Медное солнце

Закат отливает медью, напоминая ей тот, который она видела почти четыре года тому назад… …Когда наступает номинальный конец её прошлой жизни, на утро после… Райли, её забирают Цикады, сажая на цепь, а за заляпанным дождевыми каплями и пылью окном с решетками, закат отливает медью. Он будто в издевательство светит так ярко, переливаясь красно-розовым, озорнисто бликуя, что контраст между улицами внизу серого карантинного корпуса и этим природным явлением, словно из двух разных реальностей. Природа над ней глумится, показывая свое превосходство и величие. А ты, девочка, живи дальше в своей грязи и серости, теряя всё, что когда-либо у тебя было. Элли замыкается ещё больше в себе после того захода солнца, изредка вспоминая свой лучик, уничтоженный по её же вине, и более не верит в себя, озлобляясь, посылая нахуй с завидной регулярностью сподручных Марлин. Она ненавидит и одновременно смеется с идеи этой бабы, предполагая, что Цикады или полностью выжили из ума, или она уже не воспринимает реальность, не веря ни в кого, и ни во что. Почему соглашается — сама не знает. Действует на подсознательном, пытаясь выжить и цепляясь за ослепляющий своей наивностью блик надежды. Стараясь поверить, что этот мир ещё можно спасти и вернуть в доброе прошлое. …Когда приходит время решать и действовать за себя в этом переполохе, выхватывая удобный момент и кидаясь на нежданных нарушителей, её останавливают в легкую: швыряя к стене, как паршивого щенка, выбивая нож из рук и наставляя ствол почти в упор. Тогда впервые до Элли доходит выражение — пригвоздить к месту одним взглядом. Жутким, темным, опасным, мать его, взглядом, в котором она не видит ничего кроме холодного расчета и выверенного похуизма ко всему. Она замирает тогда, чувствуя, как холодок бежит по спине, поднимая волоски на загривке дыбом, но точно не осознает, что вовсе не от страха. …Пару холодных ночей и новое мокрое сизое утро на опушке леса встречает терпким унынием и недосказанностью. Но Элли только замирает на своем месте, пытаясь сохранить те крохи тепла, и смотрит маленьким волчонком на угрюмого мужчину. Она знает, что нужно сказать, потому смелеет и просит винить кого, черт возьми, угодно, но только не неё в смерти Тесс. Да, она по-своему скорбит, опять кто-то умирает возле неё, старясь защитить. Но… восходы и закаты более не медные, её фиксация ослабевает, и совесть не душит комком в горле каждую секунду. Она переступает эту грань, в реальности поднимаясь со своего места и отдавая ему куртку. Элли думает, что на зло будет молчать, ступает след в след, незаметно кидая пронзительные взгляды на мужчину, рассматривая, подмечая каждую незначительную деталь в нем. Но на сто десятом шаге не выдерживает: дотошность или любопытство берут вверх. Она не знает, что в тот момент начинает зависеть от этих разговоров, подколов, тупых попыток в пошутить, а главное — от его спокойного глубокого голоса. …В следующий запоминающийся закат, отливающим бездушным лиловым, он банально её сбагривает, а она так и сидит до бледного холодно утра не смыкая глаз, собравшись как в тумане. Элли вертела на хую такое благородство и упертость. Но одёргивает себя, понимая, естественно припоминая, жестокие слова, сказанные его голосом — всего лишь груз. И то самое — ты не она. Конечно. Едкая резкая ухмылка чертит девичье грустное лицо, но сразу же сползает, как только слышится стук в дверь. И ей вновь становится на всё побоку. До момента пока, дойдя до конюшни, у стойла она не видит его. Как же можно так ненавидеть человека и одновременно желать кинуться к нему, обнимая крепко-крепко? Его взгляд выворачивает все её эмоции наизнанку, а слова трусливо о другом — он блядь передумал! Элли кидает ему сумку и уверенна на все сто, что кроме него никому она так не будет доверять, и ни с кем не будет в безопасности. Они выдвигаются по тихому утру, когда корка намёрзшего снега хрустит и проламывается под копытами лошади, а она может, не будучи уличенной, прижаться чуть ближе, прикрывая глаза, вдыхая влажный морозный воздух. Элли обещает себе не зарываться на поворотах, обходя то, что естественно приведет к конфликту. Тайно ненавидя до зубовного скрежета и бешено ревнуя его к той, кто навсегда в его сердце останется на первом месте. …Закат в следующий раз она не замечает. Посылает в топку всё окружающее. Элли зажимает свои пальцы крепко, переплетая их, чтобы не видеть как они дрожат, и по щекам мелено текут скупые слезы — больше не может — нечем. Пока она в полуночи