То, чего не видишь

Предательство, которое ты видишь — тривиально. Страшнее всего предательство, которого ты не видишь.

«Это день триумфа», — думает Райнер, когда Порко налетает на него, словно разъярённая кошка, увидевшая стайку воробьёв. «Это безоговорочная победа», — говорит себе он, когда даже не пытается защититься от кулака, летящего в лицо. Если останется шрам, то пусть будет. На память об этом дне. — Хватит, он ни в чем не виноват! — Марсель нависает сверху, подхватывает Порко под мышки, дёргает на себя, неумолимо оттаскивая от Райнера. Не то чтоб они слишком отличались комплекцией, но Порко бессильно обвисает в руках брата, позволяя волочить себя по земле. Райнер сглатывает, продолжая лежать, ощущая слабую боль в горле, которое только что сжимали с остервенелой ненавистью. — Не может этого быть! — Порко, вырвавшись из рук Марселя, сидит на земле. — Этот... Он же... Всегда был хуже всех. — И почему тогда выбрали меня, а не тебя? — Райнер улыбается ему, стараясь не вслушиваться в собственный охрипший голос. — Да ты-то хоть помолчи, — неожиданно зло одергивает его Марсель. Райнер отмахивается от этой злости, лишь коротко вздрогнув. Неважно, какой ценой. Это его победа. Его выбрали среди других кандидатов, а Порко — нет. — Вставай, ты же не реветь собрался? — Райнер возмущённо оборачивается на голос, но понимает, что обращаются вовсе не к нему. Зик за куртку поднимает Порко на ноги, равнодушно рассматривая со всех сторон, словно шарнирную куклу. — Жить будешь. Ещё и подольше нашего, — заключает он. Райнер смеётся, понимая, что выглядит полным мудаком, но не пытаясь остановиться. Иначе он точно разрыдается.

***

— Забудь... Я сам всегда нормально справлялся. — Райнер отталкивает руку Марселя и сгребает со стола обрезок сухого бинта. Говорить неудобно. С разбитой губы на столешницу падает капля крови. Райнер зло стирает её ладонью. Остаётся след. — Дурак. — Марсель просто пропускает мимо себя этот запоздалый всплеск ярости, и снова приближается. — Подними голову. Райнер поднимает. Слушаться Марселя приятно. Жмуриться на него до цветных пятен и от этого ещё острее ощущать прикосновения тёплых пальцев. Влажный комок бинта прижимается к губам, остро пахнет спиртом. Райнер машинально облизывается, тронув языком пальцы Марселя. Щиплет губы, щиплет кончик языка, ноют ребра, не сломанные, конечно, но синяк проступит приличный. Марсель мог бы на этом посчитать свой акт милосердия вполне завершённым и отстать, но он тыльной стороной ладони смахивает песок с грязной скулы Райнера. — Почему? — недоверчиво спрашивает Райнер. Для этого приходится податься назад, чтобы вновь не коснуться губами кончиков чужих пальцев. — Что? — У Марселя тёплые темно-карие глаза. Он едва заметно щурится и обращает на Райнера ровно столько внимания, словно он, Райнер, является лишь досадной помехой на пути успешной медицинской практики по утиранию разбитых носов. — Почему ты со мной, а не с братом? — зачем-то настаивает Райнер. Если бы Марсель бросил его и ушёл вслед за Порко, это было бы... объяснимо. Логично. Это испортило бы вкус победы, но было бы правильно. — Мне показалось, что досталось тут тебе, а не ему. Марсель вздергивает одну бровь и становится похожим на Порко. Райнер морщится. — Я просто не сопротивлялся. — Дурак. — Все равно скоро смогу регенерировать. — Не удержавшись, Райнер криво ухмыляется, снова ощущая солёный привкус крови во рту. — Ох, Райнер, — с каким-то непонятным упрёком произносит Марсель. — Потому что я лучше, ты же сам слышал. — Слышал. Завались хвастать. — Пальцы Марселя удерживают его за подбородок, лицо оказывается близко-близко. «А я пахну кровью и спиртом», — отмечает Райнер. Но все равно послушно запрокидывает голову, приоткрывая губы. Это день, где он победитель. Значит, Марсель тоже может быть частью этого всего. Марсель и есть главная часть. Стараясь не запачкаться или не желая причинить ему боли, Марсель целует в угол рта, проводит кончиком языка по кромке зубов. И отталкивает, ткнув кулаком в плечо. — Что? Чего ты? — Райнер нервно облизывается, с сожалением понимая, что за плотным медицинским запахом уже не сможет уловить запах Марселя. — Кто-нибудь заявится. — Ну и что? — Райнер с неожиданной для себя смелостью ловит его ладонь, тянет на себя, силой удерживает. Почти пугается тому секундному выражению злости, которое мелькает на лице Марселя. Но оно моментально сменяется другим. — Будешь исполнять мои указания? Если я буду командиром? — Да, — обещает Райнер. — Тогда отпусти.

***

Они целовались до этого лишь однажды. Месяц назад, когда лето еще было невыносимо жарким. Ложью было бы сказать, что это вышло случайно, потому что Райнер долго выжидал этого случайного момента. Момента, когда рядом с Марселем не будет Порко. Не то чтоб они держались вместе постоянно, скорее даже Порко и сам обычно рад был отдохнуть от брата. Но последнее время ходил рядом, словно чувствовал намерения Райнера и готов был броситься на него уже на подходе. Это и раздражало, и приносило облегчение: всегда можно сказать себе, что не выдался подходящий день, и списать свою трусость на обстоятельства. Но вот обстоятельства обернулись как нельзя лучше, и он торчит наедине с Марселем, стягивающим с плеч влажную рубашку. Райнер сохранил бы это воспоминание в памяти в любой другой момент, но сейчас пялится в гладкую загорелую спину и просто паникует. Расстояние между кроватями вдруг оказывается совсем ничтожным, и Марсель, так и не натянувший хотя бы майку, замирает перед ним, загородив собой всю комнату. — Говори уже или просто перестань. — Ему тоже эта близость даётся нелегко, судя по тому, как дрогнул голос. — Ты о чем? — по привычке пытается увильнуть Райнер. Напряжённый рельефный живот, тёмная дорожка волосков, форменный ремень — он торопливо смаргивает эту картинку и задирает голову, чтобы посмотреть Марселю в лицо. — Как хочешь, — комната вновь возникает перед глазами, а спина Марселя начинает удаляться. Райнер, не успев подумать, дёргается следом. Хватается рукой за голое плечо, горячее, шелковистое. Этого уже оказывается слишком, настолько, чтобы и не задумываться о большем. Но надо пойти до конца. Слова, так и не придуманные заранее, в этот момент тоже не приходят волшебным образом, поэтому Райнер подаётся вперёд, прижимаясь губами к губам. Неловко мазнув носом по щеке, лижет рот Марселя, словно щенок, неумело пытаясь заставить разжать зубы. Его и оттаскивают как щенка, за шкирку. За ворот рубашки. — Я не хочу, чтобы Порко видел. — Он и не увидит. — Вот именно. Потому что ничего не будет. Отказ становится неожиданностью. Не то чтоб Райнер совсем отметал такую возможность. Но его не оттолкнули, не отвергли, почему же тогда? — И всë? Только из-за него? Иначе бы ты согласился? Нет никакого «иначе». От Порко не избавиться. Не... Не убивать же его, в самом деле, чтобы целоваться с Марселем. — Райнер. — Жёсткая ладонь упирается в грудь Райнера, не подпуская ближе. — Не создавай мне проблем. Прошу, пожалуйста...

