя! Терпеть не могу, когда ты это делаешь.       Годжо выпрямляется. Смотрит на неё сверху вниз и скалится, обнажая белые зубы.       — Какая же ты бука, Химе, — тянет он. — Неужели так бесишься из-за того, что вы провалили испытание?       — Закрой рот, придурок! — шипит она, делая шаг к нему. — Нам просто не повезло в этом году, вот и всё.       Сатору смеётся, качая головой.       — Ты совсем не умеешь проигрывать, Химе.       Сёко, что всё это время молча наблюдала за ними, даёт Годжо лёгкий подзатыльник.       — Прекращай вести себя как придурок, Годжо.       — Да ладно тебе! На правду не обижаются. И к тому же… — Он переводит взгляд на стоящего рядом человека. — На чьей ты стороне, Сёко? Мы же команда! Своих не предают!       Годжо еще окидывает Утахиме мимолётным скользящим взглядом, прежде чем пройти мимо неё к Сёко. Дыхание спирает.       Она непрерывно наблюдает, как Сатору сначала приближается к подруге, а потом заключает в крепкие объятия одной рукой. Бубнит что-то об обиде и о том, что его все обижают. Сёко же хлопает его по плечу и улыбаясь объясняет, почему так происходит. Утахиме не слышит что именно. Звуки приглушены так, словно она под водой.       И это странное ощущение, рвущееся внутри, можно было бы проигнорировать.       Если бы не Годжо.       Его голубые, как небо и океан, глаза неотрывно смотрят на неё во время их с Сёко разговора. В них сверкает что-то незнакомое, какой-то недобрый огонёк, что всегда становится спусковым крючком для её пошатанных нервов.       Злость. Клокочущая в груди злость, возникшая наобум, вдруг заставляет ноги двигаться.       Утахиме не может объяснить причину своих поступков. Не может понять, почему рядом с Сатору Годжо она чувствует себя маленькой девочкой, неспособной контролировать свои эмоции и действия.       Это просто импульс. Эффект собаки Павлова при появлении этого несносного мальчишки.       Даже думать об этом не хочется.       Поэтому Утахиме грубо вырывает подругу из объятий этого паршивца и тащит за собой.       Кратковременно переживает о том, как Сёко ойкнула, но и это сразу отходит на задний план.       Гето, что шёл до этого впереди, спрашивает, всё ли нормально. Может, Сёко и ответила ему, но Иори не знает. Звуки вокруг пропали. В сердце будто вонзена сотня игл.       — Знаешь, — тянет Сёко, поправляя короткую прядь волос за ухо. — Я не знаю, что с тобой происходит в последнее время, но ты должна мне всё рассказать. Ты ведёшь себя слишком… необычно. Несвойственно тебе. Непривычно даже.       — Всё нормально.       Это уже нечто обыденное — отвечать так. Они обе понимают, что эти слова чистая ложь.       У неё не может быть «нормально», если рядом с ней находится Годжо.

***

      — Ты выглядишь миленько, Утахиме-семпай.       Голос за спиной мягкий и тихий, но всё равно умудряется до чёртиков её напугать.       В отражении зеркала, за своей спиной, она видит Сёко. Солнечный свет, падающий на неё, протекает из окна. Карие глаза завораживающе переливаются золотистым свечением. Короткие каштановые волосы завязаны в маленький хвостик, из которого выбилось несколько прядей. На ней открытый чёрный купальник, по мнению Утахиме, идеально подчеркивающий фигуру Сёко. Эта картина похожа на старую плёночную фотографию.       И это красиво.       Сама Сёко красивая, несмотря на весь свой усталый вид: синяки под глазами, обметанные губы, бесконечный прищур. Это ничуть её не портит, а даже может, что в какой-то степени добавляет шарма.       Утахиме ей завидует. Совсем немного.       Всматривается в своё отражение, тщательно изучая его: чёрные волосы, завязанные в хвостики, секутся и пушатся; в глазах усталость, губы немного побледнели; закрытый красный купальник немного давит на кожу; на ногах заметны небольшие подростковые растяжки. Благо они заметны лишь в том случае, если слишком внимательно разглядывать.       