Говорить

Погода не задалась ещё с вечера вторника, когда Джон спешил в больницу в свой выходной, чтобы подменить внезапно приболевшего коллегу. Сара "осчастливила" его звонком как раз в тот самый момент, когда Шерлок, игнорируя запах гари, здравый смысл и увещевания Джона, сжигал очередной, несомненно, шедевральный эксперимент на газовой плите. Джон не ожидал, конечно, что Шерлок его послушает, нет. В самые отчаянные приступы скуки и ничегонеделания, детектива не смог бы остановить даже сошедший с небес Господь Бог, не то, чтобы это смог сделать "жалкий среднестатистический докторишка, без личной жизни и особых перспектив. Хотя, о какой личной жизни может идти речь, когда вышеупомянутый среднестатистический докторишка, укутавшись по горло в свои безвкусные, уродливые свитера, бегает за великим детективом как хвост за собакой, не оставляя того ни на секунду!" "Жалкий среднестатистический докторишка", дослушав тираду внезапно сдувшегося умника, не сказал тому ни слова. Молча обувшись и забрав куртку с телефоном, Джон вышел в хмурый лондонский вечер, чтобы спустя 18 часов вывалится налившимся свинцовой усталостью телом из клиники и промокнуть до нитки под зарядившим почти на сутки дождём. Джон не обижался на Шерлока. Уже нет. Не после того, через что им пришлось двоим пройти. Да и в общем-то Холмс действительно был прав в своих выводах, несмотря на тон и слова, с помощью которых они были озвучены. Джон действительно был среднестатистическим врачом, помощником и человеком. Обычным, ничем не примечательным. После Возвращения Шерлока, Уотсон, погруженный с собственные обиды и метания, не смог по-человечески расстаться с девушкой, которую, как ему казалось, он любил. Благо, Мэри Морстен не была дурой и быстро поняла, что человек, игнорирующий её предложения о встрече в течение двух месяцев из-за якобы крайней занятости - не лучший потенциальный спутник жизни. Морстен вернула кольцо по почте. Больше они не виделись. Так закончился странный и болезненный период Джона Уотсона без Шерлока Холмса. И начался новый, не менее странный, с тем же. Порой бывало больно и обидно. Порой Джон малодушно вспоминал, насколько же проще и легче было с Мэри, и что всё сейчас происходящее с ним - расплата за предательство женщины, любившей его. В такие моменты он с особым мазохистским удовольствием смаковал все слова, брошенные Шерлоком в пылу ссоры, убеждая себя, что заслужил всё до последней буковки. Но потом Уотсон будто приходил в себя, понимая, что сделал все верно. Да, он повел себя как последняя свинья, доведя отношения с Мэри Морстен до абсурда. Но если бы Джон и дальше продолжил игры во влюбленного, не являясь им по сути, он бы обманывал не только девушку, но и себя самого. И, положив руку на сердце, за все пять месяцев их с Мэри истории, Джон не был счастлив настолько, насколько счастлив сейчас, ходя по минному полю с их Шерлоком "отношений". Холмс умудрялся каждый раз задеть за живое, наговорить неприятных, порой невозможных вещей, что, казалось, еще немного и все отчаяние и боль, скопившиеся между ними, сметут Бейкер-Стрит, не оставив камня на камне. На следующее утро после очередной ссоры, Шерлок устало сообщил разом потерявшему аппетит Джону, что будет лучше, если Уотсон съедет на свою старую квартиру. Что, возможно, Джону следует возобновить отношения с Мэри. Что им нужно остыть, поэтому верным решением будет не видеться какое-то время. Джон не помнил, чтобы когда-то так кричал. Он высказал всё застывшему каменным истуканом Шерлоку, что носил в себе два невыносимых года, когда считал Холмса мёртвым. Всё, что застряло в горле при феерическом появлении "воскресшего" детектива в ресторане, - Мэри позже тащила мужчину по улице за руку, словно безвольную куклу. А потом полночи держала на своих коленях то ли рыдающее, то ли воющее тело любимого человека. Как позднее Уотсон анализировал, те эмоции были самыми сильными и искренними, что он позволял себе показывать при Морстен. И да, Джон заставлял себя не думать о том, какие чувства при этом испытывала женщина. Тогда, выговорившись и чуть не сбив с ног застывшую на пороге миссис Хадсон, Джон выскочил из дома, едва успев схватить с вешалки одиноко висевшую там куртку. Уотсон долго бродил по улицам, пытаясь понять, как же они дошли до жизни такой? Когда, казалось, они оба живы, между ними нет пропасти размером в тысячи чужих стран, городов и целую жизнь, они могут спокойно проводить свои утра за совместным распитием любимого ими ароматного чая, а вечерами гоняться по улицам никогда не спящего Лондона за очередным, потерявшим чувство всякого самосохранения, преступником. В тот вечер Джон вернулся домой поздно. В их квартире стояла такая концентрированная тишина, погрузившись в которую можно было понять, Шерлока дома нет. После полуночи Уотсон в полном одиночестве в полутёмной кухне пил чай, слушая, как на первом этаже миссис Хадсон, вернувшаяся из гостей, включала и выключала воду, явно готовясь ко сну. Джон думал тогда, что Шерлок прав: они поспешили, слишком рано попытавшись всё вернуть на круги своя. Да, ему действительно лучше съехать. Со временем, возможно, они простят друг друга и самих себя. И тогда, может быть, они смогут двигаться