***

С этого момента не меняется почти ничего. Это не отказ, после которого можно было бы пережить боль и забыть. Это не разрешение, которое позволило бы стать ближе. Райнера просто отодвинули в сторону в угоду чужим интересам. Как и всегда, как он и привык. Порко смотрит на него искоса и злорадно, едва ли зная, но явно подозревая, что какой-то разговор состоялся. Марсель не начинает относиться хуже. Или лучше. В этом подвешенном состоянии Райнер продолжает позволять себе вечерами смотреть на спину раздевающегося Марселя. Почему-то этот ненастоящий отказ словно закрепляет его право беззастенчиво смотреть. Никто не обращает внимания. Марсель гасит свет и ложится. Райнеру кажется, что в темноте он может угадать профиль на подушке соседней кровати. Неважно. Если закрыть глаза, то он помнит всё в деталях. Узкое жилистое тело под струйками душа, рельефные плечи, тёмные ресницы. У Порко они такие же пушистые, но светлей, поэтому он не выглядит таким красивым. Любование Марселем сродни желанию прикоснуться к произведению искусства. А возбуждение приходит случайно, оно глупое, душное, рождённое только лишь тем, что тренировки перестали быть такими выматывающими. Райнер касается себя кончиками пальцев сквозь одежду, зажимает губу зубами, чтобы не вздохнуть слишком громко, и переворачивается на бок, сложив руки поверх одеяла.

***

Шрама не остаётся. Нужно думать о службе на благо Марлии или хотя бы об отце, который теперь должен принять их с мамой обратно. А Райнер проводит кончиком языка по нижней губе и не может сосредоточиться ни на чём, кроме того, что кровоточащей ссадины больше нет. — Сегодня я убил человека, — безразлично произносит он. Марсель сидит рядом, почти касаясь его плечом. В этот момент он поворачивается к Райнеру, глядя широко распахнутыми карими глазами. — Ты очень красивый. — Райнер накрывает его рот ладонью раньше, чем Марсель успевает что-то сказать. — А я убил человека. И, видимо, сожрал. — Он прижимается губами к тыльной стороне своей ладони, имитируя недопоцелуй сквозь эту живую преграду. — Ты пьяный как свинья, Райнер, — произносит Марсель, отстраняясь от него. Но тут же сам подтягивает ближе к себе, толкает в плечо, опрокидывает головой на колени. — Завтра я буду трезвым, а ты — всё равно очень красивым, — возражает Райнер. Чужие горячие руки взъерошивают ему волосы, нервно гладят загривок, словно тормошат кота. — Прости меня, — произносит Марсель. — За что? — Райнер ловит его подрагивающие пальцы. Хочет повернуться и посмотреть в лицо, но прикипает взглядом к этим пальцам, светлым лункам ногтей. — За то, что ты убил человека... И за всё остальное. — Глупости, — отмахивается Райнер, — ведь так положено, при чём здесь ты. — Райнер, я... — Хочешь, я перед ним извинюсь? — Райнер подталкивает ослабшую кисть руки к своим губам — Марселю тоже любопытно будет узнать, что шрама больше нет. — Что? Перед тем, кого ты сегодня... — Перед Порко. Пальцы вздрагивают, указательный обводит линию рта, затем обрисовывает челюсть. — Посмотри на меня. Райнер неловко и пьяно заваливается на спину, чтобы снизу вверх посмотреть в лицо Марселя. — Нет. Ты не должен перед ним извиняться. Лучше будет, если ты вообще не станешь к нему приближаться. — Думаешь? Мне кажется, ему сейчас сложно... У вас же вся семья теперь только о тебе и... А Порко, он как будто...

***

Утром Райнера тошнит добрые полчаса. Сначала от выпитого, потом от осознания, что все они и правда. Действительно убили своих предшественников. Марсель за это время успевает куда-то уйти. «Из деликатности», — врёт себе Райнер, заглушая внутреннее насмешливое «из отвращения к тебе». Как ни странно, к завтраку Райнер все-таки успевает. Анни кажется ещё более зелёной, чем он, и даже не пытается ковыряться в тарелке. — Нам нужно будет теперь занять комнаты воинов, а в наши на следующей неделе поселят новых кандидатов, — Марсель разделывает вилкой омлет, не глядя Райнеру в глаза, — я с Зиком, вы с Бертом. Хорошо? Райнер сдерживает почти сорвавшееся уже с губ «Почему?!». Но он же обещал не спорить, если Марселя назначат командовать. В любом случае, на этом ничего не заканчивается.