Перед глазами промелькивает образ хозяйки — горячей симпатичной блондинки, что кое-кому приглянулась, — и Утахиме становится совсем не по себе. На пляж не хочется.       — Что-то не так?       Она и не слышит, как Сёко, подкравшись к ней из-за спины, приобнимет её за плечи и утыкается подбородком в плечо. Теперь они обе смотрят на её отражение.       Утахиме чувствует, что её губы немного пересохли от длительного молчания.       — Не знаю. Может, сегодня не мой день, — поведя плечом, вздыхает она. — На пляж не хочется, да и выгляжу я… не очень.       Сёко молчит. Встречается с ней взглядом в зеркале. Становится неудобно.       В памяти всплывает картинка, как подругу обнимает Сатору и издевательски наблюдает за реакцией Утахиме.       И она вспоминает, что это было не в первый раз.       Годжо обнимал Сёко на общей прогулке, оставлял лёгкий или крепкий поцелуй на её щеке, но всегда, всегда при этом смотрел на Утахиме. Внимательно, с неким ожиданием и, чёрт бы его побрал, интересом. Будто бы ждал, что она в любой момент подскочит и потребует его прекратить. Она не понимает, чем заслужила такое «счастье», но каждый раз в груди что-то трескалось.       Поэтому она игнорировала это. Пыталась игнорировать. Каждый раз отворачивала голову, продолжала с разговор с другими людьми. Молчала. Только приходя домой глушила надоедливое чувство в груди пивом и просмотром любимых спортивных каналов.       Выныривая из потока мыслей, Утахиме обнимает себя за плечи, вонзаясь в нежную кожу ногтями.       — Думаю, я не пойду сегодня никуда.       — А я думаю, что ты трусиха!       — Не была бы моей подругой, я бы тебя ударила, — фыркнула она, скрестив руки на груди.       — Младших нельзя обижать! — Сёко показывает язык, развернув Утахиме к себе за плечи.       Теперь ей удаётся разглядеть решимость и всю серьёзность в глазах напротив. Это и интригует, и одновременно пугает.       — Утахиме, тебе нравится Сатору?       Сердце, кажется, ухнуло куда-то в пятки.       — Что ты такое говоришь?! — вспыхивает девушка. Лицо горит от резко возникшего жара. — Не нравится мне Годжо, он!.. он!..       Язык не поворачивается сказать хотя бы слово, но и молчать, она понимает, нельзя.       Утахиме никогда не думала о Годжо в таком ключе. Никогда не позволяла, что кто-то вроде него мог понравиться как парень, и воспринимала его не более, чем объект её ненависти и вечный раздражитель.       Сердце ускоряет свой темп, и она чувствует его биение каждой клеточкой тела. Даже слышит, как кровь бежит в ушах.       Разворачиваясь, девушка плюхается на кровать, и та жалобно скрипит от резко возникшего на ней веса. Вокруг поднимается лёгкая пыль, щекочущая нос.       Прямо как запах Годжо. Эти чёртовы хвоя и мята.       Зарычав от раздражения, Утахиме хватает подушку и утыкается в неё лицом. Рядом слышатся шаги. Кровать сбоку от неё прогибается; Сёко легонько хлопает Иори по спине, улыбаясь.       — Запуталась, да?       — Да у меня мозг кипит, — бухтит она в ответ и показывает, насколько покраснели лицо и шея. — Мне не может нравиться Годжо.       — Нет, ты лишь не хочешь признавать, что он тебе нравится, — хмыкает Сёко и откидывается на кровать, а после тянется к маленькой сумочке у неё на бедре, не замеченную Утахиме ранее, и достаёт из неё пачку сигарет. — Ты всегда краснеешь при любом его появлении, наблюдаешь за ним чуть ли не моргая, а в толпе ищешь в первую очередь его. Ты об этом знаешь?       Утахиме смотрит в одну точку. Жар, что расползся уже по всему телу, не отступает.       Обдумав всё, фыркает.       — Брехня.       — Ещё слюна течёт.       — Серьёзно?!       Сёко прыскает и, чуть ли не давясь сигаретой от смеха, сгинается в позу эмбриона держась за живот.       Выглядит такой весёлой, что аж бесит. Такая серьёзная тема, а она, блин, шутки шутит.       