дальше. Но и в этом Джон Уотсон сомневался, боясь сделать слишком быстрые выводы о той материи, в которой не разбирался, как ему теперь казалось, абсолютно. На следующее утро вернувшийся к самому завтраку Шерлок попросил прощения как мог, неловко приобнимая замершего с одним ботинком на ноге соседа. И Джона затопило такое иррациональное облегчение, что все последующее дежурство в клинике он провел с давно небывалым воодушевлением. Сара, словно почувствовал эмоциональную нестабильность сотрудника, долго допытывалась, всё ли с Уотсоном хорошо и не нужна ли ему помощь. Джон не был таким уж непроходимым тупицей, как считали некоторые неназванные детективы, - он прекрасно понимал, кого Сара считает виновным во всех бедах Джона. Но переубеждать женщину он не планировал, - пусть Сойер и была его начальницей и бывшей девушкой, но нынешняя личная жизнь Джона Уотсона не касалась никого. А его профессионализм как врача под сомнение никто пока не ставил. Следующие семь недель можно было назвать неким подобием перемирия. Джон, конечно же, думать забыл о том, что совсем недавно собирался искать новое жильё. Постепенно их с Шерлоком жизнь начала походить на ту, которой она была еще полтора года назад: детектив, если не носился словно укушенных по городу, строча бедняге-Лестрейду по 200 сообщений на дню, препарировал на кухонном столе очередную, добытую у доверчивой Молли человеческую печень. Или смешивал кислоты в ванной, да так, что в помещение можно было смело не заходить ещё неделю. Или ворчал на миссис Хадсон без дела, пользуясь тем, что добрейшая старушка души не чаяла в мерзавце. Однажды они как в прежние времена смотрели идиотский, по мнению Холмса, боевик. И Шерлок не подвел, не упустив возможность пройтись по умственным способностям режиссёра, сценаристов, актёров да и самого Джона, раз он считает это варварское безумие сколько-нибудь достойным зрелищем. Джон смеялся как безумный, тогда он верил искренне, что они пусть ещё не исцелились окончательно, но уже на пути к исцелению. И эта мысль грела сильнее, чем сотня самых уродских джоновых свитеров. Пока не наступил злосчастный вторник, и Джон не понял, как ошибся. Не в Шерлоке, в себе. Холм прав, он идиот, не видящий ни то, что дальше собственного носа. Он слеп и туп, как старый, еле живой крот, выброшенный злыми мальчишками на солнечную поляну. Но самое печальное заключалось в том, что Джон Уотсон был слепцом долгие годы, не видя в своей жизни самое важное, отвлекаясь на сеюминутное, пустое и ненастоящее. Исправить прошлое нельзя, но ведь можно не дать настоящему стать тем самым прошлым, о котором будешь жалеть все последующие годы? Воодушевленный этой мыслью, промокший до нитки Джон Уотсон вынырнул из людского потока метро, чтобы оказавшись на улице, попасть под так и не закончившийся ливень снова. Город стремительно провалился в ночь, не успел промокший уставший доктор переступить порог полутёмной гостиной, освещали которую лишь старенькое, задвинутое в самый дальний угол, бра и почти догоревший огонь в камине. Джон, шлепая мокрыми ботинками, подкинул пару поленьев - огонь постепенно набирал силу, отдавая тепло и свет двум так нуждающимся в них людям. Джон обернулся. В кресле, обхватив себя руками за колени и, завернутый одеялом явно заботливой миссис Хадсон по самое горло, сидел Шерлок. Перед ним на столике стояла чашка давно, видимо, остывшего чая. Джон с тихим стуком поставил рядом коробку купленного в Теско имбирного печенья. Ни Уотсон, ни Холмс не проронили не слова, словно боялись спугнуть понятное только им одним волшебство. Лишь Шерлок слабо фыркнул, когда Джон смело, будто делал это раньше сотни раз, убрал с его лица мокрую прядь-сосульку. Через час, переодетые с сухую одежду и для надёжности завернутые в пару пледов, с горячим чаем в руках и ополовиненной коробкой печенья на журнальном столике, двое мужчин сидели на диване так близко друг другу, что, казалось, ближе уже невозможно. Шерлок так и не выпустил руку Джона из своей, и ни то, чтобы Джон был уж очень против. Уотсон же выключил свой телефон от греха подальше и убрал в самый дальний ящик в спальне, чтобы любопытный детектив "случайно" не обнаружил там сообщения от Моники, которая достаточно прямолинейно предлагала отправиться к ней домой после очередного дежурства, чтобы провести "незабываемые выходные". И ни то, чтобы Уотсон давал повод для подобных предложений. Он, конечно, был слеп в своих чувствах до недавнего времени, но из-за последних достаточно невесёлых событий своей жизни, отказался от идеи крутить романы на рабочем месте. И не то, чтобы Шерлок был об этом поставлен в известность. Джон усмехнулся, глядя на потрескивающие дрова в камине. Говорить. Им предстоит учиться говорить друг с другом. Без обид, запретов и открыто. Им предстоит так много сказать друг другу, - это и пугало, и приводило в восторг одновременно. Джон ощущал горячий, переворачивающийся клубок в животе. Это не было похоже на похоть или желание. Ещё нет. Оно напоминало чувство, которое Уотсон уже испытывал когда-то. Шерлок слегка сжал его ладонь в своей, словно интересуясь, о чём тот думает. Не сегодня. Они непременно расскажут друг другу всё, что хотели бы рассказать. Они справятся.