***

Он пугается того, как Марсель вздрагивает от его касания, и несколько секунд они оба изумлённо смотрят друг на друга. Ладонь Райнера недвусмысленно остаётся под рубашкой Марселя. Зик куда-то свалил на всю ночь, и никто не спрашивал его, куда. Самое время совершить нечто непоправимое, но Райнер готов со стыдом ретироваться уже после попытки потрогать рёбра Марселя. — У тебя руки холодные, — примирительно произносит Марсель. Медленно моргает, словно стирая с лица удивленное выражение. — Райнер... Непонятно, как начать расстегивать тугой ремень, поэтому Райнер возится с рубашкой, гладит горячую нежную кожу. Его хватает на то, чтобы расправиться со всеми пуговицами. — Райнер? — Что? Обнажившиеся шея и часть груди не позволяют спустить все на тормозах. Райнер прижимается губами к горлу — высоко, почти под челюстью. Зажимает кожу зубами и отпускает, не пытаясь оставить ощутимого следа. — Повтори снова, — шёпотом указывает Марсель. — Что ты хотел сказать? — Райнер позволяет себе немного неповиновения, лижет линию челюсти кончиком языка. Его тут же отталкивают, не позволив заиграться. — Я хотел... Да. Хотел. Ты же понимаешь, что я отдал голос за тебя, когда выбирали кандидатов? Райнер непонимающе моргает. Он не удивился бы, узнав, что Марсель был за Порко. Но даже если вот так... Чего хочет Марсель? Благодарности? Райнер ведь и без того готов сделать всë, чего он попросит. — Я не знал. — Райнер утыкается носом ему в шею, ожидая ощутить на загривке тяжесть ласкающей ладони. — Спасибо. — Я... нет. Не к тому сказал, — каким-то раздосадованным тоном прерывает его Марсель. Чего он хочет, Райнер все равно не может понять, но ещё раз царапает зубами кожу над ключицей. Ладонь все же запоздало ложится на загривок, тянет за волосы, а потом мягко давит. — У тебя было с девушкой? — Райнер не позволяет ему продолжить тот разговор, решив, словно в ледяную воду нырнуть, выяснить нечто более важное. — У меня... Да. Не совсем, — исправляет себя Марсель. — Можно сказать, что было. Райнер удовлетворённо кивает. Уверенное однозначное «да» сбило бы с толку, но этот ответ вполне соответствует тому, что было у него самого. «Я могу лучше, чем она», — думает он, не представляя, кем должна быть роковая «она», равно как и того, как достигать заявленных высот. — Поднимись, — просит он. Запоздало понимает, что сперва надо самому слезть с Марселя и перестать вжимать его в постель. Слезает, устраиваясь на холодном полу. Марсель садится и раздвигает колени, слегка откинувшись назад. Так ему будет удобнее смотреть. Райнеру неуютно от этой мысли, но он ведь сам попросил, в конце концов. Марсель заторможенно, но помогает ему, приподнимает бёдра, позволив стянуть брюки и бельё. Высвобожденный член, не полностью ещё возбуждённый, неровно ложится, касается внутренней поверхности бёдра. Райнер подавляет желание поднять голову и посмотреть в глаза Марселю. Гладит напряжённый живот костяшками пальцев, кожа тёплая, сухая и шёлковая на ощупь. Касается кончиками пальцев члена. Нет особой разницы. Ощущается так же, как если касаться бедра. Или собственного члена, только у Марселя немного меньше. Райнер осторожно оголяет головку, сдвигая кожу к основанию. Хочет зажмуриться, но понимает, что так будет ещё сложнее. Поэтому торопливо касается члена языком, видя сквозь подрагивающие ресницы, как напрягаются мышцы пресса. Марсель ерзает на кровати, пытаясь окончательно стряхнуть с себя брюки, не пнув при этом Райнера. Член мягко толкается в нëбо, а потом выскальзывает изо рта, мокрый от слюны, глянцево поблескивающий тёмной головкой. Не противно. Это оказывается не противно, почти как если бы Райнер взял в рот пальцы Марселя или лизнул влажную кожу под ключицей. Только слабый непривычный привкус на языке возвращает к мысли, что всë гораздо более интимно. Пока Марсель мучается с брюками, он отстраняется, касаясь члена только рукой. Несколько раз коротко проводит вниз и вверх, ощущая, что под пальцами возбуждение моментально нарастает. — Порядок? — дрогнувшим голосом почему-то переспрашивает Марсель. Райнер кивает. Наверное, ему легче, все ещё одетому в брюки и майку, чем обнажившемуся Марселю. Пол ощущается уже не таким холодным, зато скулы ощутимо горят. Райнер чувствует это, даже не видя себя со стороны. Он опускает голову, чтобы это не было заметно. Закономерно тычется носом в загорелый живот. Коротко лижет. Проводит губами вдоль члена, неловко, не сразу забирает в рот головку, задев зубами. Марсель шумно вздыхает и укладывает ладонь на плечо. Не давит на загривок, а как будто не знает, за что ему держаться. Давить и не нужно, Райнер старается сам. Удерживает за бёдра, не позволяя двигаться, сам насаживается на член, позволяя ему толкнуться в горло. Содрогается, преодолев рвотный позыв. Пробует ещё и ещё раз. Ошалело отстраняется, перекатывая во рту горчащую вязкую слюну. Идея довести Марселя до оргазма ртом стремительно перестаёт казаться такой уж потрясающей. Тряхнув головой, чтобы расслабить шею, Райнер неторопливо дрочит Марселю рукой. Как-то ведь с этим справляются другие, правда? — У тебя то самое выражение лица, — Марсель всей пятерней прочесывает его чёлку, убирая её со лба. — Какое? — «Сдохну, но добьюсь». Не надо, Райнер. — Тебе не нравится? Марсель соврал бы, сказав, что ему не нравится, они оба великолепно об этом знают. Продолжая надрачивать ствол ладонью, Райнер касается мокрым языком головки, то обнажающейся, то скрывающейся в руке. — Нравится... — Марсель снова вздыхает с почти болезненным выражением лица. — Дай я сам. Он все-таки укладывает ладонь на загривок Райнера, удерживает, перехватывает свой член второй рукой. Он движется не так деликатно, как Райнер, не пытается красоваться, он делает это так, как делал бы наедине с собой. Райнер закрывает глаза, чтобы не видеть мелькание руки перед лицом. Он подчиняется давлению, приоткрывает рот, позволяя вновь засунуть в него член. Марсель, кажется, хочет что-то сказать, но в итоге, втянув воздух сквозь сжатые зубы, только слабо стонет. Райнер подхватывает ритм, с которым чужая рука подталкивает его голову вперёд, потом Марсель отпускает его, позволив двигаться, как хочется, но начинает мелко толкаться бёдрами навстречу. «Неудобно», — отстранённо думает Райнер. Неудобно им обоим. Под ладонями Марселя должна качаться постель. У Райнера болят колени на твёрдом полу, и собственный его член, всеми забытый, неприятно зажат складками одежды. По крайней мере, это мягкие форменные брюки, ощущается вполне терпимо. «Не могу больше», — хочет он сказать, когда чувствует, что челюсть сводит до боли и слюна тянется тонкой ниточкой из угла рта. Но в этот момент Марсель останавливается с тихим всхлипом. Вздрагивает ещё несколько раз, уже не пытаясь толкнуться в горло, и во рту у Райнера становится солоно от его семени. Пальцы Марселя бездумно, машинально продолжают поглаживать его загривок. — Райнер, — произносит он. И Райнер послушно распахивает глаза, но ничего больше не следует. — Я пойду... Пойду умоюсь, — с усилием выговаривает он. Даже умудряется подняться на ноги, лишь едва покачнувшись. — Стой, — приказной тон Марселя сопровождает ладонь, улегшаяся на бедро, сминающая ткань форменных брюк. — Тебе не нужно, — слабо возражает Райнер. Ему неуютно. Возвышаться над Марселем, видеть его хмурое лицо, ожидать непонятно чего. Ощущать, что другого уже отпустила оргазменная эйфория. — Покомандуй-ка мне давай, что я должен, а чего нет, — ворчит на него Марсель. Укладывает раскрытые ладони на пах Райнера, натягивает ткань, делая возбуждение очевидным. Словно прислушивается к себе, ожидая волны отвращения, не уверенный, что сумеет решиться. Райнер хочет ещё раз напомнить ему, что это вовсе не обязательно. Но почему-то осторожно касается пальцами шеи, скулы и помогает расстегнуть ремень.

***

Они трахаются нерегулярно, безо всякой системы. Иногда Марсель не меньше недели игнорирует его вопросительные взгляды. Иногда сам тащит к себе после тренировки, заранее уверенный, что Зика там не будет. Они трахаются так, что Райнеру кажется: от него скоро и не остаётся ничего, кроме желания прогибаться в спине, принимая толчки чужого тела. Такие настойчивые, что он держится обеими руками за спинку кровати, не пытаясь себе подрочить. Иногда ему кажется, что ещё совсем немного, ещё только одно движение, и получится кончить без помощи. Не получается. Марселю быстро наскучивает, он меняет позу, возит Райнера по мокрой простыне, словно охотничий пёс, решивший трепать пойманного зайца. Райнеру каждый раз представляется, что бёдрах останутся синяки там, где Марсель держал его, словно рассчитывал на сопротивление. Иногда они и правда остаются. Слабые, синеватые, неотличимые от тех, что они получают на тренировках. Обращает ли Марсель внимание, какие из них оставлены его руками? Райнеру кажется, что скорее нет. Но в спарринге один на один Марсель всего лишь чуть более аккуратен, чем раньше. Они трахаются и лежат после этого в постели, вымотанные до усталого, весомого молчания. Марсель трётся носом о его загривок, вдыхает запах, лижет влажную от пота шею. Райнер со слабым раздражением думает, что не успел сходить в душ и что все могло бы быть иначе, красивее, чище, медленнее. Но, в общем-то, ему всё равно.