Утахиме пыхтит, забирается ногами на кровать и, замахнувшись, начинает избивать подругу подушкой. Та только сильнее заливается смехом, принимает тщетные попытки защититься и только больше получает по лицу.       — И даже в такие моменты ты любишь издеваться надо мной!       — Прости! Господи, прости, Утахиме, но я не могла промолчать! — уже спокойнее говорит она. — Но если говорить серьёзно, то неужели ты не замечаешь, что ощущаешь рядом с ним?       — Раздражение и злость.       — А ещё?       Ещё?..       Ещё она тянет носом каждый раз, когда чувствует его запах. Так глубоко вдыхает этот приевшийся аромат, что горло каждый раз начинает саднить, лёгкие горят и становится тяжело дышать.       Каждый раз, как он встаёт к ней за спину, хочется быть ближе. В непозволительном для них расстоянии. До той степени, что хочется прижаться к его груди, потому что каждый раз, когда Утахиме находится с ним рядом, она ощущает непривычное внутреннее спокойствие, несмотря на раздражение. Уют и защищённость, уверенность в том, что она в безопасности. Это её пугает.       А ещё иногда возникают постыдные мысли вроде запустить руку в его волосы. Проверить, насколько они мягкие, перебрать их, провести пальцами по коже его головы, взъерошить, сжать. Всё что только можно.       И ещё как её сердце сходит с ума. Будто она долго и без перерыва бегала до состояния бешеного пульса, до ощущения, что сердце вот-вот остановится.       Кровь приливает к лицу.       Возможно, только сейчас Утахиме осознаёт, как много всего ощущает рядом с Годжо Сатору и что ненависть далеко не единственное чувство, засевшее за рёбрами. Всего-то стоило задаться одним простым вопросом.       Но ей бы хотелось ошибаться.       — Только… — Сёко делает первую затяжку. — Будь аккуратнее, ладно?       — В каком смысле?       — Годжо сейчас в таком возрасте, когда в голове гуляет ветер, понимаешь? Да и он сам по себе такая личность, что не способна ни к чему относиться серьёзно. Ни к заданию, ни к словам, которые он говорит, ни к отношениям, как я думаю. — Она выдыхает клубок дыма, откинув голову на кровать. — Поэтому, прошу, сильно ни на что не надейся.       Она вновь утыкается лицом в подушку, пока Сёко смеётся.       — Я поняла. И без этого не надеялась, поверь.       — Ты покраснела.       — Сёко, ради всего святого… Хватит!

***

      — Да чё он стоит?!       От громкого удара кулаком по столу все испуганно таращатся на Утахиме, пока она сама делает несколько крупных глотков из банки; одинокая капля скатывается по её подбородку.       — О ком ты? — устало вздыхает Гето, потирая глаза. Похоже, он начинает засыпать. Или уже спит.       Она указывает рукой в сторону яркого экрана телевизора. Так резко, что из банки выливается пиво и пачкает её домашние штаны и расстеленный плед, на что сидящая на кровати Сёко расстроенно вздыхает. Это был её любимый плед.       — Либеро чё стоит, говорю! Мяч прям рядом с ним летел, неужели нельзя было принять его? Ноги атрофировались?! Кого эти придурки только в команды набирают… — осаждает Утахиме, сидя чуть ли не в притык к телевизору.       Глаза мутные и чуть слезятся, а веки тяжёлые, как свинец. Всё же было плохой затеей смотреть с друзьями телевизор аж до четырёх утра, ещё и в полной темноте. От выпитого спиртного клонит в сон.       Ноющий живот издаёт непонятный звук. Явно недобрый. Девушка только в этот момент сомневается, не переборщила ли она с количеством выпитого и съеденного за эту ночь. Но стоило вектору игры перевернуться, став куда увлекательнее, по мнению Утахиме, как все мысли и опасения вмиг испаряются.       Прошла неделя с тех пор, как они обитают здесь. Честно, становится даже скучно.       За это время ничего кроме обычного человеческого отдыха у них не произошло, за исключением обнаружения нескольких маленьких, но безобидных проклятий четвёртого уровня. Единственным развлечением в пустующем городке было выслушивать истории незнакомого дедушки в ремённой, куда они ходили каждый вечер. Магнолии у брусчатой дорожки так и не расцвели, будто застыв во времени. А ходить около океана уже стало таким обыденным, что наскучило. По-хорошему хотелось домой, но и провести как следует последний день в этом местечке — не меньше.       