смотрит на него в том чертовом подвале, коря себя. И естественно, просто зашивание нестерилизованным нитками возможно сделало только хуже, но и истечь кровью девчонка ему не могла позволить. А теперь, как тупой болванчик, не понимает что делать, как спасать дальше, и что ему нужно. — Помоги мне… — шепчет девочка в полутьме слишком испуганно и жалко надломленным голосом, тут же спохватываясь и не узнавая саму себя. Она едва касается заросшей щеки тыльной стороной ладони, и тут же одергивает руку, как от огня. Элли до одури боится, что завтра уже будет поздно. Запах крови и страха пропитывает все её нутро, всю душу заполняет, и ей будет проще сдохнуть тут же, если он не вытянет. Про такой лелеемый в мечтах счастливый исцелившийся мир, она стоически забывает в эти мгновения, желая совершенно другого. …Никто! Никогда! Ни в жизнь, кроме него! Никто! Она чувствует, как срывает голос, что аж связки болят и глотку сушит. Она выплескивает всю копившуюся за эти дни панику, ужас, боль, страх и ненависть, размалывая череп и мозги этой гниды тысячным, кажись, ударом. Каленая до бела ненависть со стойким запахом крови и меди заполняет каждую частичку сознания, и она не хочет останавливаться, пока не превратит все здесь в труху, в гребаный фарш. Но он… Джоэл вновь её находит. Он обнимает, дергая на себя, притягивает так крепко, так близко, прося остановиться, уверяя, успокаивая, и Элли попускает себя, понимая, что наконец в безопасности, судорожно цепляясь за самого родного и долгожданного. Она инстинктивно жмется ближе к мужчине, не слыша, как что-то шепчет панически, всхлипывает, истерит и никак не может успокоиться. Окровавленная и сломленная девочка теснится ближе к нему, с надломленным воем принимая его крепкие объятья, ощущая, как он гладит по её голове и шепчет это успокаивающее: — «Я здесь, с тобой… Всё хорошо, детка. Я теперь с тобой, солнышко…» Элли запоминает это на всю оставшуюся жизнь, ещё долго перекатывая в памяти, согреваясь тем его голосом, словами, стальными объятьями. Девушка зажигает эти ощущения внутри себя каждый раз, когда ей хреново и она хочет большего, нежели просто прижаться ночью в поисках тепла. Ей хочется в такие моменты назвать его дураком. Но единственная здесь с дефектом долбоебизма — это она. И большего, нежели эти воспоминания, ей равно не будет никогда доступно. Её медь следующим вечером покрывается тусклым зеленоватым налетом ржавчины, и последующие закаты не запоминаются на эмоциональном уровне уже никак. …Ты мог сыграть намного лучше, — едкое в мыслях, и она морщится, проигрывая в тысячный раз в голове все скомканные объяснения, смотря на него с заднего сидения. Элли не такая дура, когда сама того хочет, и уж тем более за год их путешествия она слишком хорошо, просто паршиво для самой себя сейчас, научилась его видеть и читать. Оттого ныне ещё больнее, и бликующий в окна лучи бледно-желтого заходящего солнца над ней насмехаются. Она ведь прекрасно всё понимает по этому загнанному, кинутому вскользь по ней, взгляду и сухому обезличенному «Клянусь» чужим мертвым голосом. Его трусость, его эгоистичная самая страшная выходка Элли пока не понятна. Но ей так хочется в этот момент заехать ему по морде, заорать и возненавидеть по-настоящему! Девушка душит непрошеные слезы и сглатывает иглы в горле. Да. Она это проглотит. И знает почему на него не орет, знает, почему не взбесится. Своим молчанием наказывая в первую очередь себя же. Нельзя так сильно начать дорожить, так сильно начать любить!.. Нет, можно, — смотря в его потускневший взгляд, — думается Элли. — Ты отобрал у меня последний шанс. Ты решил всё за меня. Убил нахер мою мечту и весь мир в придачу. Но хуже того… Ты похерил нас, — девушка говорит это мертвенно-спокойным тоном, как только они добираются до Джексона. Ей более никогда не хочется его видеть и знать. Элли чувствует в тот момент, как похолодело всё за спиной, она ощущает его убийственный настрой и сотню умирающих эмоций следом. Джоэл молчит и скрывается за гранитной плитой старого знакомого ей безразличия. Но если уж казнить, то их обоих, потому она даже не оборачивается. Кто, блядь, она такая, чтобы оспаривать его решения, принятые за них вместе, не так ли? — усмехается убито её внутренний голос, и она салютует ему воображаемым бокалом с ядом. Всё кончено. Элли понимает, что с этой минуты все их отношения летят в ебаную беспросветную бездну. Её персональный медный рушится, забывается, пленится окончательно ржавчиной и