***

Он зачем-то пытается собрать воспоминания в одну цепочку и найти в них логику. Вот Марсель обгоняет его во время марш-броска. В ботинках хлюпает вода, лёгкие разрываются от боли, не позволяя сделать нормальный вдох, и бежать ещё бесконечно долго. Марсель, разочарованно болтающий ложкой в стакане с остывшим чаем. Зик остался ночевать в городе и не принёс обещанных новостей, все проводят вечер в тишине. Марсель, оттаскивающий от Райнера Порко. Раздраженный на них обоих, встрёпанный, злой. Или наоборот, Марсель, укладывающий Райнера на лопатки в два метких идеальных удара. Инструктор хвалит его, а Райнер слабо улыбается уголком рта, заталкивая в самую тёмную щель ощущение несправедливости и обиды. Больно. Марсель достигает изрядного профессионализма в том, чтобы причинять ему боль. Но ему ведь это не доставляет удовольствия, правда? Марсель, яростно намыливающий и без того покрасневшие и абсолютно чистые ладони. Молчаливо взбешённый кем-то. Делающий вид, что Райнера не существует в комнате. Чтобы потом, вскинувшись на неосторожное движение, потребовать: «Иди сюда». Или, может быть, Марсель, застегивающий на нём свою рубашку. Это не собственничество, это страх. — Сделай все идеально, понял? Скажи им то, что они хотят, и не выёбывайся, — требует он. Райнер кивает и слушается. Марсель, рассматривающий девушек, плещущихся друг на друга водой из фонтана. Весь отряд отпустили провести выходной в городе, и они почему-то решили не разбредаться по домам и оказались здесь. Они пялятся все вместе, даже Анни, которой, вроде бы, дела не должно быть до девчонок. Они пялятся, и Райнеру стыдно — за себя, за Марселя, за Анни. Только вечером он понимает, что и девушки были не случайны. Они не просто развлекались, а красовались именно перед ними. Рассчитывали на... Он не спрашивает Марселя, понял ли тот. Он вообще очень мало задаёт вопросов, за столько лет приученный не спорить, не возражать, не нарушать тишину, не быть проблемой. Сначала матерью, потом кадетской подготовкой, потом Марселем. Если ты не дашь весомого повода, то тебя не решатся оттолкнуть, даже если очень захотят. А ещё есть спящий Марсель. Читающий газету Марсель. Обжигающийся слишком горячим чаем, сдирающий при помощи ножа нашивки с форменной куртки, таскающий сигареты Зика, чтобы дымить ими, сидя на подоконнике, сбрасывающий с постели слишком жаркое одеяло, которое Райнер терпеливо поднимет и вернёт на место. Он мог бы описать тысячу тысяч разных Марселей. Ни один из них ему не принадлежит.

***

Они сталкиваются с Порко нос к носу в самых дверях. Райнер на ходу пытается застегнуть последнюю пуговицу воротничка рубашки, поэтому даже не успевает затормозить удар ладонью. Порко врезается носом ему в плечо, отшатывается и смотрит так, словно готов убить голыми руками. — Привет. — Заартачившуюся пуговицу Райнер все-таки не застегивает, и взгляд Порко скользит по его горлу, словно выискивая следы преступления. — Давно не виделись. — Может быть, потому, что я не горю желанием на тебя смотреть? Они и правда давно не виделись. Райнер успел резко вытянуться на несколько сантиметров и существенно увеличить разницу в их росте. У Порко стал глубже голос. Райнер уже слышал почти эти же недовольные интонации в голосе Марселя. Когда знаешь, что тебе за что-то выговаривают, но внутри все равно скручивается сладкое ощущение ожидания. — Что у тебя нового? — зачем-то спрашивает Райнер, проигнорировав неприязненный тон. Не то чтоб его слишком сложно было отодвинуть с дороги и войти, Порко вполне сумел бы, но тоже почему-то продолжает стоять и смотреть. — Да всё… нормально, — наконец отвечает Порко после долгой паузы, во время которой Райнер сам успевает придумать не меньше десятка ответов. Самый вежливый из них «Всё было довольно неплохо, пока не увидел тебя». — Хорошо. Марсель у себя. — Райнер все-таки отодвигается в сторону. — Не был бы он у себя, и ты бы тут не торчал, — злобно фыркает на него Порко. Возразить ему откровенно нечего.

***

Бертольд бросает на него такой умоляющий взгляд поверх плеча Анни, что Райнер моментально врет: — Я на пять минут, уже ухожу. Идти ему в общем-то особо некуда, но если уж у этих двоих что-то стало складываться... Он сгребает в карман мелочь из ящика стола, чтобы совсем уж глупо не разворачиваться в дверях, и действительно уходит. Можно пойти в город и зайти домой, проведать маму. Никакого желания это делать Райнер в себе не чувствует. Он идёт по улицам, сворачивая куда попало и ощущая какую-то смутную тревогу. Которая объясняется очень легко, когда на мостовую падают первые жирные и тяжёлые капли дождя. Вокруг пустеет моментально. Кто только может успеть, прячутся в своих домах. Пробегает по уже наметившейся луже ватага мальчишек и ныряет за угол. Те немногие, кто не успел спрятаться в крошечных магазинчиках, ютятся под навесами, прижавшись спинами к холодном камню. Они похожи скорее на унылые скульптуры, чем на живых существ, такие же серо-жёлтые в своей мокрой одежде, как эти дома. Холодные крупные капли ударяют по лицу, а потом начинают течь сплошным потоком, то ли с волос, то ли с неба, или всё вперемешку. Райнер упорно смаргивает их. Одежда липнет к телу, тяжёлая, неприятная, по спине катятся холодные струйки. В ушах стоит только шум дождя. Он даже не сразу понимает, что его робко дёргают за рукав. Девочка лет девяти — её глаза восторженно или испуганно распахиваются, когда Райнер поворачивается к ней. Кареглазая, как Габи, но с рыжевато-золотыми мокрыми косичками, лежащими на плечах. Как он раньше не заметил, что на него смотрят? Они смотрят все одинаково — пусто и встревоженно. Человек шесть или семь, в основном женщины. Стоят, сбившись испуганной птичьей стайкой, оставляя свободное место под навесом. И смотрят на повязку на его рукаве. — Не нужно, — произносит он, сам не слыша своего голоса. — Спасибо. Я должен идти. Каким-то чудом понявшая его слова, девочка разворачивается и убегает, шлепая по лужам. Кто-то обнимает её испуганно, наверное, мать, — обнимает так, словно Райнер мог бы не отпустить её обратно. — Надо идти, — ещё раз сам себе повторяет Райнер. Он чувствует, как взгляды провожают его спину. Как люди вздыхают с облегчением и встают свободнее. До чего же всем становится легче, когда его нет. Избавляться от знаков отличия, бродя по гетто, идея хреновая изначально, но он дёргает и дёргает мокрую повязку, пока не сдирает с рукава. Улицы абсолютно пусты, а он почти бессмертен. Почти-почти, по меньшей мере, до тех пор, пока не закончится дождь.