Это было предложение Годжо — устроить последний вечер за просмотром чего-нибудь. На Утахиме была задача купить напитки с закусками, пока другие комфортизировали комнату для наилучшего просмотра. Специально пододвинули кровать ближе к тумбочке, чтобы было удобнее смотреть телевизор, накрыли покрывало на пол и принесли несколько настольных игр, которые кто-то захватил с собой в дорогу.       Сначала шли какие-то малоинтересные дешёвые программы, или как Утахиме их назвала, дебильные шоу, во время которых они играли в уно. Уже ближе к ночи переключили на спортивный канал, где Утахиме и потеряла нить того, что было до появления в её руках первой банки пива.       Говоря об этом: от количества выпитого голова идёт кругом. Хочется спать. Сосредоточиться на игре становится всё сложнее, и Утахиме уже даже не понимает, кто выигрывает и точно ли это волейбол, а не другая игра.       Она моргает, старается привыкнуть к темноте и дать раздражённым глазам отдохнуть. Разглядывает всё же уснувшего рядом с ней Гето, на скучающую Сёко за просмотром программы, и подмечает отсутствие Мей Мей, видно, ушедшей спать. Голова поворачивается в сторону сидящего на кровати Годжо — и встречается с ним взглядом.       От такой неожиданности резко отворачивается, не успев разглядеть выражение его лица. В груди трепещет; щёки горят то ли от алкоголя, то ли от смущения. В голову лезут их с Сёко про него разговор и навязчивые, совершенно недопустимые мысли.       Еле поднявшись на ватных ногах, она движется в сторону выхода. По неуклюжести рукой роняет что-то на тумбочке и неловко извиняется. На вопрос о том, куда она идёт, коротко бубнит, что ей нужно умыться, и, не ожидая ответа, выходит за дверь.       Зардевшие щёки ласково остужает слабый предутренний прохладный ветерок. Она позволяет себе какое-то время постоять вот так, понаблюдать со второго этажа крыльца на бушующие волны, тянущиеся до самого берега, расслабиться. Насладиться моментом. Вид открывается настолько заманчивый, что Утахиме на пьяную голову решает прогуляться.       Снимает обувь, спускаясь по лестнице. Один раз чуть не падает, споткнувшись. И вот босые ноги уже следуют по прохладному песку.       Наконец приблизившись к воде, чуть ежится, когда слабая волна задевает ступни, обдаёт ледяным холодом и мочит низ штанов, не заправленный по беспечности. Ощущение ей безумно нравится, и она идёт дальше. Настолько дальше, что вода оказывается ей по самые колени. Промокшая насквозь ткань штанов прилипает к коже, волосы чуть влажные от всплесков нескончаемых волн, пытавшихся сбить Утахиме с пути.       Ей холодно. Всё тело дрожит. Зубы стучат друг об друга. Но уходить не хочется.       Она чувствует себя как никогда свободно. Нет ни мыслей, ни переживаний. На душе легко. Только вот ноги не держат совсем. И перед глазами плывёт. Но это ничего.       Утахиме жмурится. Предвкушение такое, словно сейчас она попадёт под воду, но этого не случается. Она всё так же может дышать, и она чувствует, как ветер треплет волосы.       Плечи вдруг обдаёт током от чьего-то осторожного прикосновения. Распахнув глаза, Утахиме резко задирает наверх голову и встречается со взглядом голубых глаз.       — Ну и что ты здесь забыл?       — Решил приглядеть за тобой, Утахиме. Такую слабачку, как ты, одну отпускать опасно. Не подумала?       Ну вот, момент испорчен.       Она бесится. Неуклюже машет руками в попытке ударить его по голове, но каждый раз промахивается. Тело её не слушаются от слова совсем.       — За языком следи! — фыркает тогда она. — У тебя вообще есть хотя бы капля уважения к старшим?       — Конечно. Я обращаюсь к тебе, как к Утахиме-семпай. Это уже какое-никакое проявления моего уважения, не находишь? — Он улыбается, помогая ей выпрямиться, но не отпускает.       — Годжо! Ты совсем придурок?       Она резко пытается отделаться от него, крутится, немного пошатываясь. Конечности немного сводит от холода, но Иори игнорирует это. Получается повернуться к нему лицом и разглядеть его лучше. Он не был в очках. Платиновые волосы растрёпаны, на нём только футболка и шорты, тоже частично мокрые. В голове невольно пробуждается беспокойство и некое чувство вины, что он пошёл за ней в этот холод.       — Отвали и проваливай, — только и говорит Иори заплетавшимся языком. — Я останусь тут.       — Знаешь, Утахиме, меня даже немного пугает то, какая ты чудна́я в последнее время. Вряд ли нормальный человек пойдёт ночью «умыться» в таком месте, как это. — Он комично удивляется, прикрывая рот рукой. — Что с тобой? Неужели старческий маразм так рано подкатил? И вообще, тебе вредно стоять в такой холодине, мало ли кондрашка хватит твоё несчастное сердце! Побереги себя, Химе!       Как же надоело. Руки движутся сами по себе, и она брызжет в него ледяной водой с такой яростью, что он начинает закрывать лицо руками.       — Чтоб ты водорослями подавился, придурок! — рявкает она, пиная его под водой и чуть не спотыкается.       — Как бы сама их не нажралась! Ты ж упадёшь сейчас! — кричит он, делая несколько шагов в её сторону. — Пошли отсюда, сумасшедшая женщина, а то заболеть из-за тебя не самая лучшая перспектива.       — Так проваливай! Задолбал меня уже.       Пыхтя, Утахиме собирается пройти дальше в воду, не зная куда, но нетрезвый разум сам рисует план её действий. Только вот не успевает она сделать и шагу, как большие мужские руки с лёгкостью поднимают её и уже в следующую секунду Утахиме оказывается в крепких объятиях держащего её Годжо.       — Я бы с удовольствием посмотрел на то, как тебя уносит течением глубоко в воды Тихого океана, но ещё один подзатыльник от старика мне получать совсем не хочется. Идём обратно.       — Пусти меня, придурок!       В порыве страха, что сейчас упадёт, она обвивает шею Годжо. Крепко прижимается к нему и с печалью наблюдает за тем, как уровень воды с каждым его шагом становится всё ниже и ниже.       Нос улавливает знакомые нотки хвои. Утахиме непроизвольно тянет носом: вдыхает так сильно, что обжигает горло и лёгкие. Сама не ведая, что творит, Утахиме тянется к его шее. Уткнувшись в неё, высовывает язык и пробовает кожу на вкус. Солоноватая.       Годжо резко замирает. Руки, держащие неё, сильно напряжены. До слуха доносится его судорожный вздох и по необъяснимой причине её пьяный разум думает, что стоит продолжить. Это она и делает.       Теперь Утахиме куда смелее проходится языком по гладкой коже, ощущает, как он сглотнул и как дёрнулась жилка на его шее. Это так производит такой соблазнительный эффект, что Иори не упускает возможности и оставляет на его белой коже лёгкий, почти невесомый поцелуй.       Парень резко ставит её на ноги, и она сначала даже не понимает, что стоит. Но долго думать и не приходится, когда Годжо сам примыкает к её губам. Бесцеремонно наклоняет её голову и впивается в губы, как изголодавшийся зверь. Сначала мнёт и покусывает, слегка оттягивая губу до приглушённого стона Утахиме, а после нежно зализывает, до тех пор, пока не углубляет в страстный поцелуй. Грубо, дико, совсем не соображая, а Иори и не против.       Ноги подкашиваются от его запаха, от его рук, сжимающих её щёки, от опьяняющей близости и его сладких губ. Таких мягких и нежных, таких желанных и таких нужных в данный момент, что Иори сама старается быть к нему ещё ближе. Её распирает от желания ощутить каждую часть и клетку его тела — быть кожа к коже, сердце к сердцу, душа к душе. Поэтому рука проникает под футболку, ощупывает напряжённый до предела живот, и стоит подняться чуть выше, как её перехватывают.       — Нет, пожалуйста, — хнычет она, притягивая его свободной рукой за шиворот. Встаёт на цыпочки в попытке вновь соприкоснуться губами, но Годжо не поддаётся и отпрядывает. Притуплённо смотрит на неё с этой поволокой в глазах и только сильнее её будоражит. — Пожалуйста, Годжо, мне нужно…       — А я думал, что ты ненавидишь меня… — чуть язвительно тянет он и заметно хмурится. — Да ладно тебе, Утахиме, ты пьяная. Голова не соображает, все дела, я же…       — Да всё я соображаю! Просто… — Она рычит, ища, что сказать, и облизывает пересохшие от прохлады моря губы. Он внимательно следит за этим жестом, и в его взгляде отчётливо читается ответное желание. — …Пожалуйста, ты мне очень нужен сейчас, Годжо.       Больше ему говорить и не надо было.       Утахиме и не помнит, как он провёл её до своей комнаты и в какой момент она оказалась у него на кровати.       В ушах едва звенит, всё тело ватное, и перед глазами плывёт, но ей удаётся разглядеть его силуэт в холодном лунном свете. Она слышит щелчок: он запер дверь.       От предвкушения низ живота жалобно тянет, кружится голова. Переживания, что её первый раз будет с Годжо, нет нисколько — и причиной тому, возможно, ещё не выветрившийся алкоголь. Это страшно и волнительно. Это как что-то запретное и слишком, запредельно соблазнительное для неё, для её нетрезвого ума.       — Утахиме, — раздаётся шёпот напротив, и взгляд фокусируется на лице Сатору. Такое серьёзное и задумчивое, что аж бесит.       Она сама возьмёт всё в свои руки.       Впиваясь в его губы, она непроизвольно подмахивает бёдрами, упирается пахом в нечто, налитую дополна кровью, и это так абсурдно, так порочно, но ей всё равно. Хочется больше, хочется ближе. Хочется Годжо.       Рука движется по наитию прямиком к краю футболки парня, задирает её, в конечном итоге помогая от неё избавиться. Годжо ещё подросток, его тело еще не до конца сформировано, но она уже видит, насколько оно спортивное и подтянутое. Утахиме проводит по нему ладонью, поглаживает, изучает и запоминает каждую линию и впадинку, каждую родинку, что встречается на пути, и впитывает в себя это ощущение.       В какой-то момент она слышит смешок.       Он наклоняется к ней, примыкает к месту за ухом и оставляет на нём короткий, почти невинный поцелуй. Потом дорожкой ведёт её, не останавливаясь, самой до впадинки между ключицами. Утахиме откидывает голову и прикрывает глаза, растворяясь в ощущении его губ и желая остаться в этом моменте на всю жизнь. Ей слишком хорошо, слишком спокойно рядом с ним, что, конечно, пугает, но лишь где-то на задворках сознания.       Одежды слишком много, но они помогают друг другу избавиться от неё. И только когда Утахиме оказалась в окружении гладкого одеяла и мягкой постели, полностью обнажённая, готовая к тому, что случится, к ней, как гром среди ясного неба, приходит осознание.       Стеснение накатывает постепенно. Она сводит ноги, пытается прикрыть оголённую грудь, а вместе с тем спрятать раскрасневшееся, как спелый помидор, лицо.       Годжо это не останавливает. Он только тихо хихикает себе под нос, приближаясь ближе и нависая над объектом вожделения. Иори ощущает, как кровать прогибается под его весом, с какой постыдной лёгкостью ему удаётся раздвинуть ей ноги. А она покорно проглатывает свои страхи и переживания, затягивая его в крепкие объятия.       — Боишься?       — Немного, — признаётся Утахиме и сглатывает.       Его ладонь нежно ложится ей на затылок, пропускает волосы сквозь пальцы и массирует кожу головы. Она тут же расслабляется. Руки Годжо — большие и теплые —беспечно скользят по её животу и груди, сжимают мягкую плоть, всё сильнее распаляя девушку. Кажется, она наоборот лишь теряет остатки рассудка, а не обретает спокойствие. Даже забавно.       — Всё хорошо, я не причиню тебе вреда, Химе.       Она прикусывает губу.       Верит. Она верит ему.       А зря…