выцветет… Белый, фиолетовый, сизый, желтый, оранжевый, грязно-красный — но более никогда она не видит гребаного медного на горизонте к вечеру. Её эмоции затухают так же, хоть внешне она и вылезает постепенно из шкуры угловатого подростка, оттачивая беспрерывно все свои навыки на вылазках и патруле. …Её друзья находят трофейные бутылки виски в далеком захолустье на разведке, она же, от нечего делать, присоединяется, будучи до этого лишь бледной тенью, слоняющийся от безделья в свой именуемый выходным день. Мария проницательна, она всё замечает, равно это нездоровое рвение Элли на каждый обход, патруль или вылазку за провиантом для расширяющегося города. Да всё что угодно, только быть подальше от Джексона, когда в город возвращается из такой же вылазки он. — Ты и вправду исхудала и стала озлобленной такой, что ли… И какого черта с тобой происходит? Она только ухмыляется коротко на это замечание Дины, поминая действительно чёрта… Только реального такого, седого, злого в последнее время и до ужаса вымотавшегося: хуже даже, чем тогда, когда она напала на него с ножом в первую их встречу. Но Элли отмахивается от дотошных расспросов и скидывает всё на работу с постоянными разведками и расширяющимися патрулями, или охотой… В любом случае, она не собирается делится проблемами ещё и с ними. Хоть на душе совсем паршиво и хочется долбануться о стену со всей дури, чтобы последние мысли и мыслеобразы вышибло нахрен. Так что два пластиковых стаканчика виски на одну её тушку в пятьдесят кило — охренное решение, пока всё в сознании не застилается прохладным туманом, стирая его лицо, его голос, его запах, и эти проклятые сухие — «Прости. Я просто пытался…» — Пытался что? Он так и не ответил. Он молча отводил взгляд в другую сторону, в бессильной злобе или отчаянии сжимая кулаки. Под четвертый стаканчик и чей-то наигранный смех стирается и тот вечер с последующим скандалом полгода тому назад. Когда ненавидеть его стало ещё сложнее и проще одновременно. …Элли думается, а это уже не к добру, но ей думается, что начать всё заново с кем-то из сверстников и специально ему на зло — не такая уж и плохая идея. Она вновь под виски и общим весельем, заражаясь мнимым любопытством, подыгрывая своему упрямству внутри. Думая, что будет круто, и идея действительно не такая уж и плохая. Хреновая. Просто глобально хреновая, после поцелуя Дины, после его взгляда, после жгучего чувства досады и обиды под грудиной. Когда девушка трезвеет, всё это вымывается разрывающей на части виной и злобой на саму себя, сожалея какую вновь ему причинила боль. Она срывается на деревьях, раздирая костяшки в хлам до кровавого мяса и заливается истерическим смехом. Она обещает завтра окончательно серьезно поговорить с ним, сделать хоть что-то вновь правильно, или, если не выйдет, то нахрен уехать дальше основной группы, уйти в глубокую дальнюю самоволку, чтобы или сдохнуть от щелкунов, или перерезать всех чужаков в их радиусе, спустив пар. Элли сдается, смотря на мертвый белый свет луны, зная, что больше в таком темпе не выдержит, не сможет без него. А с ним — он не позволяет, избегая, становясь действительно тенью увядающего себя. Чтобы тебя черти задрали, Джоэл!.. — …Сука блядь, что же ты вытворил?! — она шипит сквозь плотно сжатые зубы, разрывает пару тряпок и резко сдавливает предплечье жгутом, где кровоточит пулевое, благо на вылет, и не обращает внимание на его приказы оставить и уходить. Долбаеб! Кретин! Старый мудачий мученик блядь! Она же хотела поговорить, а теперь… Успела называется; ещё с полчаса и эти уебки добрались бы до него первыми, добивая и измываясь почти над бессознательным истекающим кровь, с простреленными… Она даже думать не хочет, сможет ли он после этого восстановиться. И шлет вновь его нахуй, под начавшиеся обстрелы замшелого гадюшника, где они застряли. — Завались, Джоэл! Сука, как же я тебя ненавижу! Хренов моралист блядь! Вот какого хрена? Вот за что ты так… За что ты так с нами?! — Элли шипит злобно, сдерживая слезы и страх за него, но голос всё равно предательски дрожит. Естественно, она в пылу эмоций сбалтывает лишнего, но замечает, как он замирает, впервые с момента возвращения в Джексон, смотря на неё как прежде. И этот его оживший, полыхнувший жадностью и пониманием, взгляд её обжигает; дает глоток старого доброго адреналина и чувства свободы. Наконец её настоящий, не загоняющий себя в гроб, Джоэл. Она сама зажигается подобно спичке в секунду. Элли клянётся, если они выпутаются из этой передряги, и он вновь выживет — она сама его