***

— Не надо, — произносит он. Все их разговоры с матерью в последнее время начинаются только так. Никакого «Здравствуй, мама». Только поспешное, с нажимом «Не надо». Она не слушает. Продолжает пытаться помочь ему стащить с плеч мокрую форменную куртку. Испуганно ахает и замирает, увидев рукав без привычной приколотой к нему тряпки. — Всё хорошо, — говорит Райнер. — Хочу переодеться. Перестань... Просто повесь у огня, хорошо? В нем остро мешаются жалость и стыд, не напополам, а накатывая волнами. С отцом было так же? Ведь наверняка так же. И он позволял. Раздевать себя, стягивать сапоги, возводить вокруг алтарь до смерти перепуганной заботы. В чем Райнер точно уверен, так это в том, что не он научил её этому всему. Сухая рубашка липнет к влажным плечам. Последняя пуговица снова не сдаётся, и он снова оставляет её в покое, взяв закоченевшие до потери чувствительности пальцы в не менее ледяную ладонь. Он не простужается, не утруждает себя дезинфицировать раны. Просто медленно умирает. Двенадцать лет — не такой уж большой срок, и он уже перевалил за треть. Он мёрзнет. Почему-то мёрзнет, вот же глупо вышло: не можешь умереть, но продолжаешь ощущать холод. Нужно будет однажды уговорить её... Разве есть смысл хранить всю жизнь верность тому, кто... Тому, который позволял снимать с себя сапоги, а потом вышвырнул её из своей жизни, одержимый тупым звериным страхом. — Тебе идёт это платье, — врет Райнер. Рано постаревшая испуганная женщина смотрит на него широко распахнутыми глазами. — Что ты натворил? — Ничего, мама. Промок под дождём. И ничего больше.

***

Его встречает Зик, задумчиво курящий на крыльце. Светлый рукав вымок, касаясь деревянных перил, но Зику на это совершенно наплевать. — Будешь? — предлагает он, протягивая пачку сигарет. Райнер отрицательно качает головой. Он уверен, что Зик в курсе: сигареты у него таскает Марсель. На это Зику тоже совершенно наплевать. Райнер зачем-то встаёт рядом. Вряд ли Порко успел уйти куда-то, пока лил такой ливень. — У кого ты ночуешь в городе? — внезапно спрашивает Райнер. — А что, ты хотел бы, чтобы я чаще ночевал здесь с Марселем? — Я просто спросил. Скулы предательски краснеют. — Сам-то где был? — Дома. — Райнер пожимает плечами. — Увиделся с матерью. — И как? — Не знаю. Каждый раз жду, что я войду домой, а они там с кем-то... Знаешь... Ничего такого. Может быть, едят. Или заняты уборкой. Просто не... — Просто она не одна. — Ага. — В интерпретации Зика это звучит как-то сухо и правильно. Нормально. Без тех стыдных оттенков, какими наполнял эту мысль сам Райнер. — Я все думаю, кто останется с ней, когда меня не будет. — И что? Потребовал от неё братишку? — Не потребовал. Просто... Думал об этом. И лучше сестру. — Почему лучше? — Чтоб не лезла во все это дерьмо, в котором сидим мы. — Смешной. Им и так не пришлось бы, они и без того были бы почётными жителями города. После тебя-то. — Какой есть. — Пойдём. — Зик неожиданно резко гасит окурок в луже воды, собравшейся на подгнивающих перилах.

***

Райнер и раньше догадывался, что у Зика есть ключи от многих помещений, где им не положено бывать. Но, вообще-то, конкретно в этой комнате нет ничего особенно интересного. Кресло, тахта, крошечное окно, задернутое плотной тканью, лишь отдалённо напоминающей штору. Кипы бумаг, разложенные прямо на полу и возвышающиеся почти в рост Райнера. Знакомые бланки, только уже выцветшие. — Что ты пытался в них найти? — Райнеру даже в голову не приходит, что бумаги собраны здесь не Зиком. Хотя... Он ведь ничего о них не сказал и прошёл мимо с полным безразличием на лице. — Умный. — Зик едва заметно вздрагивает от его вопроса, но быстро берет себя в руки. И снова не отвечает, как и на улице. — Ты ведь умный, Райнер. Какого хрена тебя сюда вообще принесло? Он опирается спиной о стену, методично разминая в руках очередную сигарету. Райнер садится на тахту, логично предположив, что не стоит занимать хозяйское кресло. — Ради отца, наверное. То есть... Нет, ради мамы. Она хотела, чтобы отец увидел, что мы стали почётными гражданами, а не какими-то... И тогда вернулся бы к нам. К ней... — И как? Вернулся? Райнер поднимает взгляд на Зика, вдруг подумав, что совершенно не помнит, какого у него цвета глаза за равнодушными линзами очков. — Не вернулся. Зик как-то неуловимо саркастично хмыкает. — Это хорошо, наверное. — Райнеру вдруг кажется необходимым оправдаться перед ним. — Если бы он вернулся, то не знаю... Не знаю, что бы я с ним сделал. Мне кажется, что убил бы. — Трагедии с отцеубийцами я когда-то видел в библиотеке. Хотя, постой-ка, не в библиотеке... А, неважно. Он просто был отборным дерьмом, хорошо, что ты теперь это знаешь. — Ты его не знал, — возражает Райнер. Он и сам уже не понимает, что хочет доказать. — А ты? — М-м? — За каким хреном решил стать титаном? — Ради отца. Зик выдыхает в потолок длинную струю сигаретного дыма, нарочно задрав голову вверх. Райнер не видит больше его глаз, только длинный острый нос и завиток светлых волос за ухом. — Ты над чем-то смеёшься, а я не понимаю, над чем, — раздражённо заключает он. — Над собой, в общем-то. — Зик внезапно оказывается совсем рядом. — Будешь? Откинув голову назад и тоже засмотревшись на паутину на потолке, Райнер не успевает заметить, как он подошёл. Райнер не торопится принять сигарету, сладко пахнущую уже совсем не табаком. — Зачем? — Потому что все довольно дерьмово. Не согласен? Колено Зика продавливает тахту совсем рядом с бедром Райнера. Узкие потрескавшиеся губы показушно выдыхают дым прямо в лицо. Райнер усмехается картинности этого якобы вызывающего жеста. Зик усмехается в ответ, тоже прекрасно осознающий, как выглядит со стороны. Возвращается утреннее осознание: он и правда вырос. Не только перегнал ростом Порко, который столько раз укладывал его на лопатки. Но и стал в плечах шире, чем Зик. Он удерживает чужую руку, но не для того, чтобы забрать сигарету. Пальцы не смыкаются в кольцо на запястье — указательный и большой — не достают друг до друга самую малость. — Я тебе не Анни, — с неожиданным весельем одергивает его Зик. — Правда? А я почти уже перепутал — она блондинка, да и ты... Райнер подносит чужую ладонь к губам, медленно, осторожно. Зик на удивление покладисто поворачивает кисть, чтобы Райнеру удобнее было затянуться сигаретой. — Кто бы выпендривался, но не ты. — Свободная рука Зика касается его волос, пальцы зарываются в пряди, треплют как большую собаку. Без намёка на интимность, на предложение чего-то большего. Небрежно, равнодушно. «Дело не в очках, сквозь которые смотрит на него Зик, — думает Райнер. — Дело даже не в том, на кого он смотрит. Этот взгляд не для кого-то одного, он одинаково скользит по всем. Все они не могут преодолеть какую-то стену, которую построил Зик. И что там, за стеной?» — Что ты нашёл? — Райнер снова кивает в сторону стопок с бумагами. — Протоколы обследований. Кому-то отрубают руки, и они восстанавливаются за восемнадцать минут. Никогда такого не видел? Выглядит довольно весело. Когда не на бумаге. — Да пошёл ты, Зик. Докуренная сигарета отправляется в жестянку, спрятанную под тахтой. Новую сигарету Зик прикуривает и отдаёт Райнеру целиком, отсев от него в кресло. — Будешь читать? — А ты предпочёл бы? — Я так и не понял, зачем ты меня сюда притащил. — Мне казалось, я тебя не держу. Райнер согласно кивает и затягивается. — Читай вслух. И вовсе он не наврал. В протоколах оказывается именно это. Они успевают проследить судьбу девушки по имени Дженис, пока Райнер не обжигает пальцы об истлевший окурок. — Знаешь, что общего во всех этих историях? — спрашивает у него Зик, вновь рассматривая тем самым холодным взглядом сквозь стекла очков. — В конце все герои умирают, — легко отвечает ему Райнер. — И герои. И злодеи. И даже младший медперсонал. Это как минимум совсем не смешно, но они оба смеются. Райнер ложится на бок, поджав ноги, чтобы уместиться на слишком короткой для него тахте. Зик читает ему равнодушным невыразительгым голосом. Когда он перестаёт читать, Райнер этого не замечает, уже провалившись в тревожный сон. Приходит в себя только на пару секунд, когда его накрывают курткой. Тяжёлой, тёплой, пахнущей чужими запахами. — Что с тобой не так, Браун? — спрашивает у него Зик, явно не ожидая ответа. «Это с вами со всеми что-то не так», — хочется ответить Райнеру, но двигаться почти невыносимо, и он засыпает снова.

***

Марсель пьяный. Райнер пялится на него весь вечер и не замечает, чтобы он набирался сильнее других. Но Марсель, валящийся с ног ему в объятия, совершенно определённо пьян. И накурен. Это даже не заслуга Зика — почти весь вечер Марсель провел рядом с Пик и с ней же выбегал на крыльцо. Райнера они с собой не звали. — О чем шептались целый вечер? — Он старается произнести это ровным тоном. Никакой ревности, только слабый вежливый интерес. — Да так, о разном, — мечтательное выражение лица Марселя намекает, что разговор доставил ему удовольствие. — Ладно, — сухо произносит Райнер. Марсель толкает его в плечо, прижимается пахом, наступает босыми ступнями на ноги. Райнер пятится, пока не упирается в кровать. — Не злись. Я не могу рассказать, это будет... Не по-мужски по отношению к Пик. Она же поделилась, думая, что я никому не разболтаю. Райнер отчего-то уверен, что Пик совершенно все равно, что о ней говорят. Впрочем, ничего плохого никто и не говорит, все относятся к ней нормально. — Понял, — примирительно подтверждает он, садясь на постель. Марсель остаётся стоять, его пах оказывается ровно на уровне лица Райнера. Идеальная высота кроватей. — Я могу показать, — внезапно произносит Марсель. Райнеру кажется, что он потерял нить разговора. Ладонь Марселя давит ему на загривок, поощряя прижаться лицом к жёсткой ткани брюк. Райнер делает это. Касается коротким поцелуем — Марсель не почувствует, но ему самому хочется это сделать. Напрягшийся член упирается в щеку. Райнер вдруг тоже чувствует себя вымотанным и пьяным. Это какое-то иллюзорное чувство. Идеально отлаженный механизм не может сдаваться так быстро, алкоголь выводится из крови в разы быстрее, чем у нормального человека. — Давай не так, — просит Марсель. — А как? — удивляется Райнер. Привычных позиций у них по пальцам пересчитать. Марсель снова подталкивает его, заставляет улечься на спину. Седлает, неловко упираясь ладонями в грудь. Тяжёлый, горячий. — Раздеваться по твоей задумке не предполагается? Марсель на секунду замирает, словно и правда даже не озадачился тем, что они остались одетыми. — Никогда не предполагал, что ты вырастешь таким саркастичным. Хуже Порко... Знал бы раньше... — Что? Трахался бы с Порко? — Да пошёл ты! — Тёмные карие глаза затапливает совсем чёрным. Возбуждение это или злость, Райнер не хочет знать. Он осторожно пристраивает руки на бедра Марселя, стараясь, чтобы этот жест не был окончательно вульгарным. — Можно смелее, — предлагает Марсель. — Что ты хочешь сделать? — Попробовать. — Что? Язык Марселя мокро раздвигает его губы, проникает в рот. Чтобы сделать это, Марселю приходится улечься сверху, окончательно разъехавшись коленями. — Я тяжёлый? — Нет. — Райнер медленно тянет его рубашку из-под брючного ремня, а потом запускает руку под ткань и гладит взмокшую спину. — Пик так и сказала... Что все так говорят. — Марсель смеётся, не отлипая от него, щекочет дыханием шею. Сравнение с абстрактными «всеми» коробит, даже если слова принадлежат Пик, а не Марселю. — Райнер. — Да? Напряжённая пауза тянется и тянется, настолько неуютная, что Райнер позволяет себе обнаглеть и тянет Марселя за ворот рубашки, заставляя приподняться. — Что стряслось? — Перетрусил. — отвечает Марсель, глядя на него все ещё абсолютно нетрезвыми и огромными тёмными глазами. Стеклянно-прозрачными, как у кошки. — Не такой уж я смелый, как о себе думал, представляешь. — Я скажу Пик, чтобы больше не лезла к тебе со своим... Куревом. Или что там у вас. — У нас ничего. — Марсель складывает руки у него на груди и ложится поверх щекой. Райнер чувствует, как теряет твёрдость его член, тесно зажатый между их телами. — У меня всё — только к тебе. Думал, потрахаюсь и полегчает, а оно никак... Не помогает, слышишь, Райнер. И не исправить уже ничего. — Чего? Не исправить? — Райнер ерошит его волосы, мягкие, пушистые, почти даже и не расстроенный тем, что странный этот замороченный секс взял и не случился. — Я тебе столько раз пытался рассказать, а ты никогда не слушал... — Неправда. Я всегда тебя слушаю. — Неправда, — легко соглашается Марсель. — Мне всегда даже легче становилось, когда ты менял тему. — О чем мы говорим, Марсель? — Надоело бояться. Не могу так больше. — Так расскажи с самого начала. Самое страшное, что он ждёт услышать, — это измена. С Пик или кем-то ещё довольно близким. Почему нет? Они не обещали друг другу ничего. А Пик красивая. Уж красивее Райнера, о чем тут может быть речь. То, что Марсель уйдёт однажды к девушке, Райнер может понять. Не принять, но хотя бы понять, как понимают математические формулы. — Мама готовит пирог с черешней по воскресеньям, знаешь? Ну, это летом или осенью. Зимой черешня уже заканчивается. — Марсель скатывается с него, резко дёргает рубашку, полностью выправляя её из брюк, и садится на пол. — Из неё нужно достать много-много косточек, просто выносить это всё не могу. А Порко вечно сидит рядом с ней и помогает. Кто бы в такие моменты сказал, что у него вообще нет терпения. — Марсель... — Они с детства так. Как будто друг с другом им понятнее, чем со мной. Даже если он дрался постоянно. Она на него ругалась, иногда даже плакала, но всё равно к вечеру они уже что-то делали вместе. — Он просто младше, Марсель. С младшими так всегда и бывает. — Да, наверное. Я не завидую, не подумай. Я про другое. Я... Знаешь, думал, как она будет без него. Ведь без меня, наверное, будет. А если мы сразу оба?.. — Но ничего этого ведь уже не случилось, правда? — Райнер. Такого чёрного-чёрного цвета должно быть зимнее небо. Только на небе мелким крошевом рассыпаны звезды, а здесь одна темнота. Только темнота, которая смотрит на Райнера, не моргая. — Кто-то из нас, хотя бы один, должен был остаться с ней, Райнер. Двоих она бы не пережила. И он останется. Мы с тобой умрём, а он останется. Потому что я выбрал тебя вместо него. Потому что это я тебя выбрал, чтобы он остался, понимаешь?