затащит в тот сруб, пока ещё строящегося дома, и выскажет всё напрямик, а после затащит и в… Нет, о «после» девушка не думает, сбрасывая замешательство в миг, хватая его винтовку и отстреливаясь, снимая сразу троих выродков. Какая-то сучка снаружи, в окружении, судя по всему, выживших из Цикад, орет, что пришла лишь за ним, и никто другой не пострадает, но у Элли ухмылка дикого зверя на лице, как в старые добрые — и хуй им всем, — Джоэл принадлежит только ей! И снимать с него шкуру имеет право лишь она! …Девушка с наслаждением расслабленно выдыхает, скидывая воспоминание того проклятого дня и долгие недели после, когда сходила с ума и боялась проснуться каждое следующее утро, дежуря у его постели. Теперь Элли весело щурится, смотря на прекрасное медное солнце, сходящее ленивой поступью к горизонту. Они сидят на капоте проржавевшего доджа, смотря на закат, на старой заброшенной магистрали, и медленно жуют найденную в последней её вылазке пачку почти ссохшейся, но всё такой же сладкой лакрицы. Его раны почти зажили, но вот её страхи и обиды — не до конца. Однако, девушка и сама за многое не извинилась. Они так и не начинали самый важный разговор по душам, избегая жгучей откровенности за всё совершенное и не озвученное. Но все эти два месяца его реабилитации, Элли просто была рядом. Она не находила себе места, забыв о своей перманентной ненависти и срывалась блядь на каждого, кто просил её быть чуточку спокойнее. Девушка была рядом с ним, и не желала даже ночью уходить к себе, пока Джоэл был прописан первые недели в больнице. Но после, перебравшись непреклонно к нему, она не выдержала даже первой ночи на скрипучем диване. Элли тогда нахально пробралась ночью к мужчине, устраиваясь осторожно рядом под боком, надеясь не встретить безразличный взгляд и просьбы больше так не делать под утро. Наградой за упрямство стали крепкие и не двусмысленные объятья ранним золотым рассветом, когда мужчина по-настоящему и собственнически крепко притянул девушку к себе, зарываясь носом в мягкие волосы, и сонно пригрозил, что если она вытворит подобное хоть ещё один раз, то более он её не отпустит. Стоит ли говорить, что на следующую ночь Элли демонстративно и чинно дожидалась Джоэла в кровати, хитрюще улыбаясь?.. Они сидят в тишине и на странность здесь не слышно даже распева и щебета птиц, хотя по всю правую сторону простирается густая изумрудная лесополоса. Тишина же смущает, не давая поводов отвлечься. Элли усмехается, глупо перескакивая с одной мысли на другую у себя в голове, но зацепляется за одну конкретную и слишком важную, думая, что их дом вскоре будет готов. — И с кем там поселишься, а? — шуточно заговаривает девчушка, надеясь, что в случае его ответа не в её пользу, сможет удержаться и не прострелит ему вторую ногу к херам. — Да так… есть тут одна зараза упертая, — Джоэл сам щурится хитро, откусывая последний кусочек лакрицы, намеренно проверяя её выдержку и пытаясь в явные провокации. И ему пиздец как идет быть прежним. Но Элли в этом не признается… Точно не сегодня. — Сам привил мне это, так что нефиг теперь постоянно припоминать и жаловаться, древняя рухлядь, — огрызается лениво девушка, пряча довольную улыбку и пихает мужчину в бок. — Ага, влияю во всех сферах твоей жизни слишком хреново так. Опасно… — естественно они дошли до этих двусмыслов, и Джоэл нагло этим пользуется, по маленьким стежкам наверстывая упущенное. И Элли принимает эту игру, поворачивается к мужчине, придвигается близко-близко, смотря ему в глаза, наслаждаясь этим долгожданным моментом и, наконец, мягко выдыхает в его губы: — Ага, прям с ума сводишь… Девушка сокращает последнее расстояние, касаясь его губ в медленном тягучем поцелуе, упиваясь дарованной лаской и сладостью лакрицы, но спохватывается и отстраняется сразу, как только Джоэл начинает перенимать инициативу, жадно отвечая. Неа, не так быстро… В зеленых глазах черти зажигают настоящие победные фейерверки, и ничего, Элли ещё недельку потерпит, в назидание для одного конкретного старого чёрта. Ему будет полезно и за то самовольство и ложь, а после и за игру в моралиста. Определенно... Она поиздевается над своим мужчиной ещё с недельку, доведет хорошенько, чтобы в конце-концов он сорвался. А то, что так и будет, Элли прекрасно видит, заглядывая в любимые глаза, полные такого же безбашенного желания как у неё самой. Огненный диск почти скрывается за горизонтом, бликуя последними лучами яркой меди, и Уилльямс уверенна, что таких моментов теперь будет на порядок больше.