***

Привкус крови во рту становится уже привычным. Райнер нащупывает языком трещинку на губе, зажимает зубами. Лучше не становится. Занять себя чем-то более заметным невозможно, пока они торчат на построении. Зик нагло вклинился слева от него, прошипев сквозь зубы: «Вы мне тут ещё потасовку устройте, обоих сдам командующему». Райнер сказал бы, что рад ему, если бы это слово вообще могло быть применимо к его состоянию. Зик излучает спокойное равнодушие. Лёгкое раздражение, поскольку они двое нарушают его продуманное на два шага вперёд существование. — Встанешь со мной в спарринг? — Райнер произносит это и слизывает очередную каплю крови, выступившую на нижней губе. Зик молча кивает, явно оценив рациональность идеи. Это не срабатывает, нет. Марсель отталкивает Зика в сторону, как только им разрешают покинуть строй, и хватается за плечо Райнера. — Отойди, — просит Райнер. Вчерашней темноты больше нет. На дневном свету глаза у Марселя золотисто-карие. Очень испуганные. Таким испуганным Райнер не видел его ещё никогда. — Я хочу поговорить. — Да неужели? Чего-то ещё не успел сказать? — Райнер. — Отъебись от меня. Он толкает Марселя в плечо. Не сильно. Со слабой надеждой, что тот развернётся и отойдёт, и его место займёт Зик. — Райнер. «Сколько раз, — думает он. — Сколько раз я смотрел на тебя снизу вверх, когда инструктор хвалил хорошо поставленный удар. И думал, что все нормально. Что так и есть нормально. То, что есть между нами». — Райнер. — Что, Марсель? — Ты не дослушал меня до конца. — Отлично. Так есть ещё какое-то дерьмо, которого я не знаю? — Перестань. — Перестану, если дашь мне спокойно потренироваться. Марсель зло щурится на него. Райнер знает этот взгляд. В любой другой день он попытался бы сдать назад и принять чужие условия. Но теперь что-то непоправимо сломалось. — Обещай, что позже мы говорим. — Да пошёл ты. — Вам двоим нужно какое-то особое приглашение, чтобы начать? — Голос звучит из-за плеча и Райнер даже не пытается повернуться, чтобы ответить. — Не нужно. Он бьёт Марселя с коротким замахом, ещё не всерьёз. С ужасом осознавая — не жаль. Ему не жаль, что это происходит. Марсель рефлекторно вскидывает руку, чтобы защититься, но тут же опускает её, слегка пошатнувшись. Не отвечая на удар. — Не смей, — еле слышно произносит Райнер. — Не смей так со мной. — Райнер. Еще двух ударов хватает, чтобы уложить Марселя на песок. Райнер падает сверху, прижимая его к земле коленом, вышибая воздух из груди, и бьёт ещё. Уже не слыша, что происходит вокруг, не понимая, почему кто-то выкручивает ему руки, оттаскивая от несопротивляющегося тела. И, что страшнее всего: ему всё ещё не жаль.

***

Вышвыривают с тренировки обоих. Никакого снисхождения к разбитому в кровь носу — с их регенерацией можно было бы вообще не показываться врачу и продолжить. Но приказ отдан и не стоит нарываться ещё сильнее, чем уже успели. — Идём уже. — Он дёргает Марселя за болтающийся рукав накинутой на плечи рубашки, стараясь не касаться живого голого тела. Майка залита кровью, но там, где осталась чистой, совсем белая, а плечи золотистые от загара. И у Райнера в животе сворачивается ледяной комок. Не желание, паника. Это все сделал он. — Давай поговорим. Пожалуйста. — Марсель останавливается и запрокидывает голову, сжимая пальцами переносицу. Так беззащитно не смотрит, как будто уверен, что Райнер больше не приблизится к нему. — Не регенерируй! Пусть док посмотрит и вправит, какого хрена ты делаешь? — Не желая прикасаться, Райнер пинает случайный холмик песка, окатывая ноги Марселя мелкими камешками почти по колено. — Райнер. — Я тебя снова ударю, если ещё раз назовёшь меня по имени. — Хорошо. То, что я сказал вчера... — Что? Не было правдой? — Было. — Марсель опускает голову. Так хуже — теперь он смотрит в глаза, а не в безмятежное прохладно-синее небо. — Это правда, но не вся. Я… просто чувствовал себя таким виноватым... — Что даже решил со мной переспать, — заканчивает за него Райнер. Такое привычное уже движение — найти кончиком языка ссадину на губе, рвануть зубами. — Да. — Марсель вскидывает на него взгляд, который не стал бы менее страшным, даже если смыть с лица кровь. — Да, блядь, да, мне было так гадко, что я решил с тобой переспать. — Какой ты мудак, Марсель. — Да послушай ты меня уже! — Пальцы Марселя вцепляются в его плечо, больно, по-настоящему больно. — Так было один раз. Два раза, может быть. Не стал бы я спать с тобой все это время только потому, что был перед тобой виноват! — Я не знаю, кто ты и что стал бы или не стал. Тебя как будто и не было никогда. Того, кто был со мной рядом. — Я люблю тебя, Райнер. — Я не верю. — Да какого хрена! Марсель дёргает его за плечо, и Райнер позволяет ему, ощущая себя шарнирной куклой, которую неосторожно мотают из стороны в сторону детские руки. — Что мне сделать, чтобы ты перестал? Объявить при всех? — Иди к черту, Марсель. Райнер отталкивает его руку с неожиданным осознанием, что может её оттолкнуть. Что он сильнее. Злее. Что перед ним теперь заискивают, а не наоборот. — Да чего ты от меня хочешь нахрен, Райнер? Что я теперь могу сделать? Отмотать все обратно? Вернуть тебя к мамочке? Сдохнуть вместо тебя? Тогда ты поверишь? — Попробуй все по порядку, что-нибудь да поможет. — Райнер... Он помнит, что обещал ударить. Но не может. Не может заставить себя сделать хоть что-то вообще, даже просто развернуться и уйти. Он смотрит и смотрит. В такие знакомые карие глаза, в которых на секунду блестят слёзы, но Марсель моментально их смаргивает. Ещё и ещё. Нервно дрожат пушистые ресницы. — Покажись доктору, — кое-как выговаривает Райнер и заставляет себя отвернуться.

ЭПИЛОГ

Это самое странное из кладбищ, которые видел Райнер. Если не делать скидки на то, что и видел-то он их всего пару штук. Но на этом — все могилы пустые. Постовые пропускают его без вопросов — помнят, как и остальных, поименно. Райнер делает вид, что не заметил восторженного выражения, промелькнувшего на лицах. Нужное ему место — вдали от центральных ворот. Скрыто вялым пожелтевшим на солнце кустарником. Эта могила ничем не отличается от других: она так же пуста и так же украшена белым мраморным надгробием, таких тут несколько десятков. Некоторые уже начинают крошиться от старости. Впрочем, нет, отличие есть. Все остальные получили кусок земли здесь после того, как передали способности своим преемникам. И как будто бы покоятся с миром, окружённые всеми возможными почестями. Марсель же просто погиб на той вылазке. И не осталось ничего. Иногда Райнер чувствует облегчение — видеть другого человека обладателем его титана было бы слишком. — Я и ты, — объявляет он мраморному надгробию, с трудом разлепив привыкшие к молчание губы. — Ни вместе, ни по отдельности мы никак не складываемся в одного нормального мертвеца. Марселя здесь нет. Ничьих останков, землю над которыми можно было бы стыдливо попирать ногами. Поэтому Райнеру не стыдно. Он достаёт из кармана бутылку, свинчивает крышку, делает глоток. По горлу прокатывается острое тепло, слезятся глаза. — Я ничего тебе толком не рассказал в прошлый раз, да? Он делает ещё глоток, опускается на колени. Секунду подумав, опрокидывается на спину. Воздух горячий, а трава оказывается неожиданно прохладной. — Пик завела парня, представляешь? Или не завела. Они вместе гуляли, но с такими лицами, что чёрт их знает. Скучнее только у Берта, когда он возвращается из дома. — А я-то уж было удивился, какой пьяный мудила может тут валяться. Знакомый голос дёргает воспоминанием, сердце пропускает удар, но потом приходит осознание. — И тебе привет, Порко. — Не пробовал спиваться не на могиле моего брата, а где-нибудь в другом месте? — Пробовал, — честно признается Райнер. — Везде одинаково. Слишком быстро отпускает. Ботинок Порко тычется ему под рёбра как-то без энтузиазма, без настоящей злости. На похоронах они почти подрались. А потом стало не из-за чего. Им больше некого делить. — Будешь? — Райнер протягивает бутылку вверх, продолжая лежать, хотя бок саднит и обещает покрыться синяками. — Допустим, — соглашается Порко и садится на траву рядом. Он теперь такой нестрашный. Совсем не тот, который держал Райнера за горло, вбивая лопатками в землю. У него вздернутый нос и светлые золотистые ресницы. Порко забирает бутылку и делает два отчаянных глотка, запрокинув голову. Дёргается кадык на горле, потом вздрагивают плечи. — Что за дерьмо ты пьёшь? — Виски. Хотя бы трезвею чуть медленнее, чем от остального. — Попробуй не регенерировать, — снисходительно советует ему Порко, неожиданно укладываясь рядом. — Может, и я воспользуюсь случаем и попробую сломать тебе нос. — Может быть, — тоже легко соглашается Райнер. — Как дома? — Нормально. Они лежат молча, кажется, оба не представляя, о чем ещё могут поговорить. Порко поднимается пару раз на локтях, чтобы сделать ещё глоток виски, возмущённо фыркает. Райнер жмурится до цветных кругов перед глазами, вслушиваясь в этот шум. Давно уже никто не был к нему так близко. Почти соприкасаясь плечами — тепло чужого тела обжигает сквозь рукав рубашки. — Я бы спас его, если бы был на твоём месте. — Порко обвиняюще тычет пальцем ему в грудь. Райнер с усилием заставляет себя сесть и отобрать у него бутылку — уже пустую на две трети. — А ты всегда был полным дерьмом, Браун. Вечно последний, не смог, не успел, не выдержал. Я бы успел, — заключает Порко, сжимая зубы. В чем он не прав, в конце концов? — Ты не понимаешь, да? — Райнер рассматривает его каким-то новым взглядом. Его — не врага, не соперника. Человека, которого Марсель любил настолько, что готов был пойти на всё. — Какого хера тут понимать вообще? — срывается на него Порко. Придвигается вплотную. У него не темно-карие, а золотистые глаза. Как застывшая смола. Он ничего не знает. Зик сам написал за Райнера тот отчёт. И отвесил пощёчину, когда Райнер отказался подписать. — Он не хотел, чтобы ты его спасал. Он хотел, чтобы ты просто... Чтобы все было хорошо. — Херня, — недоверчиво опровергает Порко. — Я бы просто не проебался так, как ты. И он был бы жив. «Нет, — думает Райнер. — Он спасал бы тебя так же, как меня. И обязательно спас бы. Это же Марсель, у него всегда всё получалось так, как он хотел. Даже в тот день, когда...» — Я не хотел, чтобы он умер... «Вместо меня», — мысленно договаривает Райнер. Сказать это вслух не страшно. Но почему-то ему жаль Порко, который, кажется, почти уже пережил эту потерю. Зачем начинать заново. — Завали, — советует ему Порко. Отбирает бутылку, непонимающе смотрит на неё, потом отталкивает в сторону, и она катится по траве. Горячая ладонь ложится на загривок Райнера, сжимает короткие волосы в кулаке, больно тянет. Порко целует его, ударяясь зубами, злобно, бестолково. Райнер чувствует, как кровоточит разбитая губа, но позволяет ему. Порко трахает его языком в рот, как будто не надеется больше никогда найти кого-то такого же покладистого. Это даже не вульгарно. Это насквозь пропитано отчаянием. Он пахнет алкоголем и смятой травой. И отстраняется, глядя совсем пустым взглядом, словно всматривается в себя. — Так давно хотел понять, — его пальцы разглаживают бровь Райнера, и ладонь бессильно падает на колени, — что он находит... находил в тебе. И знаешь, что? — Что? — шёпотом переспрашивает Райнер, неожиданно ощущая, как саднит в горле. Словно от невыплаканных слез. — И нихера-то в тебе нет, Браун. Ни-хе-ра. — Да, — соглашается Райнер. Он с усилием поднимается на ноги. Тянет за собой вверх Порко. Тот неловко хватается за предплечье, спотыкается на ровном месте. — Отвести тебя домой? — С ума сошёл? Там же мать, а я такой, что... — Порко отмахивается от него, пытается ударить локтем. — Понял. Он бьёт Порко по лодыжке уверенной подножкой и подхватывает на руки, игнорируя злобное шипение. — Держись за шею, а то уроню. — Нахер пойди… Ненавижу тебя. — Одна рука Порко все-таки неловко обхватывает его за шею. Чисто вымытые, незнакомо пахнущие волосы лезут в лицо. Райнер фыркает и пытается примять их, устроив подбородок на чужой макушке. — Ненавижу, — ещё раз обиженно напоминает Порко. — Хера ли ты молчишь? Райнер?.. — Я тоже, — шёпотом отвечает Райнер. — Я тоже люблю тебя, Марсель.